Apple garden
Дневник Ольги
21 ноября 2017 г.
К смерти привыкнуть нельзя, даже когда вынесен приговор.
Элиза была уже давно тяжёлой больной в отделении. Постоянство её невыздоровления было столь тоскливо, что, проходя мимо её мамы – высокой, крупной, но высохшей от несчастья бельгийки, я быстро проглатывала bonjour и уходила в палату. Маленькое хрупкое создание с белыми как снег редкими волосиками и прозрачной кожей не принимало лечения. Любая капельница с химиотерапией вызывала безудержную рвоту. Когда в палату заносили рулон плёнки, становилось ясно – для Элизы началась новая пытка. Плёнкой выстилали пол, стол, кровать, надевали на кроху рубашку и сверху клали непромокаемую пелёнку. Рвота начиналась минут через 15–20. Капельницу перекрывали, ввод лекарства прекращали.
Бывали недели, когда Элизу отпускали домой. Тогда они приезжали только на один день на процедуру. Если ей вводили плазму, кровь или физраствор – процесс долгий, иногда часа на четыре, то они приходили в Apple garden – особое помещение, где больным детям и взрослым можно было находиться без масок. Специальная система очистки воздуха позволяла хотя бы здесь всем дышать свободно. В Apple garden была переговорная, туалет, кабинет психолога, кухня, где можно было полноценно готовить, столовая, гостиная зона и игровая. Маленькие дети, конечно, не вылезали из игровой, постарше – резались в playstation или смотрели фильмы, а такие взрослые, как Нина, за большим столом играли в настольные игры и карты. Во дворе тоже была игровая площадка и тот самый Яблоневый сад с настоящей высокой яблоней. Но туда пускали только в тёплое время года и далеко не всех. Зато на яблоню можно было хотя бы любоваться из больших раздвижных окон в пол. И это всё при условии, что ребёнку можно выходить из палаты. А такое было разрешено далеко не всегда и не каждому.
В игровой психологи – молодые девчонки, а также приходящие волонтёры, занимали детей раскрасками, поделками, играми. Элизу занять чем-либо было непросто. Она не капризничала, нет. Но каждый раз, когда мы встречались с ней взглядами, возникало неуютное ощущение её невозвратности, её готовности к скорому уходу, затянувшегося прощания. Элиза иногда сидела на детском стульчике, почему-то предпочитая угол стола, и слабой рукой что-то рисовала на бумаге. Мне кажется, единственно, кого она всегда ждала, так это нашу арфистку, которая, приходя раз в неделю в отделение, играла эльфийскую музыку на арфе. Элиза слушала внимательно, склонив голову набок, а затем прикрывала глаза. Она была похожа на эльфа. «Элиза очень любит музыку, я часто ставлю ей классику», – сказала как-то её мама.
А потом нас выписали. И мы прощались с детьми. В одной из палат в тот день была Элиза с мамой. Рулон плёнки уже мучительно стоял в углу. Мама безвольно улыбнулась Нине, безвольно пожала мне руку, прошептала вежливые слова. Элиза молчала. Так и простились.
Позже, осенью, в сентябре и октябре, приезжая на химиотерапию два раза в месяц, мы не видели ни девочку, ни её маму.
Приглашение на…
Дневник Ольги
22 ноября 2017 г.
Здесь, в госпитале, как и, наверное, везде, есть традиции.
Они возникают в процессе долгого пребывания детей и их родственников в стенах отделения, ежедневной связи с докторами и медсёстрами.
Когда ребёнка выписывают, в холле собираются все врачи и взрослые. Они становятся в большой круг, а ребёнок в центр этого круга. Врачи говорят напутственные слова, шутят, а потом все аплодируют. Момент не просто радостный, это момент сплочения и победы всех, кто боролся за пациента, но главный победитель – именно он.
С трепетом ждали этого момента для Нины и мы. В день выписки купила торты и шампанское медсёстрам и персоналу. Обычно никто не знает, когда они смогут собраться все вместе хотя бы на пять минут – врачи, которые лечили, делали операции, наркозы, медсёстры, психологи, администраторы. Здесь не дом отдыха, каждый из них на посту. Это всегда неожиданно.
Третьего августа в нашей столовой мы прощались с родителями, с которыми бок о бок провели семь месяцев. И тут весь медперсонал ввалился одним махом. Они окружили Нину и стали аплодировать. А потом говорили много добрых и мудрых напутственных слов, шутили и подтрунивали, вспоминали какие-то смешные моменты. Я и не предполагала, что они помнят какие-то истории про всех нас. Помнят.
Ясен перец, и я, и Нина плакали. Впереди ещё предстояло много приездов сюда для контроля, пункций и капельниц с химией.
Нам расписали следующий этап лечения на полтора года вперёд, но уже в нормальной, обычной человеческой жизни. С сентября Нина могла уже идти в школу, правда, на класс ниже. Кстати, она сильно нервничала в первый школьный день. Накануне отказалась от ужина, а утром даже песчинки в рот не взяла. Только спросила, надев парик и пристально рассматривая себя в зеркале: «Ну, как, похоже вот это всё на мои настоящие волосы или так, фикция?» И тут же добавила: «Ответа не надо». Ехала до школы напряжённая, молчаливая. Наверное, думала, как примет её новый класс, как встретят друзья из старого. Она теперь была другой – и внешне, и внутренне. Из машины вышла уверенно, страхи тщательно держала внутри. Я уже почти отъезжала от остановки у школы, как услышала радостные девчачьи визги, басок ребят и краем глаза заметила, что Нину окружила толпа ребят. Наверное, они спрятались за остановкой, потому что я их там не увидела вначале. Они обнимали её, целовали, что-то возбуждённо говорили, смеялись. Они ждали Нину, они её любили.
Начался новый этап в её и нашей жизни. Более спокойный и мирный, без душевных травм и страданий. Но разве мы можем предугадать, где и когда можно встретить горе? А оно может оказаться совсем рядом, за поворотом, как оказалось в этот ноябрьский день в госпитале.
В отделении было так странно тихо, что слышался скрип собственных кроссовок по линолеуму. На посту ни души. В коридоре тоже, в общем кабинете врачей – никого.
Я предложила Нине подождать у ресепшна, а сама пошла на поиски в Appel Garden.
Дверь с характерным писком открылась по той же карточке. Посередине игровой комнаты в большом кругу стояли люди, обхватив руками плечи друг друга, как в греческом танце сиртаки, и одновременно слегка раскачивались. Они молчали. Я замерла. Это были все наши врачи, медсёстры, санитары, психологи. И родители Элизы. Они были повёрнуты лицом к двери, а значит, ко мне.
Белое лицо бельгийки без эмоций, без чувств, без признаков смысла. Её мужа я увидела впервые. Ростом меньше неё, какой-то щуплый, совершенно посторонний в этом месте.
«Чего это припёрся спустя почти год?» – пришла первая неприятная мысль. Затем вторая: «Зачем они так стоят и раскачиваются?». Эта вторая мысль ещё была более неприятной и неловкой. Я развернулась и вышла, почувствовав себя соглядатаем чужой интимной жизни. В коридоре по-прежнему стояла тишина. Я села рядом с Ниной: «Наверное, совещание у них. Подождём». Но ждать долго не пришлось. Они все вместе вышли и разошлись по кабинетам и палатам. Наша долговязая профессорша, главный врач отделения, в очередных цветных колготах и короткой не менее яркой юбке строго раздавала персоналу задания. Увидела нас, подошла и, поздоровавшись, игриво спросила: – Ну что, красавица Нина, есть у тебя boyfriend? (Она всегда её об этом спрашивала, а Нина каждый раз опускала глаза и смущалась):
– Нет.
– У тебя two boyfrends?
– Нет, – улыбнулась Нина.
– Три? – брови профессорши устремились вверх.
И они засмеялись. Вот такой ритуал, тоже превратившийся в традицию.
Нину увели на осмотр.
Появилась мама Элизы со стопкой то ли листовок, то ли буклетов. Я не поняла издалека. Под мышкой чёрный тубус. Я сделала движение к ней, но она жестом дала понять – не стоит. Кивнула, прошла мимо, быстро положив рядом на стул цветную карточку, открыла дверь в чью-то палату и пропала там. Я косилась на открытку. Потому что это оказалась открытка. Не hand made, а такая, вполне себе печатная продукция, как из книжного киоска. На ней – рыжий осенний пейзаж. Грустный, но красивый. И внизу напечатано одно слово по-французски: «Invitation» (Приглашение).
Элизина мама вышла из палаты. Я вздрогнула и схватила открытку. Но та не посмотрела в мою сторону, пошла дальше. На обратной стороне открытки было напечатано следующее: «Приглашаем вас – пробел – вставлено от руки: 21 ноября в 12 часов дня, затем опять типографским шрифтом на прощание с Элизой Б. Похороны состоятся сразу же по окончании прощания». Далее – место и затем имена родителей с подписями обоих.
Мне захотелось курить. Впервые за двенадцать лет. Мне захотелось срочно выйти отсюда. Мне захотелось плакать. Мне захотелось срочно ударить по чему-нибудь, чтобы костяшкам пальцев стало больно. Мне захотелось закрыть глаза и открыть их, к примеру, в Таиланде, на Пхукете, в отеле «Анантара».
Да, мы там были два года назад. Там ничего особенного не происходило, кроме семейного отдыха, там просто было счастье. Очнулась на улице, за воротами госпиталя. Осень мела ржавые листья по недавно переложенному асфальту, ещё блестящему и ровному. Листья кружили и вновь опускались вниз. Рядом оказалась маленькая рыжая собака. Она гонялась за ними, наскакивала, придавливала короткими породистыми лапами и урчала от удовольствия.
– Щенок ещё, игривый, – сказала женщина с поводком в пуховой куртке, накинутой на спортивный костюм, и любовно улыбнулась своему питомцу. Она курила. Я спросила: – Можно погладить?
Покачала головой:
– Нет, не стоит. Вдруг он испугается.
– А покурить дадите?
Она брезгливо посмотрела и потянулась за пачкой.
– Да пошла ты, – сказала я по-русски и, развернувшись, побежала обратно в отделение.