ть от взлетной полосы свой «Хейнкель».
Всю ночь пылали машины на отлично замаскированном аэродроме. Огромными хлопушками рвались бочки с бензином. Выли сирены пожарных машин. О налете Юзеф узнал от приятелей аса и несколько дней ходил именинником.
16 сентября
В ночь на 16 сентября мы работали допоздна, готовя донесение Центру. Накануне получили новое задание:
«Примите все меры разведки танков, частей на окраине Кракова, установите нумерацию частей, места штабов».
Отовсюду продолжали поступать информации. В одних говорилось об усиленном продвижении железнодорожных грузов в сторону станции Кобежице, в других — об отличительных знаках, номерах на танках и машинах. Предстояло просеять, сверить, сравнить, проанализировать десятки фактов, чтобы отжать несколько скупых строчек радиограмм:
«Восточная окраина Кракова (Кобежице) прибывают войска дивизии СС».
«Из Словакии прибыла танковая дивизия. 160 танков, преимущественно «Тигров», 20 бронемашин расквартированы в предместьях Кракова. Танки были в боях».
Текст передал для шифровки Ольге. В схроне тепло, пахнет чабрецом, мятой и… не спится. Как ни хорошо у Врублей, надо уходить. В эфире находимся полтора-два часа ежедневно, работая по одним и тем же позывным, в одно и то же время. Это просто чудо, что нас до сих пор не засекли. Что-то изменить пока трудно: радиопитание на исходе, слышимость — один-два балла. Выйдешь не в свое время — забьют. Пора в Бескиды, к Тадеку. Завтра же — к Тадеку.
Только под утро задремал. И тут же услышал голоса, топот ног, тревожный, предупреждающий крик Стефы. Выглянул в щель. В пяти метрах стоял немецкий солдат с автоматом наготове. Схватился за пистолет, но двор уже был забит гитлеровцами. Поддаться голосу чувства, броситься сломя голову в огонь или подчинить себя долгу, задаче?
Где Ольга? Может, успела уйти? Что со Стефой, Рузей, Татусем? Но тут появился ефрейтор с нашей рацией. Следом тащили Ольгу в наушниках. Видно, схватили за работой. Как же все произошло? Вот что рассказывала потом Ольга:
— Шестнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года я, как и всегда, поднялась на чердак, чтобы связаться с Центром. Начала передавать радиограмму. Поглощенная делом, не слышала, как немцы окружили дом. Поняла все только тогда, когда меня схватили за волосы и к спине приставили ствол автомата. Потом меня за волосы стащили вниз. Внизу я увидела страшную сцену: в углу двора лежала лицом вниз с разведенными в стороны руками дочь хозяина Стефа. К ее голове был приставлен ствол автомата. В другом углу в той же позе лежал отец девочек.
Вокруг дома стояли солдаты с автоматами. По углам были установлены пулеметы. Мне приказали встать к стене, за которой находился капитан. Там было укрытие, которое мы с хозяином подготовили для него. Михайлов слышал все. Я решила вести себя так, чтобы немцы поскорее ушли: хотелось спасти жизнь командиру. На все их вопросы отвечала смело.
От капитана меня отделяла всего-навсего стенка из досок, и я очень боялась, чтобы он чем-нибудь не выдал себя.
На допросе, как это ни удивительно, мои ответы и ответы хозяина совпали. Наконец обыск кончился, и нас повели. Все это время меня мучил вопрос: кто мог нас выдать? Желая дать знать капитану, что опасность миновала, я запела. Когда мы вышли на дорогу, я увидела пеленгаторы. Мне сразу стало легче: я поняла, что никто из моих друзей не совершил предательства. Всех нас посадили в машину. Хозяин держался очень хорошо, даже улыбался, а у девочек вид был растерянный. Я снова запела песенку из фильма «Актриса», вставляя в нее свои слова, в которых просила хозяина держаться мужественно и не выдавать капитана. Он понял меня.
…Топот сапог. Шумит сено. Кажется, начали сбрасывать. Вот-вот доберутся. Лежу затаившись. Малейший кашель, движение, вздох — и конец.
Из дома тащат все: продукты, одежду. Гоняются за курами. Голос Ольги: «Вам только с курами воевать».
Сколько это длится? Час? Полтора?
Слышу: «Фойер, фойер!». Поджогом угрожают. Дом, стодола — все вспыхнет мгновенно.
«И в воде мы не утонем, и в огне мы не сгорим…» Не сгорим… Не сгорим.
Топот. Шаги. Тишина. Чуть приподнял доску: никого! А может, засада? Но и оставаться больше нельзя. Могут возвратиться, поджечь дом, как грозились. На мне майка, трусы. Главное, добраться к лесу, предупредить Грозу, Грушу, польских товарищей.
В лесу тихо. Только осины гудят. Млеет под сентябрьским солнцем папоротник. Лежу в густых зарослях, подвожу невеселые итоги дня.
Схвачены Врубли, Ольга. Рация в руках у гитлеровцев. Но… обыскивали небрежно. Значит, охотились только за рацией? Запеленговали? Возможно. Почему не сожгли дом Врублей? Оставили как западню?
Спокойно… Спокойно. Главное, восстановить связь с группой, с польскими товарищами, всех предупредить. И тут я вспомнил… Скомский. На сегодня у меня назначена с ним встреча.
А может, он и выдал? Сын помещика. Кого привлек? Где твое классовое чутье, Михайлов?
Спокойно… Спокойно. Ведь он давал информацию. Ценную информацию. Дорого обошлась она вермахту. И Михал любил повторять: «Хоть и панского семени, а чловек». Нет, не похож Скомский на предателя. А может?..
Шаги… Он. В той же охотничьей куртке. Чем-то встревожен. Я тихонько, как было условлено, крякнул уткой.
— Юзеф?
— Капитан? Живы?
Скомский уже знал о нашей беде. Видел крытую немецкую машину с антеннами: два кольца, вдетые друг в друга. За ней в сторону Кракова промчались еще две машины, набитые солдатами. Из одной — не привиделось ли? — слышен был голос Ольги Совецкой. Думал, что и меня схватили… Уже не надеялся.
Постой… Постой… Машина с антеннами. Значит, не предательство — запеленговали. Случилось то, чего я больше всего боялся. Впрочем, окончательные выводы делать рано.
— Вам нельзя здесь оставаться, пан капитан. Немцы могут возвратиться с собаками.
Юзеф изложил свой план. На опушке леса ждет наш связной Генрих Малик. Он и принесет мне одежду от Скомского. Сам Юзеф будет ждать меня в своем саду: дом Скомских пока вне подозрений.
Вскоре примчался Генрих. Притащил брюки, куртку, шляпу. И все пришлось впору. Мы с Юзефом почти одного роста. Генриха отправил к Упартому. Пусть немедленно поставит в известность товарища Михала. А тот уже найдет способ предупредить Грозу, Грушу, своих людей. Эту ночь я провел у Скомских. Как сквозь сон запомнились старый Скомский, сад, большой помещичий дом с застекленной верандой.
На «пожарной» квартире
«Господин Тегель!
В субботу 16 сентября в селе Санка на квартире крестьянина Врубля гестапо из г. Кшешовице арестовало русскую радистку Ольгу. Мне известно, что вы, как здравомыслящий человек, давно потеряли надежду на успех Германии в этой войне. Вы неоднократно высказывали свое неудовлетворение властью Гитлера.
Мне также известно, что Нойман из гестапо является вашим приятелем и другом. Вместе с ним вы часто проводите время. Вот поэтому я решил обратиться к вам с деловым предложением: договоритесь с господином Нойманом и организуйте побег Ольги. Если это невозможно, сообразите иной способ ее освобождения. Если вы сделаете это, я гарантирую вам и вашей семье жизнь, обещаю, что вы займете должное место в новой Германии. Если в этом окажет вам помощь Нойман, с ним поступим также.
Если же вы не сделаете этого и попытаетесь задержать подателя настоящего письма, я обещаю вам и Нойману немедленную смерть.
В вашем районе имею достаточно сил для вооруженной расправы с Кшешовицким гестапо, а также и с вами. Срок исполнения моей просьбы устанавливаю 24 сентября сего года.
Это письмо я написал в местечке Чернихув под самым носом гестапо.
Было так. От Скомских я ушел на рассвете. В лесу на условленном месте меня уже ждал предупрежденный Владеком Метек — бывший телохранитель и адъютант Ольги.
Метек сообщил: арестов больше не было, товарищ Михал уже знает о провале, принял меры. В Чернихуве, на конспиративной квартире меня ждут.
Ночь застала нас в пути. Лес казался бесконечным. Метек по одним только ему ведомым ориентирам шел и шел впереди. В полночь вышли на окраину местечка. Тыльными дворами, задворками подошли к одной усадьбе. Я знал: где-то здесь жандармский пост, комендатура.
Куда же ведет меня Метек? Вошли во двор усадьбы. Смотрю: обыкновенный колодец — сруб с барабаном.
— Проше пана в студню…
Заглянул. На глубине двух-трех метров темное зеркало воды. Раз приглашают — значит надо.
Нащупал носком ботинка лесенку, спустился примерно на метр. Слева замерцал, позвал огонек. Я нырнул в боковой люк и оказался… в комнате. На столе — пишущая машинка, радиоприемник, по углам — автоматы, нары. Мне навстречу поднялась Янка — партизанская связная. Рядом с ней какой-то незнакомый мужчина.
— Вильк, — представился он, — окружной комендант пляцувки ППР. — И добавил: — Это наша «пожарная» квартира. В случае опасности работники партии могут пробыть здесь не один день.
Обсудили обстановку, всевозможные причины провала.
Сомнений не было: Ольгу запеленговали. Случись предательство — аресты и обыски прокатились бы по многим местам.
Что удалось узнать об Ольге, Врублях? Пока немногое. Их привезли прямо в Монтелюпихе. А ведь не прошло и трех недель, как я сам чудом вырвался оттуда. Второй такой удаче не бывать. Как спасти Ольгу? Чем помочь Врублям?
Тут и выплыло имя Тегеля, шефа каменоломни.
— Гестаповец Нойман — давний его приятель, — делился вслух своими соображениями Вильк, — Тегель, нам это достоверно известно, уже не верит в победу рейха и готов любой ценой спасать свою шкуру.
Серьезно продумали все детали. Я тут же написал письмо. Польские друзья перевели текст его на немецкий язык. Договорились, что 19 сентября вечером Метек сам заявится с этим письмом к Тегелю. Забегая несколько вперед, расскажу, чем кончилась эта история.