— У меня приказ живым доставить вас в Париж, и я не гожусь на то, чтобы сражаться с четырьмя вооруженными убийцами.
Время близилось к полуночи, полиции вокруг не было видно. Ганс и его дружки исчезли. Мы вернулись в купе. До сих пор не могу понять, каким образом ОГПУ удалось узнать мой маршрут и расписание. Однако нет сомнений в том, что было запланировано снять меня с поезда и препроводить в надежное место в Марселе, идеальное для проведения операции ОГПУ, где меня могли бы держать либо до отправления из порта советского судна, либо ликвидировать без следа.
В декабре я переправил из укрытия в Йере семью, и, мы поселились в «Отель дез академи» на улице Сен-Пэр в Париже, рядом с полицейским участком. Для моей Охраны было выделено трое полицейских. Они занимали соседнюю с нашей комнату, сменяясь каждые 8 часов. Днем и ночью у входа в отель дежурил офицер.
Во время последнего расследования по делу о государственной измене, проходившего в Москве в марте 1938 года, французские журналисты попросили меня выказаться. Я дал интервью Борису Суварину, бывшему члену Исполкома Коминтерна, сотрудничавшему в парижской газете «Фигаро», и Гастону Бержери, депутату Национального собрания, зятю Леонида Красина — покойного советского посла в Великобритании. Месье Бержери, сейчас редактор независимого еженедельника в Париже, был одним из первых инициаторов франко-советского альянса, однако после чистки утратил свои иллюзии. /271/ Длинная мстительная рука Сталина пыталась достать меня даже в США, куда я уехал, чтобы оградить себя от постоянной угрозы террористов ОГПУ. Во вторник 7 марта около 4-х часов дня с одним из редакторов нью-йоркской газеты мы пошли в ресторан на 42-й улице около Таймс-сквер. Через 15 минут за соседний столик сели трое мужчин. Я узнал одного из них сразу же. В нашей системе он был известен под кличкой Джим. Его настоящее имя Сергей Басов. Раньше он был матросом, жил в Крыму. Ветеран советской контрразведки Басов был направлен в США спустя годы резидентом, а сейчас приехал лишь с целью ознакомления.
Зная сталинские методы, я не сомневался, что слежка за мной поручена полковнику Борису Быкову, который руководил советской контрразведкой в США. Он получил назначение в Америку летом 1936 года.
Мой спутник и я уже собрались поспешно покинуть ресторан, когда Джим перехватил меня у кассы и весьма дружелюбно поздоровался.
— Ты приехал подстрелить меня? — спросил я.
Он запротестовал и стал настаивать на дружеской беседе. Я знал, что Гертруда Шильдбах и Ганс Брусс тоже начинали с таких дружеских разговоров. Однако я дал Джиму возможность пройтись со мной к одному издательству, где у меня был друг. Мой спутник отстал, и с ним вступили в разговор двое других, не осмелившихся войти в здание.
Разговор с Джимом в основном касался общих знакомых в Москве и коллег за границей. Я намекнул, что ему лучше было бы уехать из страны.
Он, смеясь, заметил:
— Если они меня схватят, я получу максимум год или два. Против меня нет улик.
Боясь слежки, я оставался в издательстве довольно долго после ухода Джима.
Около 9 часов вечера приехала еще группа друзей, которые узнали о моем затруднительном положении. Это было время окончания театральных спектаклей, квартал был заполнен полицейскими, машины негде было припарковывать. На этот раз я ушел невредимым и теперь могу рассказать эту историю.
(Из кн.: Вальтер Германович Кривицкий. «Я был агентом Сталина»: Записки сов. разведчика. Пер. с англ.-М.: «Терра-Terra», 1991.- с. 273–283.)
Из вступительной статьи.
В этом разделе читатель сможет познакомиться с документами Игнатия Райсса, Александра Бармина, Вальтера Кривицкого — их заявлениями о разрыве со сталинщиной; с записью беседы В. Кривицкого с Л. Седовым, интервью А. Бармина, записками И. Райсса, опубликованными в «Бюллетене оппозиции» в 1937–1938 годах…
Райсс, Кривицкий, Бармин… Три совершенно разных человека — три различных, но вместе с тем похожих судьбы. Их протест носил ярко выраженный политический характер: в заявлениях три крупных разведчика резко отмежевывались от политики, которую проводил Сталин. Этот шаг сделан каждым из них после мучительных сомнений и раздумий. И это понятно. Ведь они представляли собой генерацию пооктябрьского поколения коммунистов, которые входили в костяк сталинского аппарата. При помощи их Сталин раздавил оппозицию. Каждый из них совершенно сознательно верил, что иначе нельзя, что он служит великому делу мировой революции и что Сталин и его окружение обеспечивают продвижение СССР к социализму. Однако именно среди значительной части этого старого аппарата со временем началось сопротивление сталинщине.
ПИСЬМО В ЦК ВКП
Письмо, которое я вам пишу сегодня, я должен был написать уже давно, в тот день, когда «шестнадцать» были убиты в подвалах Лубянки по приказу «отца народов». Я тогда молчал, я не поднял голоса протеста и при последующих убийствах, и за это я несу большую ответственность. Велика моя вина, но я постараюсь ее загладить, быстро загладить и облегчить этим свою совесть. Я шел вместе с вами до сих пор — ни шагу дальше. Наши дороги расходятся! Кто теперь еще молчит, становится сообщником Сталина и предателем дела рабочего класса и социализма.
С двадцатилетнего возраста я веду борьбу за социализм. Я не хочу теперь, на пороге пятого десятка, жить милостями Ежова.
У меня за плечами 16 лет нелегальной работы — это немало, но у меня еще достаточно сил, чтобы начать все сначала. А дело именно в том, чтоб «начать все сначала»: в том, чтоб спасти социализм. Борьба началась уже давно — я хочу в ней найти свое место.
Шум, поднятый вокруг полярных летчиков, должен заглушить крики и стоны терзаемых в подвалах Лубянки, в Свободной, Минске, Киеве, Ленинграде и Тифлисе. Этому не бывать. Слово, слово правды все еще сильнее самого сильного мотора с любым количеством лошадиных сил.
Верно, что летчикам-рекордсменам легче добиться расположения американских леди и отравленной спортом молодежи обоих континентов, чем нам завоевать мировое общественное мнение и потрясти мировую совесть! Но не надо себя обманывать, правда проложит себе дорогу, день суда ближе, гораздо ближе, чем думают господа из Кремля. Близок день суда международного социализма над всеми преступлениями последних десяти лет. Ничто не будет забыто и ничто не будет прощено. История — строгая дама, и «гениальный вождь, отец народов, солнце социализма» должен будет дать ответ за все свои дела. Поражение китайской революции, красный референдум и поражение немецкого пролетариата, социал-фашизм и Народный фронт, признания, сделанные Говарду, и нежное воркование вокруг Лаваля; одно дело гениальнее другого! (Речь идет о международных событиях конца 20 — начала 30-х годов: о повороте Китайской республики к союзу с США и Англией; приходе к власти в Германии нацистской партии; установлении дипломатических отношений СССР с США и кампании в советской прессе, направленной на сотрудничество с главой крупнейшего газетно-журнального концерна Роем Говардом; заигрывании советской дипломатии с правительством Пьера Лаваля во Франции. Прим. сост.)
Процесс этот состоится публично, со свидетелями, многими свидетелями, живыми и мертвыми; все они еще раз заговорят, но на сей раз скажут правду, всю правду. Они явятся все — невинно убитые и оклеветанные, и международное рабочее движение их реабилитирует, всех этих Каменевых и Мрачковских, Смирновых и Мураловых, Дробнисов и Серебряковых, Мдивани и Окуджава, Раковских и Нинов, всех этих «шпионов и диверсантов, агентов гестапо и саботажников».
Чтобы Советский Союз, а вместе с ним и все международное рабочее движение не стали окончательно жертвой открытой контрреволюции и фашизма, рабочее движение должно изжить своих Сталиных и сталинизм. Эта смесь из худшего, ибо беспринципного, оппортунизма с кровью и ложью грозит отравить весь мир и уничтожить остатки рабочего движения.
Самая решительная борьба со сталинизмом. Не Народный фронт, а классовая борьба; не комитеты, а вмешательство рабочих для спасения испанской революции — вот что стоит сейчас в порядке дня!
Долой ложь о социализме в одной стране и назад к интернационализму Ленина!
Ни II, ни III Интернационал не способны выполнить эту историческую миссию; разложившиеся и коррумпированные, они могут только удерживать рабочий класс от борьбы; они только еще пригодны на то, чтоб играть роль помощников полицейских для буржуазии. Какая ирония истории: раньше буржуазия поставляла из собственных рядов Кавеньяков и Галифе, Треповых и Врангелей, а теперь под «славным» руководством обоих Интернационалов пролетарии сами выполняют работу палачей в отношении своих товарищей. Буржуазия может спокойно заниматься своими делами; везде царит «спокойствие и порядок»; есть еще Носке и Ежовы, Негрины и Диасы. Сталин — их вождь, а Фейхтвангер — их Гомер.
Нет, я больше не могу. Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу.
Я хочу предоставить свои скромные силы делу Ленина; я хочу бороться, и только наша победа — победа пролетарской революции — освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма.
Вперед к новым боям за социализм и пролетарскую революцию! За организацию IV Интернационала.
Людвиг (Игнатий Райсс)
17 июля 1937 г.
P. S. В 1928 году я был награжден орденом Красного Знамени за мои заслуги перед пролетарской революцией. При сем возвращаю вам этот орден. Носить его одновременно с палачами лучших представителей русского рабочего класса — ниже моего достоинства. (В «Известиях» за последние 14 дней были приведены имена награжденных орденами; функции их стыдливо не были упомянуты: они состоят в приведении приговоров в исполнение.)
Бюллетень оппозиции. 1937. № 58–59. С. 23 ПИСЬМО В РАБОЧУЮ ПЕЧАТЬ
18 лет я преданно служил Коммунистической партии и Советской власти в твердой уверенности, что служу делу Октябрьской революции, делу рабочего класса. Член ВКП с 1919 года, ответственный военно-политический работник Красной Армии в течение многих лет, затем директор Института военной промышленности, я в течение многих последних лет выполнял специальные миссии Советского правительства за границей. Руководящие партийные и советские органы постоянно оказывали мне полное доверие; я был дважды награжден (орденом Красного Знамени и почетным оружием).