— Слышь, кучерявый, — вздыхает надо мной черная тень, — ты живой?
— Живой, — вытираю кровь с подбородка, а после неуклюже сажусь. Закрываю глаза. — Вань, Любимка твоя, от меня залетела.
— От меня.
36
— От тебя? — сижу и поднимаю лицо на Ваню, который утвердительно кивает.
Он совсем тупой.
Готов принять бабу с ребенком от другого? Или я тупой?
— Она была у меня, — Ваня шмыгает и напоминает мне сейчас большого потного ребенка. — Типа… прощалась.
Его скулы розовеют от смущения, которое меня озадачивает еще сильнее, чем его дикая любовь к Божене.
— Прощалась? — уточняю я со смешком. — Типа потрахалась?
Я не чувствую ревности. Меня вся эта ситуация забавляет.
— Мы не трахаемся, мы любовью занимались! — бас Вани летит к небу, и он сжимает кулаки.
Я с трудом встаю, пошатываюсь и смеюсь, но не над Ваней, а над собой. Ну, смешно же.
— Слышь, мужик, кажись, я тебе сильно врезал, — виновато хмурится Ваня.
Он такой милый.
Большой, вонючий мордоворот с маленькими глазками и большим носом волнуется, что сильно мне врезал.
— Павел, — протягиваю ладонь.
А почему бы не пожать руку бывшему Божены? Вот меня ревнивая истерика не накрыла.
Я даже готов подружиться с Ваней и выпить.
Ваня крепко пожимает мою руку:
— Иван, — раздувает ноздри, не выпуская мою руку, — бабу-то я свою заберу.
Усмехаюсь.
И наклоняюсь к фонтану. Умываюсь холодной водой, полощу рот от крови, и едкий вкус хлора липнет к слизистой.
После сажусь на холодный бортик и провожу ладонью по волосам.
— Ты же понимаешь, что тест на отцовство все расставит по местам, — вздыхаю. — Если мой, то заберу, — расплываюсь в улыбке, — буду отцом-одиночкой, — медленно моргаю, — а что? Мне нравится идея. Что-то от баб одни проблемы.
Разминаю с хрустом шею.
— Мой, — выдыхает, — я так чувствую.
Очаровательный.
Хочу быть Ваней, потому что у Вани в жизни все просто. Если любишь, то любишь без лишних сомнений, ревности и обид.
Полюбил дуру хитрую и гулящую? Полюбил, а, значит, буду бороться за нее без всех этих страданий и размышлений о жизни.
— Паша! — опять слышу голос Божены.
Она все же прорывается на крыльцо и вновь кричит:
— Ваня! Уходи! Оставь ты уже меня в покое!
— Так ты от него ждешь ребенка, — посмеиваюсь я.
Ваня кивает.
Божена на секунду замирает и верещит:
— Он врет! Паша, это твой ребенок! Только твой! Я не была с ним! Он все врет!
— Была, — спокойно отвечает Ваня. — Ты зачем обманываешь?
И в его вопросе нет обвинительных ноток, мужской ярости и бешенства. Он просто удивляется.
— Ты мне жизнь портишь, Ваня!
— Слушай, Вань, — я с интересом наблюдаю за бывшим Божены.
Божену охранники тащат обратно в ресторан. Она ревет, кричит и клянется, что любит только меня.
— Она опять обманывает, — Ваня серьезно смотрит на меня и садится рядом, — не любит она тебя.
— Тут не поспоришь.
— Какой-то ты странный.
— Наверное, я устал, — подытоживаю я и перевожу взгляд на Ваню, — тебя за что закрыли?
— За драку, — чешет щеку. — Любимку мою два упыря обидели… Я пошел пообщаться…
— Ясно, — я ослабляю галстук и расстегиваю верхние пуговицы рубашки. — Что-то мне подсказывает, что Божена решила так от тебя избавиться.
— Так и есть, — Ваня кивает. — Но мне надо было многое переосмыслить, и я переосмыслил, — смотрит перед собой взглядом настоящего философа, — и когда все переосмыслил, то мне… — смотрит на меня, — и УДО одобрили. И как вовремя, Паша.
— Другой бы мужик не стал бы связываться с Боженой после…
— Но я не другой мужик. Вот и все, — и опять смотрит перед собой. Пожимает плечами. — Зачем мне смотреть на других, — бьет себя по груди, — главное, что тут.
Встаю. Подхожу к пиджаку, что лежит на брусчатке в нескольких шагах, и возвращаюсь к Ивану.
Зачем-то с ним делюсь кусочком своей жизни:
— А я вот из-за Божены развелся, — хмыкаю, — двадцать пять лет был женат… Хотя… Нет… Двадцать три года. Все же двадцать три. Последние два года… мы уже были, можно сказать, в разводе.
— А что так затянул с разводом?
— Так я бы и продолжил так жить, — меня все еще немного пошатывает. — Просто бывшая жена психанула, — смеюсь, — обиделась, что у меня есть Божена. Хотя… ведь все шло к тому, что она бы глаза закрыла на мои измены и все, — я вдруг в ярости откидываю пиджак в сторону, — мы же даже не трахались! Тебя-то хоть в тюрьме трахнули на прощание! И ведь все делала для того, чтобы я отвял от нее! И я отвял от нее! У меня все отвяло к чертям собачьим! А потом… ОБИДЕЛАСЬ, ЧТО НАШЕЛ ДРУГУЮ БАБУ!
— Она же баба, — спокойно вздыхает Иван.
— Что? — я даже теряюсь от его умиротворенности.
— Она же баба, — повторяет Ваня, — что тут непонятного? — хмурится. — Бабы такие, да.
Прижимаю руки ко лбу. Половина лица пульсирует болью.
— Забирай эту свадьбу, — шагаю прочь и перешагиваю через пиджак.
— Забрать свадьбу? Я могу сейчас своей родне позвонить и согнать в этот пафосный гадюшник?
— Валяй, — отмахиваюсь от него. — Там торт вас ждет. Большой, красивый… И концертная программа с плясками, а я ухожу.
— Куда?
— В мужской, мать вашу, монастырь, — шучу и поднимаюсь по лестнице.
— А эта идея хорошая.
Я раздраженно оглядываюсь на Ваню:
— Это была шутка.
— А я вот не шучу, — улыбается широко и наивно.
Я возвращаюсь в холл ресторана, и ко мне тут же подскакивает Алиса с обеспокоенным шепотом:
— Как вы, Павел? Вам надо в больницу… Блин, никто не ждал Ивана. Похоже, Божена была и с ним, и с вами…
— Свали в туман, Алисочка, — ко мне плывет Полина, громко цокая каблуками, — пап, ты как.
Алиса обиженно отступает и зло зыркает на Полину.
— Я свадьбу отдал Ванюше, — неторопливо иду вперед, — ты… — кошусь на дочь, — маме отправила видео?
— Отправила.
— Что она ответила?
37
— Какой же дурак, — выключаю телефон и откладываю в сторону на кухонный стол. — Что творит… — вздыхаю и шагаю к холодильнику. — Видно же, что подставился.
Я уже в раз в десятый пересмотрела драку Павла с бывшим Божены.
Я почему-то не удивлена тому, что объявился бывший Божены.
И совсем не удивлена, что этот здоровяк любит Божену вопреки всему, но это не значит того, что Божене повезло.
Смеюсь.
Иван жизни не даст любимке, у которой свои планы. Например, у нее был замечательный план вырваться на тот уровень, где бы она расхаживала красивая по благотворительным вечерам и выбирала брендовые носочки малышу.
А тут Ваня.
С Ваней не будет денег. Не будет высшего общества. Ваня увезет Божену в деревню, посадит у коровы и заставит доить молоко. Кстати, о молоке…
Лезу в холодильник.
Беру бутылку молока и неторопливо выхожу из кухни.
Я сейчас включу какое-нибудь унылое кино о любви и буду пить молоко прямо из бутылки.
Буду наслаждаться жизнью. Может, засну пораньше и отосплюсь.
Мне надо после свадьбы Паши восстановиться.
Когда я захожу в спальню, то слышу какой-то неразборчивый шум на улице. Я подхожу к окну и напряженно щурюсь в темноту. Ставлю бутылку на подоконник.
Может, соседская собака?
Не хватало, чтобы грабитель на ночь глядя заявился. Я не готова паниковать, вызывать полицию и потому еще ждать, когда полицейские приедут.
За молодыми яблонями шевелится темная тень, а затем на дорожку выходит злой Паша.
Фонарики, спрятанные под кустиками декоративного щавеля, вспыхивают и освещают его зловещую фигуру. В руках он что-то держит.
Пришел порешить меня?
Туфли. Выдыхаю, он держит мои туфли, которые у меня забрала мама.
Он приглаживает волосы и делает шаг по дорожке к дому, а затем резко останавливается и поднимает взгляд.
Господи, да я уже отсюда вижу, что у него вся рожа опухла и посинела. Жуть какая… Я торопливо выхожу на открытый балкон.
И где-то потерял пиджак.
Крепко сжимаю перила и наклоняюсь вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо Павла в полумраке.
— Что, ты даже не спросишь, зачем я пришел? — задает глухой вопрос Павел.
— Ты через забор, что ли, перелез?
— А у меня был выбор?
— Паш, тебе сколько лет?
— Сорок пять, — разводит руки в стороны, — спасибо, что напомнила. И да, — заявляет он, — сейчас через забор я не так ловко перебираюсь, как раньше.
Я замолкаю. Сжимаю перила крепче.
Тон у Павла шутливый, но под ним я чую то, что в моей груди отзывается тоской. Тоской по молодости, ловкости и энергии.
Фонарики под щавелем бросают на его лицо жуткие тени – синяк под глазом сливается с тенью в одну пугающую вмятину на половину лица, а нижняя часть у челюсти распухла.
— И дерешься ты тоже иначе, — хмурюсь. — Проиграл. Ты раньше никогда не проигрывал, Паша.
— Все случается в первый раз, моя дорогая, — он смеется. Руки так и разведены в стороны. — Когда-то я и не изменял, а потом раз… и пошел изменять.
— Ты хочешь поговорить о первом разе с Боженой?
В груди поднимается гнев. Подумываю схватить с комода бронзовые статуэтки ангелочков и запустить в ночного гостя.
— Не было у меня вины, — с мужским вызовом откровенничает мой бывший муж, — я был в своем праве оттрахать любую бабу, которая мне понравится.
— Вот же сволочь… — шепотом отвечаю ему.
— И ты, — он вскидывает руку, в которой держит мои туфли, в мою сторону, — позволила мне так думать.
— Так это я виновата?
— Да.
Он швыряет мои туфли на мокрую от росы траву перед крыльцом. Одна падает на бок, вторая подпрыгивает и замирает каблуком вверх.
Вновь смотрит на меня, а я почему-то его не прогоняю, хотя стоило бы. Зачем мне все это выслушивать? Зачем вникать в его обвинения?
— Еще пять лет назад я бы мысли не допустил о другой бабе, Мира! — повышает он голос.
Ему отвечает лаем собака на соседней улице.
— Ты будешь спорить со мной или нет, Мира?! — рявкает Паша. — Давай, начинай говорить, что я охамел и чтобы валил со своими тупыми обвинениями к Божене!