— О, это же бывшая жена жениха! — восклицаю я с фальшивым ужасом. — Мира. Ну, ты же видела этот… перформанс? — Я делаю многозначительную паузу. — Боюсь, она только начала. Эта стерва теперь точно житья не даст молодоженам. Не успокоится. Есть же такие бывшие, которые изводят всех вокруг…
Визажистка вздыхает, качая головой. На ее недалеком личике пробегает тень легкого осуждения.
— Вот поэтому я и говорю — за свободных ровесников выходить надо. А то с этими красавчиками в возрасте… — она понижает голос до шепота, — …одни проблемы. С бывшими, с детьми взрослыми… Нет уж. Я бы не стала тягаться с такой. — Она кивает в сторону двери, намекая на Миру. — Она же сожрет и не подавится.
— ЭТО Я ЕЕ СОЖРУ! — Божена взрывается, резко вскакивая. Ее лицо искажено злобой. Она срывает со стула мою сумочку, с размаху швыряет ее в стену. Пудреница внутри звонко бьется. — Ты кто такая, чтобы меня учить?! Тебе не за это платят деньги, тупая ты дура!
Визажистка ахает, хватает свой чемоданчик и шмыгает к двери, бросив испуганный взгляд на меня. Я лишь пожимаю плечами: мол, сестренка у меня нервная, извините.
Божена натягивает фату на лицо, как саван. Глаза сквозь тюль горят ненавистью. Не ко мне. Пока не ко мне. Ко всему миру. К Мире. К Павлу. К этой развалившейся сказке.
— Я его не отдам, — шипит она себе под нос и решительно, на высоких каблуках, идет к двери, распахивая ее так, что та бьется об стену.
Б-ДЫЩЬ!
Я семеню следом.
В главном зале Павел стоит у массивных дверей, ведущих на выход. Организаторы готовы их уже открывать.
Павел видит Божену. Ни тени раскаяния, беспокойства. Только привычная, утомленная снисходительность. Как к капризному ребенку, который наконец-то вышел из своей комнаты.
Он делает шаг ей навстречу. Божена замирает, ожидая… чего? Слов? Объятий? Извинений? Павел просто ловко, без лишних усилий, как мешок с мукой, подхватывает ее на руки. Она ахает от неожиданности, бессознательно обвивая его шею.
Я останавливаюсь в тени колонны, встряхиваю волосами, сбрасывая невидимую пыль фальши. Смотрю, как Павел выносит мою старшую сестры в распахнутые двери.
— Я сегодня в команде бывшей жены, моя милая сестричка, — шепчу я так тихо, что слышу только сама себя. — Если не со мной, то и не с тобой.
— Значит, будет что-то еще? — оказавшаяся рядом, смотрит на меня заинтересованно и хитро. — Это, наверное, самая увлекательная свадьба из всех, на которых я была.
31
Чёрный лимузин плавно выруливает с парковки, белые ленты на капоте трепещут на ветру. Я сжимаю пустой мешочек. На брусчатке рассыпаны лепестки.
— Мам? — Поля трогает мой локоть. Её пальцы тёплые, но я вздрагиваю, будто от ожога. — Ты погрустнела вдруг. Всё хорошо?
Всё? В груди — пустота. Глубокая, ледяная. Адреналин, что гнал меня вперёд, как бешеную лошадь, отхлынул разом.
Желание дразнить Павла, колоть его, злить и заставлять смотреть на меня — испарилось.
Как-то все это глупо. Наивно. Каков итог всей этой игры?
Истерика Божены? А не все ли равно на нее?
Осталась только знакомая тоска. Тяжёлый камень на месте сердца. Эта свадьба…
Да чёрт возьми.
То, что мы сейчас с Павлом, как дети, друг друга бесим и подначиваем, в итоге лишь показывает то, что мы проиграли в браке.
Он два года меня терпел.
Я два года позволяла ему меня терпеть. И тоже терпела.
Я оглядываюсь.
Гости кучкуются, перешёптываются за спинами, их смех — тихий, потмоу что неприлично смеяться громко.
Они веселы. У них есть пикантная история на вечер, на месяц, на год.
Но вся эта насмешка над фарсом "любви и верности"… Она лишь прикрывает мою собственную боль. Растерянность.
Я ведь тоже из их породы. Из семьи холодных, чешуйчатых "крокодилов". Папа, мама, их друзья… Все они — глубоко несчастные люди. Прожившие долгие годы в паутине лжи, измен, извращённой верности и высокомерного презрения ко всему живому.
Мой взгляд цепляется за маму. Она стоит рядом с отцом, её тонкие, ухоженные пальцы поправляют узел его галстука. Движение отточенное, привычное. Жест жены. Настоящей жены. Которая… воспитывала чужого ребёнка.
Которая всю жизнь глотала папины измены? И… горько признавать, но, вероятно, она его любит, а он ее.
Извращенная, гадкая любовь. Больная. Порочная и такая глубокая, что они ведь и умрут в один день, как в сказке. В страшной сказке.
Хочу уйти.
Потому что… я внезапно осознаю всю бессмысленность своих провокаций. Что они изменят?
Напомнят Павлу, что я женщина?
После развода?
Может, стоило об этом напоминать пока мы были в браке?
Или есть смысл в слезах Божены? Ну, удовлетворят они мое женское уязвленное эго и только. Она — слабая, глупая девка. Если смотреть трезво, то на ее месте могла быть любая другая.
Ведь Павел давно уже задумывался о разводе, и он решил попробовать жить так, как жил его отец. Вот и все.
Внезапно в горле встаёт ком. Горячий, невыносимый. Слёзы подкатывают к глазам, предательски жгут веки. Я резко отворачиваюсь, но Поля уже видит.
— Мам? — её голос тише, тревожнее. — Плачешь?
— Нет, — выдыхаю я, но голос предательски дрожит. — Просто… пыль. Или эти дурацкие лепестки. Тру ладонью по щеке. Кожа горячая, влажная. Я устала, Поля. Просто смертельно устала.
— Устала? — Антон подходит ближе, его брови сдвинуты в недоумённую складку над переносицей очков. — Ты же обещала веселье до конца. Банкет, танцы обещала… и еще тост для… — Он кивает в сторону пустого места, где стоял лимузин.
Чего я добилась? Внимание сплетников? Минуту славы в алом платье? Я смотрю на толпу.
На этих женщин в дорогих нарядах, на мужчин с каменными лицами. Через годик-другой Божена будет пить с ними кофе. Через два — обсуждать новые коллекции. Через три — её пригласят в попечительский совет благотворительного фонда жён.
А я…
Я останусь в прошлом. Да, ярким пятном, но в прошлом. Останется в прошлом наша с Павлом молодость, влюбленность, долгие ночи с разговорами и смехом, его поцелуи, его шепот…
Целых двадцать пять лет останутся в прошлом. Двадцать пять лет. Целая жизнь.
— Держи. Мне он больше не нужен.
— Мам, куда?! — Поля хватает меня за руку. — Ты куда собралась? Да еще босиком?
— Домой, — мягко вытягиваю руку из ее расстерянного захвата. Голос тихий, но твёрдый.
Усталость накрывает волной. Я сыграла свою роль в этом спектакле. Конец. Занавес. Делаю первый шаг по холодным камням. Потом второй. Крошечные камушки впиваются в подошву, но это лучше, чем та фальшивая высота.
— Бывшая жена сдается? — кто криком спрашивает из гостей со стороны Божены.
— Может, это тактическое отступление?
— Мира! — слышу строгий голос мамы.
Приближается. Теперь она хватает меня за руку и разворачивает меня к себе.
— Ты куда?
— Домой, — медленно выдыхаю.
Она хмурится, поджимает губы, заметив мои слезы в глазах, и она в привычной манере меня отчитывает:
— Босиком? По харчкам? По голубиному дерьму? По бычкам? — затем она вскидывает руку в сторону отца, который без слов ее понимает и несет ее сумочку из белой кожи. — Ты о чем думаешь, Мира? Подхватить заразу хочешь? Ноги порезать? — выхватывает из рук папы сумку и торопливо лезет в нее, — забери у нее туфли.
Папа молча забирает у меня мои алые шпильки, а мама вручает пару плоских тканевых балеток.
— Ради бога, Мира, босиком не ходи.
Я стою с балетками в руках, смотрю на отца и на мать, и… я ни черта не понимаю в этой жизни.
Просто слезы катятся по щекам.
— Вот что ты разревелась?
— Я ничего не понимаю… — признаюсь я.
— Да будто кто-то что-то в этой жизни понимает, — подает мне руку, чтобы я оперлась о нее, — не нервируй мать, обуйся.
Я вглядываюсь в отцовские глаза, в которых прежде видела только самодовольство. Теперь вижу многолетнюю усталость.
Я натягиваю на ноги балетки. Немного жмут. Мама забирает туфли у отца и деловито шагает прочь в сторону свадебного кортежа.
— Не расслабляться, — говорит она гостям со стороны Божены и гордо вскидывает подбородок, — на свадьбе остаюсь я, мои дорогие.
— Что-то мне подсказывает, — папа вздыхает, — Паша отменит свадьбу… — зевает по-стариковски и шагает за моей мамой, — Викусь, туфли-то куда потащила?
— Это подарок для Божены! — громко отвечает мама. — Она же любит пользованное!
— Это ты сейчас про нашего сына? — охает в стороне моя бывшая свекровь. — ну ты же прямо напрашиваешься!
32
Глаза сканируют зал. Гости рассаживаются за столы. Тамада проверяет аппаратуру. Скрип стульев, гул голосов, звон посуды — все сливается в назойливый шум.
Где она?
— ...и проверка микрофона! Раз, два! Любовь, верность, и шампанское рекой! — Тамада бьет по микрофону, свист заставляет Божену вздрогнуть.
Я ждал. Ждал ее алого платья. Ждал ее насмешливого взгляда через стол, ждал, как она встанет первой на дурацкий конкурс "угадай песню молодых", ждал ее хриплого смеха. Ждал продолжения войны.
Вместо этого — Поля и Антон. Спокойные, будто ничего не случилось, идут к столу справа. Антон что-то шепчет сестре, та кивает.
— Павел, — Божена тянет меня за рукав, голос дрожит. — Опять эта бабка… Мать Миры…
Моя бывшая теща Виктория. Плывет меж столов, как ледокол сквозь тихую воду.
Снежная ведьма.
Божена замирает, вцепляется пальцами в скатерть. Ее взгляд на меня — чистая мольба: Защити. Сделай так, чтобы она ушла.
Неудивительно, что все другие женщины ее мужа проигрывали этой жуткой мадам.
Неожиданно понимаю, что с Боженой, я проживу десятилетия. Она сглотнет мои ночи "на переговорах", моих эскортниц в заграничных отелях, мое равнодушие.
Улыбнется гостям, родит наследника, будет тихо ненавидеть и считать деньги. Как моя мать. Как мать Миры. Как все жены, которые явились на мою свадьбу.
Я бы и с Мирой прожил еще долгие годы, если бы она приняла правила игры.