В феврале 1926 года он сильно простудился (Реджи упрямо срывал с себя шарф, который я так же упорно надевала ему на шею утром и вечером) и слег. Болел он тяжело, однако ему хватало сил улыбаться тому, как я хлопочу вокруг него.
— Что это? — прохрипел Реджи, когда я села возле него, уговаривая проглотить хотя бы ложечку говяжьего бульона. — Что это? Миссис Харгривз собственноручно кормит меня?
— Успокойся и поешь, — нахмурилась я, стараясь скрыть свое беспокойство. Только что приходил врач, который предупредил, что у Реджи слабые легкие и это не просто сильная простуда. Он подозревал пневмонию.
— Слушаюсь, мадам, — кротко проговорил Реджи, попытавшись отдать мне честь, но не сумел поднять левую руку. И все же он улыбнулся, радуясь, что я рядом.
Я чуть не заплакала, видя, как он счастлив, чувствуя мои внимание и заботу. Почему же я так мало пеклась о нем все эти годы?
В ту минуту я наконец осознала, что Реджи — единственный человек, которого я могла сделать совершенно счастливым. Он был единственным, кто не искал во мне того, чего во мне не было. Ведь даже Лео хотел видеть во мне сказочную Алису из Страны чудес.
Но Реджинальд Джервис Харгривз, эсквайр, нуждался только во мне, реальной Алисе. Алисе Плезенс Харгривз — теперь двадцать четыре буквы вместо двадцати одной. Сидя возле его постели, гладя его по руке, я размышляла, кем стану без него.
Я поставила миску с бульоном на поднос и пощупала лоб Реджи. Он оказался липким и холодным. Я видела, что Реджи стало труднее дышать. И, чтобы ему хоть немного полегчало, с трудом приподняла его (хоть и сильно похудевший, муж по-прежнему оставался высоким мужчиной; а каким крепким и ширококостным он был в молодости!) и подоткнула несколько подушек Реджи под спину. Потом помогла ему снова лечь и поцеловала в небритую щеку.
— По какому поводу, миссис Харгривз? — прошептал он, снова бесхитростно и по-доброму улыбаясь.
— Чтобы поцеловать мужа, мне не нужен повод, — проворчала я. Но голос мой дрожал, и, взяв меня за руку, Реджи пожал ее.
Через два часа он умер. Я все еще сидела с ним, все еще сжимала его руку, когда Реджи в последний раз улыбнулся и прошептал, что передаст мальчикам привет от меня… И вот его не стало. А я все глядела, как за окном комнаты мужа растет снежный сугроб, и жалела, что была недостаточно хорошей женой, но все же надеялась, что в итоге Реджи хватило любви, которую я смогла ему подарить.
В посвященном Реджи некрологе упоминалось, что в 1880 году он женился на Алисе из Страны чудес. Хочется думать, что ему это было бы приятно, хотя он единственный, для которого данное обстоятельство не имело ровно никакого значения.
И вот впервые в жизни Алиса осталась по-настоящему одна. Страна чудес канула в Лету. Мне остались большой дом и еще более внушительные, бесконечные счета. Конца-краю им не было, а мой доход опасно сокращался. Налоги, в том числе на наследство, пугающие расходы угля… По ночам я лежала в постели без сна, все складывая в голове цифры, и результат этих калькуляций всегда оказывался неутешительным.
При этом у меня остался крайне непрактичный сын, которого мои трудности, судя по всему, не заботили. Даже когда Кэрил все-таки приезжал домой, не могу сказать, что я воспаряла от счастья видеть его, собственно, как и он от радости видеть меня. За длинным и пустым обеденным столом нам было неуютно вместе. Я не могла делать вид, что одобряю его мотовство. Сколько раз я твердила ему, что его братья, конечно же, распорядились бы своей жизнью с большим толком, чем он, будь у них такая возможность. Но это лишь толкало Кэрила на еще более легкомысленные поступки. Например, как-то раз он погнал на машине в Лондон и по дороге проколол шину. Вместо того чтобы просто поменять колесо, он нанял фермера, который дотащил его на буксире до Эпсома, где Кэрил продал свою машину и купил новую, более дорогую, на которой продолжил путь.
С каждым его приездом наши ссоры становились все серьезнее, что, я уверена, было предметом живейшего обсуждения среди слуг. Сознавая это, я злилась еще больше. Как они смеют шушукаться обо мне! Ситуация с прислугой была просто ужасающей. Дошло до того, что мне приходилось прятать свои украшения вместо того, чтобы их носить, ибо я никому в доме не доверяла. Если бы я могла найти им замену, то уволила бы всех до одного.
И все же ужинать с Кэрилом, несмотря на существовавшую между нами напряженность, было лучше, чем сидеть одной, как это часто случалось, когда я, нарядившись в выцветшее вечернее платье (без драгоценностей, отчего я чувствовала себя голой), разглядывала на стене картины — старые папины писанные маслом пейзажи английской провинции, теперь порядком потемневшие, поскольку я не могла позволить себе их отреставрировать.
— Очень мило с твоей стороны позволить мне здесь остаться, — сказала я Кэрилу, когда темы нашей светской беседы исчерпали себя за супом, еще до того, как подали второе блюдо. — Ведь именно ты — законный наследник Каффнеллза.
— Нет, мама, это твой дом. Вряд ли я бы захотел его. — Он огляделся по сторонам в большой пустой комнате, и я в первый раз увидела дом его глазами: старые обои, небрежно опутанная электрическими проводами люстра, потрескавшаяся на потолке штукатурка. — Тебе никогда не приходило в голову пустить сюда жильцов или сдать весь дом в аренду? Это помогло бы сделать ремонт и даже увеличить наш с тобой доход. В Лондоне, знаешь ли, все безумно дорого.
— Жильцов? — Я уставилась на сына, небрежно евшего суп. Чужие люди в моем доме, там, где я создавала семью? Как ему пришло в голову предложить мне такое? — Нет, я не пущу жильцов! — холодно отрезала я и нажала на звонок, вызывая Мэри Энн. — Суп почти холодный. Заберите его и передайте поварихе, что я с ней потолкую позже.
В тот вечер, после того как Кэрил уехал в Лондон (теперь он редко оставался даже на одну ночь, хотя перед отъездом все-таки извинялся передо мной), я устроилась в библиотеке, чтобы разобрать счета. Я слишком тревожилась о будущем, чтобы позволить себе роскошь вспоминать прошлое. Когда-то я пришла к выводу, что избежать печали можно, лишь двигаясь вперед. Я вспомнила, как рвалась из Оксфорда после смерти Эдит и отъезда Лео.
Однако теперь, когда мое горе стало безмерным, я не желала от него бежать. Я будто висела над пропастью, всеми силами цепляясь за Каффнеллз, и никого не было рядом (о Кэриле и говорить нечего. Надо же предложить такое, пустить жильцов!), кто бы мог подхватить меня, когда я все же сорвусь. Я жалела, что у меня нет ценностей, которые можно продать, чтобы сохранить память о Рексе и Алане, ибо лишь здесь, в Каффнеллзе, я могла вспомнить, как они выглядели. Только здесь я могла видеть их и Реджи — гуляющими по ныне запущенным владениям, так много для них значившим, и слышать отголоски мужского смеха из бильярдной. Сколько раз они делали ставки друг с другом, хотя знали, что я этого не одобряла!
Я просто не могла их снова потерять.
Я встала, размяла затекшие пальцы и стала бродить по комнате, разглядывая полки в поисках каких-нибудь ценных книг, может быть, первых изданий, хотя знала, что таких не имелось. И все же я искала, надеясь, что, может, Реджи приобрел что-нибудь без моего ведома. Хотя — я с нежностью улыбнулась — Реджи за всю свою жизнь не купил ни одной книги.
Наконец я остановилась у окна и устремила взгляд вдаль. Стемнело, и я видела лишь свое отражение в стекле — мои волосы, теперь совершенно седые, но все с той же челкой; мои серьезные, настороженные глаза, решительный подбородок, уже сморщенный от старости. «Вот уж поистине Зазеркалье», — подумала я. Ибо в моей жизни не было логики. Я путешествовала, искала, сомневалась, любила, к чему-то стремилась — все делала с таким усердием, а в результате оказалась здесь, не получив на свои вопросы ответов. Страны чудес не существовало. Никогда. Реальной являлась только я, которая взирала на себя в запятнанное зеркало и была не в силах в своем отражении узнать ни девочку из собственного детства, ни теперешнюю женщину, одинокую, не имеющую ничего за душой, кроме старого разваливающегося дома…
Но вот я вновь уставилась на застекленный шкаф. Пододвинула к нему скамеечку, ибо теперь, опустившись на колени, я рисковала вообще не встать, присела на нее. Потом открыла дверцу шкафа, просмотрела книги, многие из которых были на каких-то неизвестных языках, но все с моим именем, выделенным особо, и осознала, что все же кое-что ценное у меня имеется. Если только мне хватит сил признать это.
«Приключения Алисы в Стране чудес». Все дорогие первые издания, даже рукописный оригинал были на месте. Я их всегда считала фамильной ценностью. Но теперь у меня не осталось семьи — лишь память о ней, которая живет здесь, в Каффнеллзе.
Все прошедшие годы я не хотела читать эту книгу. Боялась увидеть на ее страницах себя. Но что я тогда знала о страхе? Теперь я потеряла сыновей на войне, похоронила мужа и того гляди лишусь дома. Вот что такое страх — это ужасное чувство, от которого замирает сердце, когда не знаешь, где земля и коснутся ли ее мои ноги снова. Страх — когда не знаешь, удастся ли сохранить память о тех, кого любила, пусть даже эта любовь пришла ко мне слишком поздно. Но я обрела ее и уже не могла предать.
Сейчас ничто не мешало мне открыть и прочитать книгу, и образ сына у меня на коленях снова возник в моем сознании — ведь это случилось именно здесь, в библиотеке. Теперь я уже не боялась того, что могу найти на пожелтевших страницах. Боюсь только, ждала я слишком долго.
Сделав глубокий вдох, я вытащила книгу, которую Рекс когда-то просил меня почитать. Открыв ее, я перевернула первую страницу. Вниз по кроличьей норе… Алисе наскучило сидеть с сестрой без дела на берегу реки… Мой голос звучал тихо, но ровно. Я продолжала читать вслух, хотя слушать было некому. Я продолжала надеяться, что, возможно, Рекс слышит меня.
Когда я дошла до того места, где Белый кролик посмотрел на карманные часы (точь-в-точь как это делал папа. А ведь я и забыла совсем!), то начала посмеиваться, сначала тихо, однако, по мере продвижения вперед, мой смех становился все громче, пока одна из Мэри Энн не заглянула в комнату. Но я махнула рукой, отсылая ее, и продолжила читать вслух, не заботясь, что теперь она обо мне скажет остальным, поскольку не желала отвлекаться от книги: мне не терпелось узнать, что же будет дальше.