— Слушай, так же вкуснее… Мне нравится, когда соус стекает с пальцев…
Ты не засмеялся. Хватит, вздохнула я, ну пожалуйста, хватит. Почему все всегда должно быть безупречно? Расслабься ты хоть немного…
— Да, я хочу, чтобы все всегда было безупречно. Мы с тобой должны быть выше других. Выше глупых рассуждений. Выше пальцев, испачканных в соусе…
— Я не смогу постоянно оставаться безупречной. Это не прикольно.
— Со мной — сумеешь. Вот увидишь.
Мужчина в зале продолжает смотреть на меня. Он чуть ли не пожирает меня глазами, ловит мой ответный взор, подкарауливает его. Я через весь зал ощущаю на себе его откровенно ласкающий, томный взгляд, словно пробующий меня на вкус. Это занятие явно доставляет ему удовольствие. Я, в свою очередь, поддаюсь ему, позволяю себе расслабиться — пусть наслаждается. У него чувственный рот, прищуренные глаза весельчака. Он тоже ест руками, без церемоний, не боясь запачкаться. Рукава темно-синего свитера он закатал, и густой соус стекает ему чуть ли не до локтей. Он слизывает его, все так же уставившись на меня. Я поняла, что краснею, и повернулась к тебе.
Ты почувствовал мое смущение и снова пришел в раздраженное состояние духа:
— Тебе что, не нравится? И вообще, что с тобой?
— Ничего.
— Как это ничего? Ты вдруг изменилась. Увидела что-то?
— Да нет, ничего, успокойся. Все нормально.
Я ответила слишком быстро, и ты повернул голову. Перехватил нацеленный на меня взгляд незнакомца. Резко поднялся, схватил меня за локоть. Бросил на стол купюру в двести франков и потащил меня к выходу.
— Слушай, я не доела… — возмущенно заговорила я, пытаясь вырваться.
Но ты держал меня так крепко, что я не сумела освободиться.
Мы вышли на тротуар, ты доволок меня до машины, открыл дверцу, швырнул меня внутрь, уселся за руль и, не разжимая зубов, рванул с места. Понесся как сумасшедший, не сбрасывая скорость даже на поворотах. Мы уже мчались по неосвещенной деревенской дороге, и навстречу нам летели страшные, гнущиеся под ветром деревья. Вдруг ты затормозил, распахнул дверцу с моей стороны и с силой вытолкнул меня из машины. Я упала и покатилась. Потом медленно поднялась.
Вокруг стояла тьма. Было жутко холодно. Я обняла себя руками, чтобы согреться. Вдалеке еле светились задние огни уезжающей прочь машины. Я села на каменную обочину, проклиная ветер и твою злобу. Стала ждать.
Я знала, что ты за мной вернешься.
В ту ночь я не позволила тебе лечь со мной.
Тебе пришлось ночевать на диване в гостиной.
Наутро ты принес мне поднос с завтраком: круассаны, кофе, свежевыжатый апельсиновый сок и красная роза.
Я отпихнула поднос ногой.
Ты посмотрел на меня жалким взглядом.
Я накрылась с головой и не сказала тебе ни слова.
Услышала твои удаляющиеся шаги. Потом хлопнула дверь.
Я вскочила, схватила телефон и набрала номер младшего брата. Приезжай за мной, пожалуйста. Приезжай за мной! Я боюсь. Я жутко его боюсь. Мой голос прерывали рыдания, и он сказал мне: сиди на месте, сейчас приеду.
Я объяснила ему, как найти дом. Он все записал. И еще повторил: сиди на месте, сейчас буду.
Я опять легла, накрывшись с головой, и стала ждать.
Когда ты вернулся, в руках у тебя было не меньше сотни букетов. Ты расставил их по всей комнате. Чего здесь только не было — цветы в горшках, охапки цветов всех оттенков. Ты достал все вазы, все кувшины и стаканы, какие только имелись в доме. Ты проложил цветочную аллею к моей постели — красно-бело-желто-голубую.
Потом сел на краешек кровати, низко опустил голову и сказал: прости. Прости, это больше никогда не повторится. Я впервые в жизни так сильно полюбил, и порой теряю голову. Сам не знаю, что на меня нашло.
Я распахнула тебе объятия, и мы упали в постель.
Нас разбудил стук в дверь.
Стучали уже давно — я не сразу сообразила, что происходит. Потом открыла глаза и все вспомнила.
Я тихонько оттолкнула тебя. Это мой брат, сказала я, я ему звонила. Я собиралась уехать. Мне было очень страшно…
— Но почему? Ты же знаешь, что я не способен причинить тебе зло.
Я натянула майку и джинсы. Мне не хотелось, чтобы он понял, что я только что встала.
Я открыла ему дверь. Он стоял на пороге — высокий, неуклюжий, с мотоциклетным шлемом под мышкой. Внимательно осмотрел меня, проверяя, все ли у меня цело. Окинул взглядом мои руки и ноги, лицо и шею. Искал следы побоев.
— Да все уже нормально… — тихонько шепнула я ему.
— Ты что, хочешь сказать, что я зря перся в такую даль?
— Нет, не зря. Ты доказал мне, что любишь меня, а это стоит самых дорогих подарков.
— Вечно ты со своими доказательствами любви…
Он вошел в дом, расстегнул кожаную куртку, положил на стол шлем, причесал волосы пятерней и спросил, не найдется ли у меня банки пива. Дома я всегда держу в холодильнике пиво — для него. Покупаю упаковками по двенадцать банок в супермаркете и прячу в холодильник. Никто, кроме него, не имеет права к нему прикасаться. Никто. Я пошла на кухню и на полке холодильника нашла банку.
Он открыл ее и выпил. На верхней губе у него осталась полоска из пены. Я смотрела на нее, взволнованная до глубины души. Потом он спросил:
— Ну а мучителя-то мне покажут?
Мы втроем выпили кофе.
Они почти не разговаривали между собой — так, обменялись анкетными данными. Слова цедили сквозь зубы. Каждому из них принадлежал мой отдельный образ, и ни тот, ни другой не собирались ни с кем им делиться. У меня возникло впечатление, что я — ставка в какой-то игре. Я не испытывала ни малейшего желания притворяться — смеяться, задавать вопросы. Снова поднялся ветер, и брат сказал: ну все, пока, мне пора ехать.
Я проводила его до мотоцикла. Протянула ему шлем, потом подставила щеку для поцелуя.
— Не нравится мне этот мужик, — сказал он.
Я чмокнула его в шею:
— Тебе никогда не нравятся мои мужчины.
— Он выглядит неестественно…
— Что ты имеешь в виду?
— Ты тут поосторожней…
Я смотрела, как он уезжает, и махала рукой ему вслед.
Я не хотел ей зла. Просто моя любовь была слишком сильна. Любовь порой выходила из берегов и заставляла меня поступать жестоко.
Я хотел стать для нее воплощением Судьбы. Вернуть ее на истинный путь, путь, созданный именно для нее, и сделать так, чтобы она наконец научилась любить себя. Меня возмущала мысль о том, что она в себя не верит. Она была королевой, моей королевой. Но сама считала себя пустым местом. Мелким хворостом для костра, который она зажигала, чтобы ослепить окружающих.
Я не собирался творить из нее другого человека, я хотел только, чтобы она нашла самое себя. Снова стала маленькой девочкой, которая все видит и замечает, которую не обманешь, которая слишком рано поняла, как устроена жизнь. Вернула себе безжалостную проницательность, дар ясновидения и невероятную отвагу, то, что у нее отняли, содрали с нее, как раздевают куклу.
Ей пришлось снова наряжаться — наспех, в первые попавшиеся лохмотья притворства и иллюзий. Чтобы спрятаться. Чтобы забыть свой позор. Забыть, что ее изранили, не оставив живого места. Снесли ей голову своим грубым равнодушием.
Я хотел стереть из ее памяти всех этих случайных мужчин, которые на нее даже не смотрели, а если смотрели, не видели ее. Стереть все эти романы с привкусом горечи и неизбежные расставания, сожаление о которых она привыкла скрывать за маской стойкого оловянного солдатика. Я иногда чувствовал ее хрупкость и уязвимость, понимал, что ей не за что уцепиться и приходится играть роли, в которых она теряет свою сущность. Роль испуганной девочки или прожженной сердцеедки, робкой ученицы или увенчанной лаврами начальницы. Я не собирался ее менять. Я хотел, чтобы она сама себя признала, примирилась с собой и выбросила вон все свои маски и страхи.
Именно это я и почувствовал с первого дня нашей встречи — ее отчаянные шатания, вынуждающие ее вешаться на шею первому встречному, лишь бы он говорил с ней о ней и дал ей поверить в себя. Она искала взгляд, который поможет ей стать самой собой. Я был этим взглядом. И я намеревался собрать ее воедино. Сил у меня хватило бы на двоих.
От этого стремления и зародилась во мне дикая страсть, с которой я не всегда мог совладать.
Я хотел, чтобы она стала совершенством. Тем самым она воздала бы честь себе и нам обоим.
В ресторан мы больше не ходили.
Доехали до ближайшего городка и отправились в магазин, чтобы купить продукты и приготовить ужин дома.
Ты явно собрался смести с полок все, что там стояло, и твой богатырский аппетит меня развеселил. Вино красное, белое, розовое, шампанское. Лосось, окунь, морской язык, устрицы, два вида моллюсков, королевские креветки — и приправы ко всему этому. Камамбер, реблошон, ливаро, шевр, канталь, шаурс, плавленый и плесневой овернский сыр. Эндивий, салат, грибы, помидоры, кабачки, брюссельская капуста, морковь, лук, чеснок, пряные травы. Багет, деревенский хлеб, черный хлеб, хлеб с изюмом, хлеб с орехами…
— Слушай, мы все это не съедим! Мы же завтра уезжаем!
— Ну и что? Зато у нас будет выбор. У тебя будет выбор: что захочешь, то и приготовим.
— Ты ненормальный. Совершенно ненормальный!
Заднее сиденье машины уже было завалено провизией, а ты все продолжал доставать из тележки все новые и новые пакеты: с паштетом, мясными консервами, золотистыми бриошами, сметаной, курицей от местных фермеров, несколькими десятками яиц. Я подумала о своей матери: расход-приход, расход-приход. Она бы точно не одобрила такое мотовство. Она бы прожгла тебе затылок взглядом своих черных глаз.
Ты посмотрел мне на руку и увидел мои часы.
— Это что, единственные часы, которые у тебя есть?
— Да. И они мне очень нравятся. Я их никогда не снимаю.
— Я куплю тебе новые, гораздо лучше. Красивые и дорогие.
Я покачала головой. Не надо. Но ты не отставал. Схватил меня за руку, потащил к витрине ювелирной лавки. Давай выбирай. Бери самые красивые. Я их тебе дарю. Нет, повторяла я, не надо. Я не хочу. Они мне не нужны.