И вот, наконец, из-за поворота реки показался буксир-плотогон. Одновременно от берега отчалила моторка и направилась ко мне. Она подошла на 10 минут раньше плотогона. Выяснилось, что два интеллигента из Ленинграда, посланные в колхоз по разнарядке райкома партии косить сено, ежедневно наблюдали, как я пляшу по палубе с белым платком, и решили, что что-то не так. Выпросили у местных моторку и прибыли на помощь. Я был им благодарен, но плотогон был уже рядом. Прошу их не отплывать, подождать пока проведу переговоры с капитаном буксира.
Капитан согласился помочь, я завел на плот свои швартовы. Попрощался с интеллигентами и повторно стартовал к Ленинграду. Обсудил с капитаном, что мне делать с дизелем. Он обнадежил: «Этот двигатель может работать вообще без давления масла. А если хочешь, чтобы давление было в норме, промой масляный фильтр». Что я и сделал. Завел дизель — давление в норме, могу плыть самостоятельно. Но был уже вечер. Я решил идти с плотогоном до устья Свири. Отправился спать в кубрик.
Среди ночи меня разбудили: «Вставай скорее, твоя “дора” тонет!». «Дора» с нерабочим двигателем уже черпала бортом воду. Видимо, напоролась на топляк. Понимаю, что скоро на дно уйдут и она, и катер. Схватил топор и разрубил канаты, которые их связывали. Раненая «дора» ушла на дно, а вместе с ней фотоаппарат «Зенит», которым отец был награжден на войне. Он лежал на полочке в носовом кубрике. Но без него домой мне возвращаться было никак нельзя.
Капитан буксира каким-то образом притормозил караван. Мы почти стояли. А «дора» лежала на глубине 4 м. Сбросив одежду, прыгнул в воду. Предстояло донырнуть до лодки, проплыть через машинное отделение в кубрик, нащупать на полке фотоаппарат да еще и вынырнуть. На это потребовались несколько минут и весь мой спортивный опыт. А команда буксира всерьез решила, что я утонул. Удивились, когда я вынырнул, держа в руке фотоаппарат. А мне пришлось сушить его на крышке двигателя буксира, пока мы плыли до Ладоги. Но он заработал!
В Свирице я поблагодарил капитана плотогона и ушел в самостоятельное плавание по Ладожскому каналу. Построенный еще в XVIII веке, он изобиловал разводными наплавными мостами. Когда подходил к очередному мосту, его порой не успевали развести, надо было останавливаться. Ставил движок на нейтралку, и лодку постепенно относило к берегу, она садилась на мель. Мост открывали, а сойти с отмели я не мог. Помогало четырехметровое бревно на борту. Прыгал за борт, заводил бревно рычагом под нос «доры», упирался изо всех сил и сталкивал лодку на глубину. Забирался по веревочному концу на палубу, затаскивал бревно и плыл дальше.
До Шлиссельбурга дошел вечером. Надо бы заночевать, но так хотелось домой! И я решился идти ночью. В воде отблески береговых огней, бакенов не различить. Чудом не попал под форштевень встречного буксира. Но к 3 часам ночи вошел в пределы Ленинграда. Набережные пусты. Ни людей, ни машин, город будто вымер. Шел по Средней Невке, тишина, спокойствие, все прекрасно. Ищу протоку к яхт-клубу Кораблестроительного института. Обычно ориентиром служил ствол дуба в два обхвата, многие годы лежавший на берегу Невки. Правило было такое: как его достигнешь, клади руль налево к берегу, и в кустах тебе откроется узкая протока. Там я собирался поставить лодки для будущих работ. Увидев знакомый ствол, я направил нос на кусты и… со всего разгона воткнулся в берег. Протоки не было. Пока мы поднимали со дна и конопатили «доры» на Онеге, в Ленинграде произошло наводнение, бревно отнесло метров на 100 вверх по реке.
Столкнул «дору» с катером от берега и повел свои суда дальше. Но «дора» перестала слушаться руля, да и скорость ее резко уменьшилась. Видимо, что-то намоталось на винт. Протока рядом, а развернуть посудины в протоку на малом ходу не позволяет течение! Надо глушить двигатель, нырять и попытаться очистить винт. Вокруг темень и широкая вода, это уже не Невка, а Финский залив, волна и ветер. Тяжело было заставить себя нырять ночью в темную холодную воду. Нащупал на винте рыбацкую сеть, резал ее ножом и рвал руками. Замерзший, выбрался на палубу, завел двигатель — лодка стала слушаться руля. Развернул караван, зашел в протоку, пришвартовался к клубному причалу. Все. Главная часть проекта завершена, можно ехать домой.
Чумазый, в рабочей одежде я вышел из яхт-клуба к остановке автобуса. Но какие автобусы в четыре утра? И вдруг из-за поворота вынырнул автобус, остановился, распахнув передо мной двери. Кондуктора нет. Автобус без остановок мчал ко мне, на Садовую улицу. У своего дома я попросил водителя остановиться. И все думал: странно: кто же среди ночи снарядил за мной автобус? Водитель ехал туда, даже не спросив, куда мне надо, ни разу не обернувшись. В Бога я не верю. Что же это? Позже я нашел рациональное объяснение: автобус был ночной «развозкой» автопарка, расположенного рядом с яхт-клубом, а меня водитель принял за дежурного механика или водителя автобуса. Маршрут же просто совпал с моими чаяниями. Но все равно, происшедшее было чудом.
«Дору» с исправным дизелем я продал за 2 тыс. рублей — по тем временам большие деньги. Вторую «дору», лежащую на дне Свири, тоже продал — за 100 рублей. Ее приобрели и подняли со дна профессиональные водолазы. Сделали из нее прогулочное судно и катали по Финскому заливу свои семьи.
Катер реконструировали и облагородили. За бутылку водки купили списанный на металлолом микроавтобус. Отрезали от него верхнюю часть кузова со стеклами, приставили к корпусу катера и приварили. Получился плавучий микроавтобус. Его выкрасили белой эмалью. Внутри катер отделали деревом, смонтировали диваны, стол. Установили на катер двигатель от трактора «Беларусь». Чтобы обеспечить нужные обороты винта, пришлось вспомнить курс «Детали машин» и пересчитать передаточное отношение редуктора. Сделал чертеж, токари выточили новые шестерни, мы их сами установили. Расчет оказался верным. За месяц работы стали буржуями — владельцами «парохода». И этим очень гордились.
Катер был такой красивый, что в один прекрасный день к нам на «Волге» приехали незнакомый профессор и его сын, доцент. Они предложили поменять наш катер на свою машину. Она по советским временам была целым состоянием. Но мы гордо отказались. Не для того мы в этот катер вложили свои души.
Спустили катер на воду и ушли на Ладогу. Прошли от устья Невы до ее истоков и дальше по озеру до Приозерска. Обосновались на островах Северной Ладоги. Заходя в проливы и шхеры, сеяли панику среди браконьеров. Те полагали, что на таком катере может ходить только рыбинспекция. Все было ладно, только катер был речной, совсем не мореходный. Его длина около 10 м, ширина 2 м. На крутой ладожской волне его болтало изрядно.
Как-то вышли в море из Сортавалы. Встречная волна и ветер. Встать бортом рискованно — перевернемся. Члены команды не понимали, что мы на волосок от гибели. Но я-то это знал. Чтобы снизить центр тяжести и повысить устойчивость катера, согнал всех вниз, посадил на пол каюты. Они сидели и пели: «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает!». Ждал волну поменьше, на ней слегка уваливался под ветер. На большой волне опять ставил катер перпендикулярно к гребню. Так и ушли под защиту мыса, волнение уменьшилось. Добрались до шхер, развели костры, согрелись.
Клуб «Перестройка»
Каждый должен обладать мужеством отстаивать свои убеждения.
Я чувствовал, что в стране грядут реальные перемены и нужно менять свою стратегию. Уволился с работы и поехал в новосибирский Академгородок, в редакцию журнала «ЭКО» («Экономика и организация промышленного производства»). Его главным редактором был смелый и умный человек, настоящий ученый, академик Абел Аганбегян. В условиях тотальной цензуры, в нарушение всех правил, ограничений и жестких инструкций он посмел «под шапкой» возглавляемого им одноименного Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР издавать журнал, ставший глотком свежего воздуха в атмосфере застоя.
В «ЭКО» обсуждались злободневные темы, зарубежный опыт, передовая практика, причем доступным и не специалистам языком. Наиболее значимые работы художники иллюстрировали рисунками, которые порой передавали смысл лучше, чем сам текст. Там публиковались статьи, которые не могли быть напечатаны ни в одном другом экономическом журнале. В Москве за малейшее отступление от линии партии главных редакторов вызывали «на ковер» на Старую площадь. Новосибирск же был далеко, да и журнал считался «отраслевым», в розницу не продавался, распространялся только по подписке. Правда, росла она семимильными шагами, оставив далеко позади все другие экономические журналы страны. Позже его читатели писали, что именно журнал «ЭКО» подготовил Перестройку.
Я приехал в редакцию в надежде найти единомышленников среди авторов статей, отклоненных из-за излишней радикальности. Оказалось, что таких статей «под сукном» там нет, все достойное увидело свет. Но с этого началось мое сотрудничество с редакцией. Я предложил некоторые главы своей рукописи «Что делать?», оформив их в виде статей. К моему удивлению, они были опубликованы, более того — получили высокую оценку по результатам опросов читателей. Со временем мне в редакции доверили заведовать отделом по Северо-западу.
Выявлялся все более широкий круг людей, готовых бороться за европейский путь развития страны. Члены «Клуба друзей журнала “ЭКО”», где я был активным участником, наладили связи с кружком молодых экономистов, лидерами в котором были Анатолий Чубайс и Сергей Васильев. Мы провели несколько совместных дискуссий, в ходе которых возникло понимание: любые рыночные предложения экономистов придется облекать в нормы законов, указов, постановлений. Без юристов не обойтись. Значит, надо объединить усилия экономистов-рыночников и правоведов. Ведь в Гражданском кодексе РСФСР сохранилось достаточно рыночных норм, а юристы оказались на поверку больше рыночниками, чем наши экономисты.