Пашины пальцы тепло прижимают мое плечо на секунду дольше необходимого. Сердце глупо ёкает где-то в районе горла. Я отстраняюсь, но не резко, а как бы нехотя, чувствуя, как по спине пробежали мурашки от его смеха и этого внезапного объятия.
— Идиот, — выдыхаю я, пытаясь скрыть улыбку и остатки испуга. Смотрю вслед бабочке, пока она не растворяется в теплом вечернем воздухе над кустами сирени. — Где ты только такие глупости берешь?
— В карманах бездонных, — парирует Паша, его глаза все еще смеются, но в глубине, кажется, таится облегчение, что я не оттолкнула его всерьез. Он берет у меня из рук пустой спичечный коробок.
— Так твоя романтика раньше была другой! — я бью его по плечу.
— Это была не моя настоящая романтика, — он вдруг становится серьезным и вглядывается в мои глаза, — это была выученная романтика. Эта была та романтика, которую отточили до меня целые поколения.
Тишина. Только вечерние звуки сада – стрекот кузнечиков, далекий лай собаки. Он не оправдывается.
Мимо нас пролетает та самая бабочка, которая меня напугала до криков, и я задумчиво провожаю ее взглядом, а после смотрю на Пашу.
— Я не хотел идти к тебе с цветами, — он касается моего подбородка. — Хотел принести бабочку. И не купить ее, а поймать, спрятать и притащить тебе.
— Это было неожиданно признаюсь я, — чувствую, как к лицу приливает кровь смущения, — и, Паш, вот я начала смущаться.
— И надо сказать, — он подается ко мне ближе, — ловил бабочек на газоне у дома родителей. Мама смотрела на меня в окно и шокировано с кем-то разговаривала по телефону.
— Наверное, моей маме.
— Конечно же, ей, — Паша прячет коробок спичек в карман пиджака. — С кем еще она поделиться, как ее сорокопятилетний сын прыгает по газону.
И я понимаю, что он сейчас уйдет, потому что у посиделок на крыльце есть свой срок.
— У меня сегодня на ужин запеченные перепелки, — говорю как бы невзначай.
Паша немного разворачивается ко мне и вскидывает бровь, ожидая подробностей.
— Но есть одна проблема, — продолжаю я.
— Какая?
— Я купила лишних перепелов, — серьезно отвечаю я, — их слишком много для меня одной, а на завтра они уже будут жесткими.
— Какая беда, — подхватывает Паша, и его глаза вспыхивают надеждой, что сегодня его ждет вкусный и уютный ужин. — Я могу помочь тебе.
— Правда? — я тоже поддаюсь в его сторону и кончики наших носов почти соприкасаются.
— Ради тебя я готов на все, — выдыхает он, и зрачки его расширяются, — только попроси.
— Тогда… немедленно поцелуй меня, — приказываю я.
— Тогда… немедленно поцелуй меня, — приказываю я.
Паша замирает. Смех в его глазах гаснет, сменяясь чем-то глубоким, почти пугающим в своей серьезности. Воздух между нами сгущается, наполняясь стрекотом кузнечиков и гулом собственной крови в висках. Он не спешит. Его взгляд скользит по моему лицу, останавливаясь на губах, потом снова поднимается к глазам – ищет разрешения, сомнения, ловушку.
Он вздыхает. Теплый, прерывистый вздох, от которого мурашки бегут по моей спине. И наклоняется.
Целует.
Он касается уголка моих губ, потом скользит к центру. Никакой спешки, никакой напористости.
Дрожь пробегает по его руке, все еще лежащей на моем плече.
Я отвечаю. Подаюсь навстречу, позволяя губам слиться в настоящем поцелуе.
Он углубляет поцелуй, но все еще медленно, будто боится спугнуть. Его пальцы в моих волосах у затылка, моя рука сжимает складку его пиджака на груди.
Он первый отрывается, но лишь на сантиметр, его лоб касается моего. Дыхание сбивчивое, теплое на моей коже.
— Позволь мне остаться на ужин, — он шепчет, и в его голосе слышится мужская мольба. — Я хочу побыть с тобой еще немного.
— И я, — честно признаюсь. — А потом давай выйдем просто погуляем?
— Погуляем? — удивляется Паша.
— А это уже моя романтика, — кокетливо пожимаю плечами.
Эпилог
— Пап, это странно, — Антон терпеливо вздыхает, крепко вцепившись в руль машины.
— Вырастешь, поймешь, — говорю я. — И не смей осуждать отца.
— Я правда не понимаю, зачем ты собрался украсть маму…
— Это романтика такая, — поправляю на груди футболку, — я ее украду, увезу в домик в Алтайских горах и там… буду только я и она на несколько недель.
В кармане лежит коробочка с кольцом.
Я хочу быть снова рядом с Мирой, но возможно ли это?
— И я ведь согласился на это безумие, — Антон поправляет на носу очки.
— Вырастешь, поймешь.
Машина сворачивает в парковочный карман у кафе, куда Поля заманила Миру выпить по чашечку кофе. Она у нас тоже соучастник “преступления”.
Теперь ждем.
— Пап, — говорит мой сын и лезет в бардачок, а затем показывает мне на раскрытой ладони флешку.
Я напрягаюсь, потому что знаю, что на это флэшке. Я совсем о ней забыл, увлеченный свадьбой, разводом, инсультом отца, романтикой…
— Я как забрал ее у мамы, так и не знаю, что с ней делать, — задумчиво смотрит на флешку и переводит на меня взгляд. — Не беспокойся, я не смотрел.
— Ты хочешь меня шантажировать? — спрашиваю я.
Молчание и Антон громко, по-детски возмущается:
— Ты за кого меня принимаешь?! Вот что ты обо мне думаешь?
— Мама смотрела?
— Нет.
В груди разливается стыд и отворачиваюсь от сына.
— Наверное, я зря… у вас же романтика, а я… я уничтожу эту флешку, — виновато проговаривает Антон. — Я все испортил. Как обычно.
— Флешку-то можно уничтожить, но все остальное останется в моей памяти и памяти твоей мамы… — накрывалю лоб ладонью.
— Но мама тебя любит.
— И я ее люблю, но… было бы честно отпустить ее и исчезнуть из ее жизни…
Но тут из кафе выходит Мира. В легком пальто, наматывает шарф на шею и что-то говорит Полине, которая с ожиданием зыркает на наши машину.
Было бы честно исчезнуть, но я не смогу.
Я выныриваю из салона машины и быстрым шагом иду к Мире, которая охает:
— А ты тут откуда?
Я молча сгребаю ее в охапку и прижимаю к себе. Делаю глубокий вдох, чтобы заполнить легкие ее запахом.
— Паша…
— Прости меня… прости…
Мира сдавленно выдыхает.
— Если ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни, ты скажи… Скажи, что меня ненавидишь, что…
— Но я не хочу… — сипит Мира. — Кто мне будет тогда приносить бабочек в спичечных коробках и серенады петь.
— Я тебе не пел серенады, — я отстраняюсь.
— Вот видишь, — она сердито хмурится. — Ты куда собрался без серенад? А я может быть жду.
Я больше никогда не откажусь от этой женщины, а если меня опять начнет одолевать скука, то я… пойду посмотрю на своего парализованного злющего отца.
— Серенады у нас будут чуть позже, — глухо отзываюсь я и в следующую секунду перекидываю Миру, которая испуганно взвизгивает, — а сейчас я тебя бессовестно ворую и везу в такую глушь, откуда ты никуда от меня не сбежишь.
***
Божена родила здорового мальчика-богатыря, по одному взгляду на которого можно сразу понять, что его отец — Иван, однако у Ивана есть не только охи родственников “как на тебя похож”, но и тест на отцовство.
Божена после проведения теста ДНК присмирела и поняла, что ее история с Павлом окончена. Иван увез ее в деревню к бабушке. Сейчас он строит дом собственными руками, а Божена…
Божена носит ему обеды на стройку. Говорят, что она все жа стала чаще смеяться и смущаться рядом с Иваном. И в город все реже и реже пытается сбежать.
Иван ее не отпустит. Заставит быть счастливой, и планы у него на Божену большие. Хочет шестерых детей. Три мальчика и три девочки.
Ее сестра Алиса не теряет надежды встретить богатого и щедрого. Вечерами шляется по дорогим барам, клубам, ресторанам, но удача ей не улыбается. Однажды она залетит от какого мажорчика, с которым закроется в туалете, а он исчезнет. Она родит, а после сбросит ребенка на воспитание Божене и Ивану. Буквально подкинет в люльке на порог недостроенного дома, и уедет, но попадет в аварию и потеряет ноги.
Мама и папа… изменились. Смягчились и однажды я была свидетельницей того, как папа украдкой схватил мамину ладонь и поцеловал кончики пальцев. Получил оплеуху, выговор, но глаза мамы были живыми и смущенными.
Свекр все же встал на ноги, но способность говорить так и не вернул. Медленный, заторможенный, но от жены не отходит. Следует за не по пятам и смотрит, смотрит и смотрит. Даже не мычит. А моя свекровь с ним ласковая, но под ее заботой я чую злорадство над старым немощным мужем.
Антон три года назад привел к нам с Пашей знакомить девушку Лизу. При взгляде на нее я расплакалась, потому что увидела в ней и свою прошлую наивность и влюбленность. А Паша выдохнул и громко выразил радость:
— Я все же буду дедушкой!
После нашего уютного ужина Паша потребовал с нашего сына обещание, что никогда и ни за что не обидит Лизу. И что всегда будет с ней честным даже тогда, когда сложно и непонятно по жизни.
Забегая вперед скажу, что Антон сдержал свое обещание. Любил, не обижал и был честным.
Наша Полиночка вышла замуж год назад за того, кто несколько лет добивался сотрудничества с ее компанией. Паша и его заставил дать клятву, что в их браке не будет лжи.
С Пашей мы теперь гордые бабушка и дедушка двух внуков Катеньки и Артемки, но Антон и Полина нам обещают, что внучат у нас будет раза в три больше, поэтому просят не расслабляться.
***
— Это что? — спрашивает Паша, когда я проплываю мимо него с мотками пряжи. Тихо похрустывают колени.
Он подслеповато щурится и надевает на нос очки.
— Буду вязать нам всем носки, — опускаюсь в кресло.
Да, семьдесят лет это даже не сорок. Надо быть медленной, неторопливой.
— Носки?
— Для тебя тоже работа есть, — кидаю в пашу мотком красной пряжи, — будешь клубочки у меня наматывать.
— Хорошо, — не спорит. Подхватывает моток шерсти и внимательно ищет ниточку.
Несколько минут любуюсь его профилем. Да, морщины стали глубже, а седых волос на голове меньше, но это все еще мой Паша.