1
— У твоего мужа есть другая женщина, — тихо и напряженно признается моя свекровь, Мария Николаевна, крепко сжав мою руку. Её пальцы впиваются в мои запястья, будто клещи — Это беда, Мирочка… Серьезная беда…
Ей семьдесят, а хватка как у бульдога.
— Ты, дурочка слепая, ничего не видишь, — продолжает она хрипло шептать мне в лицо.
— Что вы за глупости говорите? — неловко и с ноткой испуга смеюсь я.
Мария Николаевна с самого утра на взводе. Придирается ко мне, ворчит и много вредничает.
А теперь вот это.
Другая женщина у Паши?
У моего Паши? Нет. Он у меня мужчина принципиальный и не стал бы скрывать измены.
Он любит меня и уважает. Он бы не стал меня марать случками на стороне. Это же отвратительно.
— И если ты ничего не предпримешь, моя дорогая, то потеряешь Пашу с концами, — шипит мне в лицо.
Изо рта свекрови дурно пахнет. Корвалолом и плесенью. Стискивает руку крепче:
— Что ты так на меня смотришь, а? Ты когда уже мозги включишь?! — дергает меня за руку. — Очнись, Мира! твоего мужа скоро к рукам приберет другая!
Я не верю. У Марии Николаевны просто разыгралось воображение. Она еще не проснулась после полуденного сна на солнечной веранде.
У стариков часто бывает паранойя на пустом месте.
— Мира! — свекровь меня толкает. — Ты, правда, дура! — всплеснув руками, охает. — Я повторяю еще раз! У Паши другая женщина! И там все серьезно! Это не потрахушки с эскортницами и шлюшками на одну ночь!
— Неправда… — мой голос рвётся, как проволока.
Свекровь тычет костлявым пальцем в мою грудь:
— Какая же ты… глупая! Он снимает ей квартиру на Восточной! Двухярусную! — понижает голос и оглядывается, будто боится, что Паша ее услышит, но он сейчас в офисе на переговорах с корейцами.
Так он сказал.
Сердце слабо вздрагивает в груди.
— Ты должна сейчас быть очень осторожной, — Мария Ивановна вновь берет меня за руки и заглядывает в глаза, — начинается серьезная игра за Пашу, и если ты…
— Если он мне изменяет… — раскрываю рот и слова застревают где-то у корня языка.
— Все они изменяют, — Мария Николаевна крепче сжимает мои ладони. До хруста и боли, — жены должны быть хитрее. Он всего лишь мужчина.
— Нет! — вскрикиваю я и резко отмахиваюсь от руки свекрови, которая сердито и недовольно морщит острый нос в темных веснушках. — Паша бы не позволил себе…
Задыхаюсь.
В груди — взрыв боли. Прижимаю ладонь к груди в жалкой попытке успокоить бешеный стук сердца.
— Ваши дети выросли, — Мария Николаевна возвращается за стол и с жалостью смотрит на меня, — тебе сорок пять. Опасный возраст. Его ничего рядом с тобой сейчас не удержит. Ты это понимаешь? У него больше нет ответственности за то, чтобы дети росли в полной семье…
Дышу часто-часто. Воздух обжигает будто ядовитый пар с вкраплениями стальной стружки.
Вот-вот закашляю с кровью.
Мой муж сейчас с любовницей, а не на переговорах с корейцами о поставках компьтезированных радиаторов в новый элитный коттеджный поселок под Москвой?
— Эту войну должна выиграть ты! — моя свекровь хмурится. — И да, это война, Мира! Война с другой женщиной, которая скоро, вот увидишь, пойдет в наступление!
Я теряюсь под шквалом жестоких и страшных слов свекрови.
— Она заявит о своей беременности, — Мария Николаевна скрещивает руки на груди. — Ты должна быть готова, Мира.
Я кидаюсь к окну. Хватаю с широко подоконника телефон, но не могу удержать его в дрожащих пальцах.
Паша мне изменяет?
Телефон падает на белый кафель. Бьется уголком. Раздается стук, и по экрану идут трещины.
— Черт! — выругиваюсь я. — Проклятье!
— Мира, послушай меня, — голос свекрови становится более раздраженным, — я сейчас на твоей стороне, и мне есть чему тебя поучить в этой жизни.
Я оборачиваюсь.
Мария Никлаевна мрачно прищуривается:
— Я не одну такую хищницу сожрала, — постукивает узловатыми пальцами по столешнице, — многие хотят занять наши места. Многие хотят нас заменить, и сейчас тебе нельзя быть тупой истеричкой.
Выкладывает на стол несколько фотографий с яркой и сочной брюнеткой. Фигура — песочные часы. Волосы — роскошная густая грива. Румяная с пухлыми губами и изящной линией шеи и ключицы. Одета в обтягивающее алое платье с глубоким декольте.
Она выходит из машины моего мужа. Узнаю черный внедорожник по номерам.
— У нее есть внешность, а у тебя должен быть ум, — строго заявляет свекровь.
Сажусь на корточки. Подбираю телефон с пола.
Дышать так тяжело.
Включаю экран, захожу в список недавних звонков и касаюсь строчки “Любимый муж”.
Гудки.
Длинные, бесконечные с долгими паузами, а после тишина.
В глазах все расплывается.
Звоню секретарю Паши Алисе. Она отвечает сразу, через один гудок.
— Слушаю, Мира Александровна?
— Мой муж… мой муж… — голос хрипит, словно я вынырнула из холодного омута. — не овтечает.
— Переговоры с корейцами, — напоминает Алиса. — Вот час назад встретили делегацию. Такие серьезные, — смеется, — но думаю, ваш муж их очарует. Он умеет даже самых мрачных дяденек разговорить.
Но я не верю. Алиса лжет. Прикрывает босса, ведь за обман жены он накинет ей щедрую премию.
Сбрасываю звонок. Поднимаюсь на ватные ноги и шагаю к двери. Меня немного пошатывает.
— Мира, — недовольно окликает меня свекровь. — Истерики тебе не помогут. Надо быть хитренькой.
Я поеду в офис, чтобы убедиться: никаких переговорова с корейцами сегодня не было, а после…
— Адрес той квартиры, — резко разворачиваюсь к свекрови.
Я хочу знать, где и с кем мой муж развлекается, когда я терплю его противную и старую маму.
— Ты должна успокоиться, Мира, — она приподнимает подбородок. — Я повторюсь. Истерички всегда проигрывают. Будь умнее, если не хочешь оказаться разведенкой без будущего.
— Тогда я сама все узнаю, — кидаюсь прочь, крепко стискивая в руке телефон.
— Какая же ты все-таки дура, Мира! В сорок пять ума так и не нажила!
2
— У меня на тебя не встает, — мой муж Павел разводит руки в стороны, и в этом небрежном жесте он высказывает мне все свое презрение, которое скопилось за годы нашего брака. — Вот тебе моя честность.
Я сама напросилась.
Я ведь сама ворвалась к нему на переговоры с поставщиками и потребовала немедленно поговорить со мной.
Вероятно, я сорвала сделку, но сегодня утром я узнала, что у моего мужа есть другая женщина.
Роскошная. Горячая. Живая.
Брюнетка с пышными формами и мощной, упругой задницей, которую мой муж любит смачно шлепать, мять, кусать.
Это оправдывает мой неконтролируемый, животный раж обиженной женщины.
— И да, у меня есть любовница, — мой встает из-за стола, медленно, как хищник, — но это не твоя забота, Мира. Ты, как хорошая жена, должна порадоваться за меня. — Он смеется. Громко, грубо, в лицо. — Мои яйца, — сжимает пах так, будто демонстрирует трофей, — в надежных ручках.
Когда его накрывает ярость, настоящая, черная, он много шутит. Смеется. Говорит сквозь зубы. Я пугаюсь его хищного оскала, понимаю — я переступила черту.
Я не должна была мешать переговорам.
Не должна была позорить Пашу глупой, громкой истерикой перед его напряженными, недоуменными партнерами.
Но я потеряла контроль.
Он резко меняется в лице.
Больше не смеется.
Больше не играет.
Я — маленькая мышка перед диким, взбешенным котом. Моя решительность рассыпается в прах, когда Паша медленно, бесшумно выходит из-за стола.
На переносице пролегает глубокая морщина — трещина гнева, разделяющая темные, сведенные брови. Его карие глаза, обычно теплые и проницательные, теперь стали почти черными и чужими.
Челюсть сжата так сильно, что жилы на шее выступают резкими линиями. Он приглаживает волосы с благородной проседью в сдержанной ярости.
— Мне давно неприятно прикасаться к тебе, — презрительно говорит. Нет, цедит сквозь зубы. — У тебя не кожа, а сухой пергамент… Я будто с мумией ложусь в кровать.
Прикрываю дрожащи пальцами рот, чтобы не закричать, не завыть.
Вот она — честность.
Вот он — мой муж.
Больно?
Страшно?
Паша теперь тебя не пожалеет. Нельзя мужчин просить о честности, ведь их правда убивает женщин.
Калечит душу.
— Ты же знаешь… У меня гормональный сбой… Я же лечусь, Паша…Доктор сказал… — теряюсь и начинаю оправдываться.
— Ты сама просила поговорить, — взрывается его высокомерный смешок. — Сама спросила, что не так. Я тебе ответил честно и без лжи. Ты постарела
и у меня не встает на тебя.
Шагает к двери.
Я знаю — сейчас он поедет к ней. К той, которую я видела на фотографиях. Молодой. Сочной. Желанной.
— И тебя это совершенно не беспокоило, — бросает через плечо. — Не тревожило. Останавливается рядом. Дышит мне в лицо. — Я тебе не трахал уже несколько месяцев.
Грубый. Злой. Настоящий.
Теперь я знаю — его сдержанные улыбки по утрам, ласковые поцелуи перед работой — обман.
Он играл.
А настоящая жизнь — за стенами нашего дома.
— Или ты думала, что я балуюсь ручкой в душе, как тупой подросток? — он приподнимает бровь. — Или внезапно стал импотентом? Нет, — усмехается и наклоняется, чтобы выдохнуть мне в щеку, — это с тобой я ничего не хочу, но ты моя жена, а жены, как говорил мой отец, не для удовольствия и радости. Теперья я понимаю, о чем он говорил. Ты моя — обязанность, долг, ответственность.
Закрываю глаза. Кутаюсь в шаль и отворачиваюсь от жестокого Павла, чтобы спрятать слезы.
Он уже у двери. Поправляет галстук — тот самый, что я дарила.
— Если ты сейчас уйдешь… к ней… — сипло шепчу я, — то я тебе этого не прощу…
— Ты думаешь, твои слёзы меня остановят? — леденящим тоном бросает он, не оборачиваясь. Пальцы лениво затягивают узел галстука туже. — Я уйду. К ней. И ты даже не пикнешь — знаешь почему?
Резко поворачивается. Глаза — как дуло пистолета.