— Это кто друзей так целует?!
— Я целую! — с вызовом отвечаю я. — а что? Ждали, что бывшая жена хвост подожмет и спрячется? И я пришла по приглашению невесты, которая невероятно настаивала на моем присутствии, а в нашей семье не принято отказываться от приглашений на такие важные мероприятия.
— Уезжай! — тетка не унимает. Зло поправляет изумрудной платье на круглом животе. — Если есть хоть капля совести!
— Нет у меня совести, — скрещиваю руки на груди и приподнимаю подбородок. — Ох какие вы наглые. Хотели белую пушистую свадебку? Хотели, — подхожу к лестнице ближе, — хотели красивые фотографии, хотели лживых поздравлений и пожеланий счастья той, кто залетела от женатого мужика?
— Он уже не твой муж! Отпусти его! — не думает отступать. Давит на жалость, на мою женскую сознательность. — Ну, что ты хочешь?
Спешно спускается ко мне, прет ко мне жалостливой коровой и хватает за руки, заискивающе заглядывая в глаза.
— Я знаю… Знаю, это ревность… Но он теперь чужой мужчина… Не твой. Тебе надо смириться, моя хорошая, и жить дальше…
— Ой, а, может, не вам указывать моей маме, как жить? — Поля встает рядом плечом к плечу. — И нет, мама никогда не будет чужой для папы.
— Чужой? А, может, обратно станет родным? — наклоняюсь к ней. — Может быть, я захочу вернуть обратно… Просто потому, что могу. Потому что знаю, как это сделать.
Я вижу, как ее лицо багровеет. Хорошо.
Сама же полезла, теперь наслаждайся.
— Пожалей ты эту дуру молодую, — тетка стискивает мою руки сильнее до боли, — она же еще беременная… ребеночка ждет… наследника…
— А еще есть мы, — Поля ревниво хмыкает, — или нас тоже по боку? Удобно устроились.
— А такой и был план, — вглядываюсь в испуганные и заплаканные глаза тетки, — что мы все дружно обижаемся, громко ругаемся и исчезаем. Встреч не ищем, униженные и оскорбленные, ничего не требуем…
Тетка отдергивает руку отступает обратно к лестнице:
— Не по-христиански поступаешь, — раздувает ноздри, — не по-божески… Последнее дело возвращать себе бывшего мужа. Жадная ты! Сама пожила с ним, теперь дай нашей девочке!
29
Брусчатка под ногами холодная даже сквозь тонкие подошвы шпилек. Ветерок треплет подол моего алого платья, и запах лепестков роз из мешочков в руках гостей смешивается с духами и нервозностью толпы. Организаторы в строгих черных костюмах суетятся, как муравьи, расставляя людей по краям ковровой дорожки. Их голоса, натянуто-вежливые, режут воздух:
— Пожалуйста, дорогие гости, займите свои места! Сейчас молодожены выйдут! Лепестки — вверх, когда появятся! Радости, улыбок!
Тетка Божены, та самая, что пыталась давить на жалость, отступает от меня. Ее круглое лицо все еще пунцовое от злости. Она бросает мне через плечо, шипя так, что слюна брызжет:
— Проваливай, пока цела! По добру, по здорову! А то сама потом пожалеешь, шалава!
Полина делает стремительный шаг вперед, подбородок вскинут. В ее глазах — не моя истеричная ярость, а холодный, стальной блеск, точь-в-точь как у Павла, когда он решает сломать сопротивление. Ее голос тихий, но пугает похуже крика.
— Ой, милочка, не на тех напали. За угрозы, даже такие жалкие, у нас принято отвечать. И отвечают жестко. Деревенщина.
Мурашки бегут по моей спине. Вот она, сила. Та самая, что позволила этой хрупкой девчонке загнать в стойло капризных бизнес-волков в отцовском филиале. Теперь у меня нет вопросов, как она это сделала. Она — его копия.
Организатор с милой, заученной улыбкой сует в мою руку маленький белый хлопковый мешочек. Он прохладный, набитый сухими лепестками, пахнет сладким увяданием. Пахнет концом. Рядом появляется Антон. Он тяжело вздыхает, поправляет очки на переносице. По пути он ловко выхватил свой мешочек у другого организатора.
— Поля, — его голос ровный, но в нем слышится сдержанное раздражение, словно он разбирает чужой бардак. — Наше место там, на лестнице. С этими тупыми лепестками. Идемте.
Полина закатывает глаза так выразительно, что это почти хамство. Я фыркаю, прижимая мешочек к груди:
— А твой отец охрану не вызвал? Чтобы старую мешанину скрутить и в мусорку вынести? Было бы логично.
Антон поворачивается ко мне. Его взгляд за стеклами очков — аналитический, усталый.
— Мам, он ради тебя сейчас и старается.
Я заливаюсь смехом. Заливистым, громким, нарочито бесстыжим. Звук разносится по ступеням, притягивая десятки глаз. Интерес, осуждение, предвкушение нового скандала — все смешалось в этих взглядах. Родня Божены багровеет, как один. Чей-то мужской голос вырывается из толпы:
— Бессовестная!
И тут раздается голос моей мамы. Ледяной, отточенный, как скальпель хирурга. Она выходит из дверей ЗАГСа рядом с Марией Николаевной. Моя бывшая свекровь держится с царственным достоинством, лишь слегка кивая в такт словам мамы:
— Бессовестные, дорогой, — мама делает паузу, давая слову повиснуть, — это любовницы в платьях невест. Это аксиома.
Поля фыркает, прикрывая рот рукой:
— Наши бабули в коалицию вступили? А десять минут назад друг друга сожрать готовы были!
Тетка Божены, опьяненная поддержкой кого-то из своих, выпячивает грудь:
— Семье бывшей жены тут не место! На свадьбе! Позор! Убирайтесь!
И тут громко, властно, раздается голос Игоря Ивановича — старого партнера отца и Пашиного отца. Он стоит чуть поодаль, попивая воду из пластикового стаканчика:
— Не место? — Его смех грубоватый, уверенный. — Дорогая, вы хоть понимаете, с кем породнились? Эта "семья", как вы изволили выразиться, повязана с нами всем: бизнесом, землями, общими проектами на миллиарды. Они будут не только на этой свадьбе. Они будут на крестинах вашего внука. На юбилеях. Возможно, даже в родильном зале, если потребуется! Так что привыкайте.
Мой папа, стоящий рядом, лишь вежливо, чуть иронично наклоняет голову в сторону Игоря Ивановича:
— Благодарю за столь… наглядный экскурс для новых родственников, Игорь.
Тетка Божены глотает воздух, как рыба, и резко замолкает, отступая в тень. Мария Николаевна вздыхает, поправляя свое бриллиантовое колье. Ее голос звучит громко, назидательно, для всех:
— Вот всегда так. Золушки лезут к принцам, думая только о карете да туфельках. А что за принцем стоит целое королевство, да еще и с драконами — об этом не задумываются. Деньги? Они лишь верхушка. А под ними — люди. И зачастую очень, очень неприятные и опасные.
Один из организаторов, бледный от напряжения, хлопает в ладоши:
— Господа! Пожалуйста! Свадьба — это праздник любви и верности! Улыбнитесь! Молодожены сейчас выйдут!
Любовь и верность. Эти слова режут слух. Я сжимаю мешочек с лепестками. Сухие лепестки шуршат внутри, как пепел. Я снова смеюсь, резко, вызывающе:
— Праздник любви? — Голос звенит. — Когда скучающий крокодил женится на тупой овце — это не праздник любви! И все вы, — я обвожу взглядом толпу, — прекрасно это понимаете! Я вот уверена, половина из вас уже мысленно делает ставки: когда у новоиспеченной женушки начнется первый нервный срыв? Через месяц? Через неделю? Сегодня вечером?
Из толпы, откуда-то справа, раздается насмешливый выкрик:
— А может, все ждут срыва у бывшей женушки?
— Не дождешься. Я сама из семьи крокодилов.
Слышу щелчок камеры. Кто-то из фотографов запечатлел, как я медленно поднимаюсь по лестнице.
30
Запах лака для волос — едкий, сладковатый, как перезревшие яблоки. Я вставляю шпильку в густые волосы Божены так, что она ойкает и дергается под моими пальцами.
— Алиса! Полегче, криворукая! — рявкает она.
— Тихо, тихо, сестренка, — шиплю я, притворно-ласково, вонзая еще одну шпильку глубже. — Не дергайся, а то фата съедет совсем. Хочешь выйти лохматой курицей? После такого позора? Закрепить надо крепко же…
Она всхлипывает, глядя в зеркало уборной ЗАГСа своим заплаканным, кроличьим взглядом. Визажистка, тихая мышка с дрожащими руками, аккуратно подводит ей тушью ресницы, но они тут же слипаются от новых слез. Жалко.
— Алиса, ты достала! — Божена шипит сквозь зубы, когда я снова нечаянно (или не совсем) царапаю кожу головы острым кончиком шпильки.
— Прости, родная, — бормочу я, притворно виновато, а сама думаю о другом.
О нем. О Павле. Как он сидел в своем кабинете, откинувшись в кресле, пальцы сложены домиком. Как его строгий, тяжелый взгляд скользил по мне, когда я приносила отчеты.
«Исправь, Алиса. Сделано халтурно».
Голос — низкий, командный, а в животе тогда — бабочки.
Нет, не бабочки. Шершни. Бешеные, жалящие. Сердце колотилось так, что казалось, выпрыгнет через горло. Я краснела, мямлила «да, Павел Витальевич», а внутри кипело: возьми меня. Прикажи. Сломай.
Я была готова на все. На любую его прихоть. Но я струсила, ведь женат. Потяну ли я такого мужика?
А Божена… Божена полезла напролом. Наглая, самоуверенная. Не побоялась его холодности, его власти. Просто… взяла. Узнала, какие на вкус его губы. Какие на ощупь его руки на ее коже. Как пахнет его кожа в изгибе шеи, когда он наклоняется…
Зависть. Ядовитая, как черная плесень, разъедает меня изнутри. Она познала Павла. А я? Я только мечтала. Только дрожала от одного его взгляда. И вот теперь она – невеста.
Но какая невеста? Мысленно усмехаюсь. Не зря я подумала о Мире, что она еще даст Божене закурить. Да, явилась к нам в офис истеричкой в слезах и соплях, но моя женская чуйка увидела в ней потенциал.
— Готово, — тихо говорит визажистка, отступая.
Лицо Божены теперь безупречно – ни слезинки, только легкая припухлость под глазами, тщательно замаскированная.
Я ловко прикалываю последний шпилькой фату, тщательно пряча тонкие края в волосах.
Божена придирчиво разглядывает себя в зеркале.
— А кто эта дама? Такая… яркая? В красном? — робко спрашивает визажистка, упаковывая кисти. Ее карие глаза полны любопытства. — Такая наглая…
Божена замирает, сжимая кулаки на коленях. Я улыбаюсь визажистке, широко и сладко.