Он видит все. И ему… наплевать:
— Алиса, — обращается он к сестре, не меняя тона, — приведи сестру немного в порядок. У тебя есть… — он смотрит на часы, — пять минут. Потом выходите.
Алиса кивает, стараясь снова натянуть маску услужливой сестры.
— Конечно, Павел Витальевич. Сейчас… Я за этим сюда и пришла. Чтобы привести мою сестру в порядок…
Павел уже поворачивается, чтобы уйти. Паника снова сжимает горло. Он уходит? Просто уходит? Как будто ничего не произошло? Как будто его только что не целовала на глазах у всей свадьбы его бывшая жена?
— Павел! — зову я, и голос мой звучит тоньше, слабее, чем хотелось бы. Он останавливается, оборачивается, поднимая бровь. Вопрос без слов:
«Что еще?»
Я делаю шаг вперед, спотыкаясь о подол платья. Надо собраться. Надо показать силу.
— Она… — начинаю я, с трудом подбирая слова. — Мира… Ее не должно быть на банкете.
Смотрю на него, умоляю глазами. Убери ее. Докажи, что я важнее. Докажи всем, особенно ей, что ее выходка ничего не значит. Останови этот фарс.
— Она… она явно не в себе. Она может… может устроить еще что-то. Испортить все окончательно.
27
Павел смотрит на меня долго. Его темные глаза непроницаемы. Потом он слегка пожимает плечами, уголок рта дергается в той самой, невыносимой полуулыбке, в которую я влюбилась.
— Она гостья. Приглашена. Как и все. — Его голос ровный, без эмоций. — и ты же сама настаивала на том, чтобы Мира была на нашей свадьбе.
— Она тебя поцеловала… на глазах у всех… Ты мой муж…
— Тебе ничего не мешало целовать меня, когда Мира была моей женой, — пожимает плечами.
Удар ниже пояса. Я чувствую, как кровь отливает от лица. За спиной слышу едва сдерживаемый вдох Алисы. Она ловит каждое слово, каждый мой срыв. Ждет. Ждет, когда я взорвусь, откажусь, освобожу место.
— Это другое! — мой голос срывается на крик, эхо гулко отдается по кафельным стенам уборной. — Это было… между нами! Тайно! А это… это публичное унижение! Она сделала это специально! Чтобы опозорить меня! Нашу свадьбу!
Павел хмурится. Легкая тень нетерпения скользит по его лицу. Алиса за спиной замерла, превратившись в настороженную тень.
— Ну, может, моя бывшая жена расчувствовалась, — усмехается, а затем прищуривается, а, может, просто хотела тебя позлить. И ей, я вижу, это удалось. — Он медленно проводит пальцем по воздуху, указывая на мое дрожащее от ярости и слез тело, на сползшую фату. — Тебя так легко вывести из себя, Божена? Я думал, ты крепче. Увереннее.
— Для тебя этот поцелуй что-то значит? — мой голос предательски вздрагивает.
Я боюсь его ответа.
Он был женат на Мире двадцать пять лет, и женился он по любви. В наши первые теплые вечера в одной кровати он часто задавался вопросом, почему жены в итоге превращаются в каких-то унылых грымз, с которыми тяжело даже в молчании рядом сидеть.
Я же этим его и подцепила, что умела слушать его мужскую растерянность и принимать разочарование в браке с женщиной, которую когда-то любил.
Была его отдушиной. Его побегом от реальности.
— Божена, — он подходит ко мне и пробегает пальцами по моему лицу, — а я разве отменяю свадьбу, что ты задаешь такие вопросы?
Его логика безупречна и смертоносна. Он здесь. Он не убежал за ней. Он не отменил банкет. Значит, все в порядке? Значит, публичный поцелуй его бывшей жены – просто досадное недоразумение?
— Может, это все… — всхлипываю, — ради Миры?
Я не знаю, как сейчас я должна себя вести, чтобы переиграть Миру. Как вернуть контроль.
— Я хочу, чтобы… ты был со мной по любви? — выпаливаю я наивно, отчаянно
Кажется, я слышу, как в мысля Алиса презрительно фыркает. По любви?
Я же сама понимаю абсурд. Я отвлекала Павла. Отвлекала его от проблем в браке, который стал ему клеткой. Отвлекала от того, что его дети выросли и больше не нуждаются в нем так, как раньше. Отвлекала от неумолимого бега времени – от того, что ему идет уже пятый десяток. Отвлекала от тяжелых мыслей о том, что он оставил в прошлом свою первую влюбленность, восторг от первой близости, трепет рождения детей, их детские крики, их взросление…
Отвлекала от того, что любимая жена проживает какие-то непонятные, пугающие его метаморфозы и потеряла к нему всякий интерес. Отвлекала от осознания, что брак, который он когда-то строил с Мирой, превратился в тихую тюрьму.
Я была его красивой, сочной отдушиной.
Его побегом. Его бунтом против унылой реальности.
Но любовь? Глубокая, всепоглощающая страсть? Та, как у него когда-то к Мире?
Да и умеют ли мужчины любить во второй раз, или в третий? Возможно, первые жены от того и остаются особенными для них, потому что любить мужчины умеют лишь один раз.
Его полуулыбка, его равнодушие к поцелую Миры, его спокойствие перед моей истерикой – все кричит об одном. Я вижу это сейчас с ужасающей ясностью.
Я – развлечение. Красивое, дорогое. Я развлечение, потому что Павлу больше нечего терять.
Потому что он имеет право на развлечение.
Мира своим поцелуем, своим алым вызовом, просто напомнила мне об этом. Жгучая обреченность накрывает с головой. Свадьба продолжается, но праздника больше нет. Есть только фарс, где я играю главную дуру.
— По любви… — повторяет за мной Павел. — Знаешь, вот со сколькими людьми я не вел разговоров о любви, но… никто конкретики мне так и не дал. Мой отец, например, утверждает, что любит маму, но пертрахал всю прислугу в доме, но вместе с этим я уверен, что он пожертвует своей жизнь ради мамы. Мама тоже говорит, что любит отца, больше жизни, но в какой-то момент она ушла спать в другую спальню и больше не подпускала его к телу. Другие по любви убивают. Третьи по любви вешаются. Четвертые уходят в монастырь, пятые…
— Хватит, — перебиваю его я и отворачиваюсь, — ты меня предупреждал, что циник… я помню…
— Верно, — выдыхает мне в щеку, — а ты обещала, что я вспомню, как любить женщину.
— Я не сдамся, — я решаю принять вызов и смотрю в насмешливые глаза, — и если так подумать, то… это Мира выглядит жалко… Так отчаялась, что полезла при всех целоваться. Смешно.
— Вот и умничка, — он чмокает меня в кончик носа и шагает прочь.
Выходит, не оглядываясь. Тяжелая дверь с глухим стуком закрывается за ним, оставляя меня наедине с Алисой, которая разочарованно тянет:
— Ну ты и дура.
— Ты лучше, — разворачиваюсь к младшей сестре и улыбаюсь, — займись мною, как тебе приказал мой муж.
— Она же его и трахнет твоего мужа, — Алиса смеется, — ты и это проглотишь. Да, такая жена ему и нужна, — Алиса подплывает ко мне, — терпила.
28
— Мам!
Я не могу отдышаться.
Вот это меня прет.
Мне кажется, что я сейчас способна… не знаю… перевернуть белый лимузин, который украшен белыми бантами.
Ох, блин!
Вся моя кровь — чистый адреналин и безумие.
— Мама!
— Чего?! — оглядываюсь на дочку. — будешь мне нотации читать? Знаешь, что?
Поля вскидывает бровь.
— В жопу твои нотации! — рявкаю я и хохочу, разводя руки в стороны. — И что ты сделаешь?! А? Что вы все сделаете? Чопорные, лицемерные… Сволочи!
Я жду Поля оскорбится. Что Поля махнет на меня рукой. Что крикнет какая истеричка и дура, но она молчит несколько секунд, а после спускается ко мне по мраморным ступеням.
Торопливо и немного суетливо.
— Чего тебе? — недоверчиво говорю я, когда он подходит ко мне, вся сдержанность и изящность.
— Не дергайся, — шипит она, а после тянется к моему лицу руки. Прищуривается. — Засосала ты папу, конечно, знатно…
Я краснею, а Поля ловко снимает с моих ушей серьги-кольца. Заочки тихо щелкают.
— Смачно так… — продолжает Поля.
Прячет кольцо-серьги в клатч, из которого затем вытаскивает знакомую мне черную бархатную коробочку.
— Приличные леди ведь так не целуются, — Поля хмыкает и открывает коробочку, а там… там серьги, про которые говорил Павел.
Те серьги, которые он подарил мне на двадцать лет нашей свадьбы.
На бархате, как две капли крови на снегу, лежали они. Рубины.
Не просто красные камешки, а густые, глубокие, словно выточенные из самой темноты и опаленные внутренним огнем.
Каждый – размером с ноготь мизинца, идеальной овальной капли, пойманный в изящную из матового белого золота.
Они мне тогда пять лет назад совершенно не понравились, ведь совсем не подходили к моему гардеробу.
Да и рубины я не любила, потому что они… ассоциировались у меня с мрачной агрессией и высокомерием, но сейчас я вижу в этих рубинах, наверное то, что увидел Павел. Тихую мощь рубина. Женскую силу, обольстительность, смелость…
— Я помню твое лицо, когда ты получила эти серьги в подарок, — говорит Поля.
Подхватывает серьги с бархата и прячет коробочку в сумку.
— И какое же у меня было лицо?
— Ты прям вымучивала радость.
Поля аккуратно вставляет первую серьгу в правое ухо. Холод матового золота обжигает мочку уха.
— Они мне не понравились, — честно признаюсь.
— Да мы все поняли, что папа опять не угадал с подарком.
Продевает тонкий крючок из золота во вторую мочку.
Поля отступает на шаг, придирчиво смотрит на меня и говорит:
— Ну да, они сильно отличаются от тех серег, которые ты обычно сама себе покупала.
Касаюсь правого рубина.
— Не снимай, — Поля хмурится, — уж после поцелуя, эти серьги — так, просто легкая издевка.
Адренали откатывает и я понимаю, что учудила на глазах родственников и других гостей. Хочется немедленно сбежать и скрыться, но… поздно.
Может, сейчас Божена отменит свадьбу?
Или потребует, чтобы меня немедленно удалили с праздника, который стал абсурдным фарсом.
— И не стыдно тебе?! — на крыльцо ЗАГСа выходит одна из пожилых родственниц Божены. — На чужого мужика…
И убегать расхотелось.
Меня опять пробивает злость и возмущение.
— Это кому Паша чужой? — охаю я. — Мне чужой? — делаю несколько шагов к мраморной лестнице. — Он мне двадцать пять лет был мужем! А теперь останется другом, — смеюсь.