Другое – трёхэтажный особняк с флигелем на Садовой-Спасской напротив института Склифосовского. Раньше в нём находилась частная мужская гимназия Страхова.
В последнюю четверть XIX века усадьба стала культурным центром Москвы. Её владельцем был сам Савва Мамонтов, к которому съезжался весь творческий свет, особенно художники – Репин, Поленов, братья Васнецовы. Сильно потрёпанный и давно просящий ремонта особняк полюбился мне сразу, а когда я узнала, что здесь Врубель писал своего «Сидящего демона», я успокоилась и задвинула свою несбывшуюся мечту стать писателем в дальние подвалы памяти.
К особняку прилегали одноэтажные конюшни, которые после великих революционных перемен в 30-е годы XX века стали крохотными классами для семинаров и коллоквиумов факультета редакционно-издательского дела и затем факультета книжной торговли. Здесь мне предстояло учиться целых шесть лет на вечернем отделении – дневного традиционно не было.
Итак, мы шли по внутреннему узкому, как кишка, дворику между рядами одноэтажных унылых построек. Мой папа, элегантный блондин ростом 1 м 98 см, чуть не снёс себе голову, входя в белом джинсовом костюме в институтский отдел редактуры учебников, учебных пособий и методичек. В каморке работали с рукописями женщины неопределённого среднего возраста, но с породистыми интеллигентными глазами и манерами. Они, посмотрев на нас, вернее, на папу, который был неотразим, вежливо поздоровались. Но я почувствовала, что они еле сдерживаются, чтобы не упасть в аристократический обморок, завидя такого красавца. Нас проводили в смежную комнатку. В ней сидела крохотная пожилая фея со слегка голубоватыми волнистыми волосами, немного крючковатым носом и внимательными чёрными глазами. Её маленькие ручки напоминали птичьи лапки. Она ловко зачёркивала карандашом целые фразы и тут же на полях мелким почерком записывала свои замечания.
Мы застали её в разгар работы, когда она склонилась над пособием, как воробышек над хлебной корочкой.
– Добрый день, – весёлым голосом прогорланил всегда громкий папа. – Мы договаривались о встрече по телефону. Меня зовут Олег Иосифович. А это моя дочка. Есть ли шанс ей найти работу в вашем редакционном царстве?
– Лия Исааковна, – тихим нежным голосом сказала пожилая фея и смущённо улыбнулась папе. С тех пор я навеки стала одной из любимых учениц и сотрудниц главы редакционно-издательского отдела, а впоследствии издательства МПИ.
Каждый день я туда ездила и училась корректорской работе. Вычитывала тексты, находила ошибки, исправляла слова или даже целые абзацы, печатая правильный текст на громоздкой и невыносимо шумной машинке «Ятрань», занимавшей вместе с кареткой четверть комнаты. Затем я вырезала напечатанные слова и вклеивала в рукопись. Эта часть работы мне сильно не нравилась, я мучилась от скуки, но клеила аккуратно и, что самое ценное, – быстро.
Лия Исааковна давно жила одна. Она похоронила родителей, а личная жизнь не сложилась. Детей у неё не было. Она полностью посвятила себя работе, книгам, театрам, выставкам и помощи своим сотрудникам, ненамеренно сделав их и их семьи частью своей жизни. Мы отвечали ей тем же. Фея научила меня не только редакционной грамотности. Она дарила любовь и заботу старшей мудрой наставницы, и при этом никогда не казалась старушкой. Её, думаю, уже давно нет в живых. Я долго помнила её профиль, походку, мелкое качание головой, когда она была недовольна, глаза, полные слёз при рассказе о репрессированных родителях. Сейчас, когда вспоминаю себя юной и первую работу, я вижу маленькую сгорбленную тень на белой стене, склонившуюся над столом с грудой рукописей. И эти рукописи тоже тенью ложатся в мои ладони. Воздушные и невесомые, они скрывают в себе историю нескольких поколений еврейской семьи, прожившей сложную жизнь, но сумевшей сохранить достоинство.
Вечерами после работы я мчалась к возлюбленному. В ненастное время года мы большую часть времени проводили у него в шикарной трёхкомнатной квартире с гостиной, в которой никто не спал, как это было принято в наших советских семьях, с коврами на полу, а не на стенах, с глубокими мягкими креслами и прочими атрибутами заграничной жизни. Но дело не в них. Я была влюблена в семью, которая общалась со мной как со взрослой. Папа Кирилла – тот ещё ловелас-форте, наливал мне виски и ухаживал, как донжуан, а мама – преподаватель МАИ, ходила со мной курить (постоять) на лестничную клетку. Меня хорошо принимали. Я в благодарность часто их выручала. Если они были заняты, сидела с Женькой – двухлетней сестрой Кирилла, которая была младше его на 16 лет. Ещё я готовила ужин на большой, как мне тогда казалось, кухне, оборудованной диковинными электроприборами, например, тостером и слайсером. Мне нравилось там быть хотя бы на время хозяйкой. Я чувствовала себя большой девочкой и репетировала роль образцовой жены. Это продолжалось до той поры, пока Кирилл вдруг не сделал финт ушами – забрал документы из института и весной 1989 года добровольно ушёл в армию.
О. К.
Татьяна
20 января 2018 г., в 10:20
Здравствуй, Оля.
В твои «Тени» я только сегодня наконец-то с удовольствием вчиталась. Какое светлое было у тебя время в ту пору!
Мечты, любимый, работа, красавец-папа… А мне, признаюсь, нелегко даются экскурсы в прошлое. Но, как говорила моя бабушка, назвался груздем – полезай в кузов. Поэтому – продолжаю. Чтобы полнее влиться в поток воспоминаний, хочу отмотать ещё немного назад, когда начали осуществляться мои давние мечты.
Осуществляются мечты
Если бы меня спросили, в какую часть своей жизни я хотела бы вернуться на машине времени, я, не задумываясь, выбрала бы 1978 год. Молодая, свободная, полная энергии, я успешно делала научную карьеру. О моём сыне от первого, неудачно сложившегося брака заботилась мама. Именно в этот год я решилась повторно выйти замуж.
Познакомились мы с Вадимом Плохиным, моим будущим мужем, в 1973 году в Алуште в студенческом лагере института, куда он был направлен от профкома радистом, а я – культоргом, ответственным за досуг студентов.
Но впервые увидела Вадима в главном корпусе, где располагался профком. Он был из тех, кого в народе называют «красавчик». Тёмные волнистые волосы, большой чистый лоб, густые хорошей формы брови, светло-карие с желтинкой глаза, которые вернее было бы назвать очами за их величину и форму, благородная линия прямого носа. Некоторую досаду вызывал лишь маленький подбородок с дамской ямочкой посередине. Как будто Творец на мгновение отвлёкся и взял нижнюю часть лица не из той кучки запасных частей. Вадим и сам сознавал это нарушение пропорций – после тридцати стал носить усы и небольшую бородку клинышком. Растительность несколько сглаживала изъян, но в целом его красивая внешность оставляла сложное впечатление, вызывающее недоверие. «Не дай бог иметь дело с таким человеком!» – подумала я тогда в полумраке институтского коридора.
Окончив институт, Вадим мечтал об аспирантуре и научной карьере. Мечта была несбыточной. Через год после окончания все выпускники мужского пола должны были отслужить в армии – офицерами. Однако он, отличаясь умом и изворотливостью, искал любую лазейку, чтобы уклониться от выполнения столь неуместного долга. Меня увидел однажды на каком-то институтском вечере. Узнав, что я не только подающая надежды аспирантка, но и разведёнка с маленьким ребёнком и большими связями, поставил на меня, как ставят на породистую скаковую лошадь. И не ошибся. Я не только помогла будущему мужу избежать армии и поступить в аспирантуру, но и, работая на двух работах, по выходным проводила расчёты к его диссертации. А также стирала, готовила, вязала сыну носки, варежки, шапки и делала заготовки на зиму. Что касается моей собственной диссертации, то её решили отложить на потом. «Потома» так и не случилось. А что не только совместное будущее, но и само наше знакомство было Вадимом тщательно спланировано, я узнала много лет спустя.
Сильно смущённая почти восьмилетней разницей в возрасте, я долго раздумывала. Да и ухажёрами в то время обделена не была. Один мне даже очень нравился. Но был у всех у них общий недостаток – наличие семьи и детей. И хотя наперебой обещали развестись, играть в эти игры не хотела. К тому же папа, озабоченный тем, как бы я не осталась «в девках», обещал познакомить с перспективным министерским чиновником, притом холостым. Но «мальчиш-плохиш» ухитрился всех обскакать. Очень уж рассчитывал стать зятем замминистра! Даже фамилию мою хотел взять, но потом сообразил, что неправильно поймут, вернее, слишком правильно.
Прошло четыре года, прежде чем решилась на повторный брак. Всё держалось в строжайшей тайне – не хотели до поры до времени обнародовать это событие перед родителями и коллегами. Тем более что собственного угла не было, оба жили с родителями.
Регистрация брака должна была состояться в субботу тридцатого декабря в час дня. Мы заранее заказали столик на четверых в популярном загородном ресторане «Изба». Туда собирались отправиться после бракосочетания на недавно обретённой «Волге».
Я приехала ровно в час. В длинной чёрной юбке и цвета чайной розы жакете из плотного трикотажа, с узкими рукавами, глубоким треугольным вырезом и баской. Жакет был расписан красивым цветочным узором, полочки продевались одна в другую и сзади завязывались красивым бантом. Свидетели, друг Вадима Женя с женой Яной, уже были на месте, а вот жених запаздывал. Мы начали волноваться – ЗАГС по субботам работал до трёх. За полчаса до закрытия вбежал долгожданный жених с грязными по локоть руками. Стояли небывалые для Москвы морозы. В системе охлаждения нашей «Волги» был не тосол, как в современных машинах, а обыкновенная вода, и двигатель долго отказывался заводиться.
Мы были замыкающей парой этого дня и этого года. Все успокоились. Жених со свидетелем в ожидании начала церемонии увлечённо разговаривали про карбюраторы. Бракосочетание прошло по сокращённой программе без мендельсонов и брызгов шампанского. На предложение обменяться кольцами жених не моргнув глазом изрёк, что у невесты кольцо есть уже, а он обойдётся. Так мы начали на мне экономить.