I. «Седая ночь выходит из могил…»
Седая ночь выходит из могил,
исчезли духи мелочной опеки:
их шабаш бесконечный утомил,
натанцевались недочеловеки!
Обычный город. Вывеска аптеки.
Автобус мостовую осветил.
И паладин уходит вдаль, уныл,
на поиски недостижимой Мекки.
Не покидают стражники постов,
артиллерийские алеют канты,
с футлярами проходят музыканты,
в свои права вступает время снов:
тихоне снится повесть о задире,
а блядь – в мечтах о ротном командире.
II. «А блядь – в мечтах о ротном командире…»
А блядь – в мечтах о ротном командире,
который поутру бывает пьян,
а отпускной не даст — держи карман,
как в поговорке говорится, шире!
Прозрачный поднимается стакан,
пускай за мишку выпьет поводырь, и
пора, пожалуй, вспомнить о сатире, –
так слово получает павиан.
К его словам прислушаются сони,
он говорит – и клавиши гармони
терзает сноб из местных заводил.
Он осушил. Пора налить полнее:
Любовь, отбросив узы Гименея,
пустилась в край обманутых светил.
III. «Пустилась в край обманутых светил…»
Пустилась в край обманутых светил,
где плавают астральные комбайны,
где все терзанья сердца – чрезвычайны,
где звездочет, как совесть, празднокрыл.
Гармонии божественные тайны
мой подопечный разобрать решил,
он много предрассудков сокрушил,
постиг жаргон от виры и до майны.
Он прочитал немало пухлых книг,
познал все стадии развитья гниды
в те дни, когда царили Сасаниды.
Он полки исполинские воздвиг,
он спрессовал канцоны и шаири,
чтоб в цель попасть, как алкоголик в тире.
IV. «Чтоб в цель попасть, как алкоголик в тире…»
Чтоб в цель попасть, как алкоголик в тире,
так попадать не каждому дано,
а после вновь – экрана полотно,
мельканье пятен в смутном киномире.
Ах, равновесье славное – оно
устойчиво, как глобус на рапире,
назойливо, как желтый цвет в ампире,
таинственно, как нежное руно!
И все извивы мысли, и уклоны,
и выверты тоски глубоколонной,
к чему всё это? Кто развеселил
людскую душу бредом суеверий,
развратом итальянских бухгалтерий,
кровотеченьем цензорских чернил?
V. «Кровотеченьем цензорских чернил…»
Кровотеченьем цензорских чернил
романтиков история смиряла,
душила теплотою одеяла,
так скальпель – Абеляра оскопил.
Жизнь обернулась муками Тантала,
но Воронов наш век омолодил:
вернул почтенным старцам прежний пыл,
пыл павиана или гавиала.
Преобразились все – ни дать ни взять,
юнцы! Нужна спасительная клизма,
чтоб избежать последствий катаклизма.
И всё ж постигнуть счастье – обладать!
Не думая о востроглазом сбире:
вновь поселен он на твоей квартире.
VI. «Вновь поселен он на твоей квартире…»
Вновь поселен он на твоей квартире,
не гений – нет, но разумом востер,
он руки к солнцу осени простер,
застывшему в бестрепетном надире.
Тянулся бесконечный разговор
о Гамлете, о пламенном Шекспире,
о дочерях и о безумном Лире,
о том, куда исчез былой задор.
Так мертвый генерал прильнул к лафету,
и напрягались жилы конских глав,
и тронулся лафет, заскрежетав.
Так рядовые верили в комету,
в предмет, который над вселенной плыл:
знак зодиака – гнусный крокодил.
VII. «Знак зодиака – гнусный крокодил…»
Знак зодиака – гнусный крокодил
повис над моргом имеем Мандрыки.
Неслась эпоха в громогласном рыке,
и схимник Пимен в келье захандрил.
В лазурь небес вонзились гнева пики,
Марию кроткий голубь утомил,
слетел с небес архангел Гавриил,
сей потребитель даровой клубники.
О чем ты шепчешь, юноша пустой?
О женской красоте? Постой, постой:
на заднице твоей багровый чирей!
Зря жаждешь ты неслыханных услад –
попарься в баньке и надень халат,
учась картошку поглощать в мундире!
VIII. «Учась картошку поглотать в мундире…»
Учась картошку поглотать в мундире,
учась ходить, ступая в след отцов,
учась быть скромным. Ведь, в конце концов,
порой равны гагачий пух и гири!
И твой венец светлей иных венцов
по всей земной необозримой шири, —
ты опрокинул замыслы творцов
вселенской твердокаменной псалтыри!
Опять апрель, и снова с крыш капель,
и снова в сердце вьется вешний хмель,
а что в итоге? Ничего в итоге!
И так скучны все наши монологи,
так жизни цель печальна и темна,
и потому порой мне не до сна!
IX. «И потому порой мне не до сна…»
И потому порой мне не до сна,
что я чуждаюсь радостных похмелий,
что все мои собратья охамели
и ненадежны славы письмена.
О чем вещает полная луна
и пересверки снежной канители?
Куда летят скрипучие качели,
какой тревогой молодость полна?
О чем лепечет нам болтливый Терек,
куда ведет его зеленый берег,
легко ль былое снова обрести?
Грехи мои, Создатель, отпусти,
пойми, введя под гулких храмов своды,
что Ты лишил меня моей свободы!
X. «Что Ты лишил меня моей свободы…»
Что Ты лишил меня моей свободы.
Когда б я с ней договориться мог!
Когда б она ввела меня в чертог,
где злобно препираются народы.
По кровлям ходят мрачные сноброды,
венчает храбрых сумрачный венок,
и юноши лежат у нежных ног,
и репа украшает огороды.
Былую темень мы прогнали прочь,
а кто нас врачевал – шаман, табиб ли?
Куда мы двигались – в излом, в изгиб ли?
Нас окружала бешеная ночь,
и мертвые вокруг молчали воды, –
всё улучшались кораблей обводы.
XI. «Всё улучшались кораблей обводы…»
Всё улучшались кораблей обводы,
но разум был как прежде нищ и гол,
и мы вдыхали запах матиол,
в курортные впиваясь небосводы.
Гремели снова оды и эподы,
весь перечень латинских древних зол:
моря избороздили пароходы,
легли сонеты на рабочий стол.
Гудела в ржавых трубах водостока
романтика – от Шиллера до Блока,
как встарь – высокопарна и темна!
Звучал над миром славы голос властный,
жизнь больше не казалась нам напрасной:
эпоха войн величия полна!
XII. «Эпоха войн величия полна»
Эпоха войн величия полна
и, капители причесав колоннам,
нам улыбнулась с видом благосклонным,
мы знали, какова ее цена!
Глухие расточались времена,
вставала правда на просторе сонном,
склонялось сердце пламенным пионом
и расцветала склизкая стена.
Служили мы светло и вдохновенно,
и рокотала музыка Шопена,
пытаясь мир созвучьями взметнуть,
наполнить скорбью девственную грудь.
Но плавали причуды фанаберий
над жертвенностью мировых империй.
XIII. «Над жертвенностью мировых империй…»
Над жертвенностью мировых империй
поэзия воздвигла зимний сон:
и эскадроны легких кавалерий,
и острых сабель неподкупный звон!
Довольно быть вам глупою тетерей,
живете вы с эпохой в унисон,
сиреневы – от майки до кальсон,
легки, мгновенны, как прыжок пантерий!
Хотелось нам из чаши века пить,
и неотступно следовать за модой,
и запивать изжогу лютой содой.
Но время укротило нашу прыть.
Мы наконец постигли в полной мере:
пусть кровь клокочет в сумерках артерий!
XIV. «Пусть кровь клокочет в сумерках артерий…»
Пусть кровь клокочет в сумерках артерий,
нам нынешним дышать потребно днем,
постичь шагов сегодняшних объем,
спокойно жить в неприхотливой сфере.
Как пристально глядит с экрана Мери,
Печорин с ней, бок о бок, конь с конем,
да, он обманщик, но забудь о нем
всей силой глупых девичьих поверий!
Хочу, чтоб стал хрустален небосвод,
чтоб радугой лазоревых высот
вставало время, отражаясь в Лете!
Пусть звездные над нами виснут сети
мы знаем, отчего наш век уныл:
седая ночь выходит из могил!
XV. «Седая ночь выходит из могил…»
Седая ночь выходит из могил,
а блядь, в мечтах о ротном командире,
пустилась в край обманутых светил,
чтоб в цель попасть, как алкоголик в тире.
Кровотеченьем цензорских чернил
вновь поселен он на твоей квартире,
знак зодиака – гнусный крокодил,
учась картошку поглощать в мундире.
И потому порой мне не до сна,
что ты лишил меня моей свободы.
Всё улучшались кораблей обводы.
Эпоха войн величия полна:
над жертвенностью мировых империй
пусть кровь клокочет в сумерках артерий.