В известном смысле память безнадёжна, но зато только она умеет ценить помимо цели и смысла уже законченную, сплошь наличную жизнь.
Нулевая отметка
Дневник Ольги
Сентябрь 2018 г., Люксембург
Ранним утром на трассе из Люксембурга в Брюссель автомобильный градусник показывает ноль. Такое пустое число, никакое, безоценочное. Зато уже днём под неожиданно раздухарившимся солнцем на панели приборов бодро и обманчиво высвечивается плюс пять, но, когда выскакиваешь на улицу в надежде вдохнуть тёплый воздух, получаешь холодом по голове и рукам и натягиваешь шапки-перчатки. Цыпки неприятны и стыдны, хотя и напоминают о детстве.
Другое дело внутри брассери Enjoy. Тепло от разомлевших от ланча людей, вино, подлый горячий хлеб в корзине и солёное масло в фарфоровой вазочке согревают тело и мысли.
Я сижу лицом к огромному окну с видом на бульвар Ватерлоо и наблюдаю за прохожими, которые в свою очередь наблюдают за восхитительным мотоциклом в витрине нашей едальни. Этот ресторан принадлежит бренду БМВ. За матовой стеклянной стеной справа от меня – шоу-рум лоснящихся от лака и гордости автомобилей и мотоциклов.
Прохожие – в основном туристы, потому что это туристическая улица дорогих марок одежды, меня не видят, поэтому, разглядывая мотоцикл, ковыряют в носу, почёсываются, даже целуются, в перерывах отвлекаясь на осмотр чуда техники. Позади них огромное раскидистое дерево неизвестной мне породы. Его ветки пока голые, но не совсем. На них беспорядочно рассыпаны странные круглые плоды, то ли шишки, то ли ещё что, в общем, серёжки. Очень к лицу, кстати, ему, дереву (хотелось бы думать, что это она). А за ним, чуть выше, синее небо, а в нём весна. Да, я вижу её и улыбаюсь, а она улыбается мне в ответ.
– Кому ты улыбаешься? – спрашивает Нина. Она сидит спиной к окну и видит совсем другую картинку: открытую кухню, на которой колдуют модные бээмвэшные повара, и обедающий народ.
– Весне, дочь.
Дочь с интересом оборачивается. У неё хорошее настроение. Сегодня всё прошло быстро и легко. Ну и важно, что не видела она тех людей у входа в детское отделение госпиталя, куда мы приехали на плановое обследование и процедуру, когда был ещё этот грёбаный ноль на градуснике. Нина уткнулась в телефон, а они вышли из клиники, обнявшись. Меня они не видели вовсе. На женщине не было лица. Моя бабушка бы поморщилась и сказала, что я говорю клише, но я не знаю, как тут сказать по-другому. Мужчина прижимал правой рукой её голову к своей, словно маятник, ритмично и с силой. На нём лицо было – по нему текли слёзы. Они держали, прижав к себе, папку формата А4. Цвет не помню, но я тогда всё поняла по этой папке. Я никогда не узнаю, мальчик или девочка, сколько лет, месяцев или дней, но у них осталась только эта папка. И у них не будет весны. У них 0 градусов – пустота. А у меня – рана.
Наконец принесли вино. Жадно пью большими глотками, словно воду. Мне не стыдно. Стыдно в туалете модного автомобильного ресторана. На зеркале надпись приободряет весь женский пол: you are beautiful. Закрываю глаза и благодарю Его, что у нас не 0 градусов, что к нам идёт весна. И я её только что видела. Радость приятно впитывается в кровь. Или это вино? Мне стыдно, стыдно, стыдно, но я благодарю.
Deviation
Дневник Ольги
Сентябрь 2018 г., Люксембург
Сплошные раскопки в Лилипутии. Я так нежно, без колкостей, называю Люксембург, где живу уже шестой год. Объезд, объезд – белыми стежками по красному алюминию ограждения. Знаки, угрожающее слово deviation. Теряешься, куда тогда ехать? Ведь тебе туда, туда, через лесок и кукольный посёлок с вылизанными европейскими фасадами и палисадниками. Маршрут заучен до оскомины. А здесь перегорожено. На ощупь, по наитию двигаешься в те края, куда явно не надо. Такое же и с душой творится сейчас – манит совсем не туда. В тревоге. Коломытно. Дорога капризничает, колесит зигзагами сквозь деревья. Навигация взбесилась. Заикается и дёргается в агонии. Выключаю звук: «Прости, Ксюша. Или как там тебя. Разберёмся сами».
Через деревню – скорость 50 – в поле. Холёное, свободное, сбросившее с себя все эти колосья, васильки и жёлтый рапс. Отдыхает. Потом луга. Трава ещё сочная. Как обычно начало конца выдаёт только небо – намёками, невесомостью, отстранённостью. Но сегодня намёков нет. Всё в лоб. Тучи неприветливые и мрачные, из них течёт скучный дождь.
Справа метрах в пятидесяти от дороги зверь. Не собака. Палевая шерсть на туловище, острая чёрная морда, хвост больше тела. Шерсть густая, лоснится то ли от дождя, то ли от наетых за лето боков. Лиса. Стоит посреди луга в странной позе и дёргается. Господи, так блюёт, родимая. Даже неловко как-то, словно подсматриваю приватную, до одури чужую историю. «Отравили? Или беременная?» – мечется в мозгу скупая женская идея. Плохо ей так, что аж чувствую через броню машины и жалкий конфитюр дождя на стёклах. Жалко её. Или она чистится? Говорят, животные травы нажрутся и потом организм чистят.
Может, и мне? Очиститься от страхов и неопределённости, от запоздалых раскаяний и лености, от удушливой необходимости, от бытовой стёртости. Ну, право, не травой же?
Да и разве когда там, «под ложечкой», токсично и неумолимо свербит, этим поможешь? Просто сырое дыхание осени. Просто deviation. Раскопки.
Останавливаю машину у пекарни в незнакомой деревне, куда завёз навигатор.
В пекарне крохотное кафе – три стола, барная стойка, кофемашина. И никого. Мне сейчас туда надо, в тепло, тишину, к кофейно-сдобным запахам, чтобы успокоить свои неуютные мысли.
Прошло уже почти два года, как Нина заболела лейкемией. Диагноз ещё не снят, но лечение подходит к концу, каких-то 3–4 месяца, совсем немного по сравнению с предыдущим пережитым адом. А разваливаться начинаю уже сейчас. Больничные психологи, две молодые бельгийские рыжие девчонки-молодухи, похожие, как сёстры, предупреждали: дочь выздоровеет и через некоторое время забудет всё страшное, что с ней случилось, ей всего-то шестнадцать, организм молодой, сильный, а вы, вы будете помнить всегда и вздрагивать при любом её чихе или недомогании. Подумайте о себе, поберегите. Я улыбалась через силу: справимся, главное – чтобы выздоровела. Мои болезни… Да бог с ними.
Она выздоравливает. А я снова возвращаюсь к началу, давно перестав спрашивать себя, за что и почему.
Ольга КаверзневаДни
Молчаливые дни стояли в стойле,
ожиданием вестей съедаемые.
Прошли, слава богу,
тихо, не попрощавшись, уехали.
Говорливые убежали с рокотом,
по-французски грассируя,
прогремели посудой немытою.
Суетливые в агонии дёргались,
сигаретами попыхивали,
предвещая пришествие тягостных.
Тех сама в могилу отправила,
утопив в вине предварительно.
Сгинули мрачные, кляксой готики
чернильной пропись судьбы запачкали.
На смену шальные в кабриолете приехали,
укатились шариком в рулетке прошлого,
на зеро выпали.
Заманили в гости смешливые,
нагоготались, гашишным безвольем
приправленные,
очнулись опустошённые
и вскоре растаяли,
выпав слезами-рыданиями,
и успокоились, окаянные.
А ещё до изнеможения
засиживались рабочие.
Праздные иногда радовали.
Пробегали тоскливые,
а бывало, и очень умные.
Модные дефилировали.
Больничные температурой запугивали,
но всегда возвращались счастливые,
ветром морским продутые.
Какие дни ждать в будущем?
Не жду, но верю в любовные,
во спасенье посланные.
Пусть приходят,
пусть приходят разные,
например, танцевальные.
Главное, не страшные.
Да, и ещё не тусклые.
Если без этих двух,
по-хорошему,
мне они все нужные.
Ольга КаверзневаСвидания
– Привет, дорогая! – прозвенела в трубку подруга из Рима. – Как ты? Как дочка? – уже тише и напряжённее вибрировал её голос.
Я поделилась последними новостями.
Коротко и сдержанно. Она тоже рассказала про свои перипетии с предстоящим разводом и проблемы со взрослой дочерью. Но голос, помолодевший лет на десять голос, выдавал её с потрохами.
– Ну давай уже, колись. Влюбилась?
Подруга оторопела и какое-то время молчала в трубку. А потом её прорвало. Про влюблённость, про мужчину, про их первые шаги в отношениях. Она собиралась на свидание.
– Напиши стихи про моё первое свидание, про то, когда ещё всё впереди, про предчувствия, – неожиданно предложила она. – Ты же теперь стихи пишешь.
– Ну ты даёшь. Это ж не куплеты песенные сочинять. Это совсем другое. Приходит ниоткуда и выворачивает наизнанку, а потом пропадает. А саму себя на место возвращать очень непросто. Так что нет, прости, я пас. Но как я рада за тебя! Ааааа, – завопила я в трубку, – я тоже хочу на свидание! – И мы посмеялись. Хорошо так, искренне.
На том и закончили разговор. Я скучала по мужу. Нахлынули воспоминания о моей влюблённости и первых свиданиях с ним. Я сидела в кресле и не могла заставить себя встать. А надо было ехать.
Раз в неделю мы с Митей менялись. Одну неделю он проводил в больнице с Ниной, другую я. Мы так решили: детям нужны оба родителя. Сын тоже не должен был лишаться нашего внимания, любви и заботы, он продолжал жить обычной жизнью, ходил в школу, на спорт и разные кружки.
Мы менялись по понедельникам. Нужно было успеть в короткий промежуток, пока Петя в школе, встретиться где-то посередине пути между Люксембургом и Брюсселем, поменяться машинами и разъехаться. В Брюсселе было удобнее ездить на машине с большим багажником, ежедневно возить гору свежих продуктов в больницу. По протоколу лечения дети, получающие химиотерапию, могут есть пищу первые пятнадцать минут после приготовления, затем она становится для их желудков коварной, в неё успевают заселиться микробы и бактерии, которые не вредны здоровым людям, но могут оказаться страшно опасными для тех, у кого из-за химии в организме ноль защиты.