– Да нет, люди своими силами справились.
…В итоге составился приличный список потенциальных товаров. Но, знаете, не оставляло ощущение какой-то скоморошеской несерьезности происходящего. Нет, правда, ну что за волшебный остров такой – пыльный склад сказочной атрибутики? Кем и для чего он создавался, даже вообразить не получается.
И хотя бы тень мысли возникла – где искать загадочное Сердце острова?
Нет, не буду я про себя книгу писать. Хотя литературный зуд преследует меня с младых ногтей, и в ранней, самой глупой и счастливой юности я даже дал ему волю, впоследствии два года работы журналистом научили меня если не стилю, то, по крайней мере, серьезному отношению к тому, что выходит из-под пера.
В юные годы не хватает опыта и жизненных впечатлений. Теперь вот у меня впечатлений завались: жизнь чудовища на волшебном острове от первого лица – это вам не баран чихал, это случай редкий, исключительный. Даже опыт какой-никакой есть, но именно он-то подсказывает: любой читатель тебя на смех поднимет. И вовсе не потому, что, как любят сейчас рассуждать, «читателю нужно то-то и то-то, а в первую очередь кровь и секс», это вообще, по-моему, последнее дело – судить за других, кому что нужно. Не подлежит сомнению, ибо проверено веками, только одно: читателю нужна книга (на чем многие и спекулируют в меру своей испорченности).
А именно книга из моих впечатлений ну никак не вытанцовывается! Книга – существо нежное, ей сюжет нужен как стержень, как опора вьюну. Сюжет же – это события, а у меня что, топтание на месте какое-то. То есть на бытовом уровне мы все время что-то делаем, работа на складе способна даже увлечь, но ведь по большому счету все это – только чтобы не сойти с ума от скуки. Совершаемые действия бессистемны, а стало быть, бесцельны и безрезультатны. Нет действий и тем паче свершений, есть рутинные дела.
Чем это принципиально отличается от прошлой жизни? Наверное, ничем… Особенно ясно это понимаешь, когда раскладываешь по полочкам: а чего, собственно, не хватает?
Ну музыки, это ясно как день. Вся наша самодеятельность (особенно моя) не заменит Высоцкого или Синатру, Анну Герман или Фредди Меркьюри. Хотя, положим, Шевчуку Рудя сто очков даст, но ведь «Последнюю осень» его выучить не заставишь. Баюн об Иглесиаса мог бы лапы вытирать (но не стал бы, конечно, он вежливый, не то, что я), однако те же проблемы с репертуаром и музыкальным сопровождением никак не позволяют ставить кота в один ряд с этой суперзвездой. А конкурировать с бракоделами небезызвестного промышленного комплекса – себя не уважать.
Далее следовало бы назвать книги и фильмы. Однако, к стыду своему, должен признать, что среди воспоминаний о человеческой жизни превалируют отнюдь не они, а простые радости бытия: романы с девушками разной степени серьезности, гулянки разной степени разнузданности, и даже банальные перекуры в дни, когда ты загружен работой. Еще хорошо мотоцикл подлатать, плеер в уши – и на рыбалку с песней…
Вот так подумаешь, и тошно делается. Ведь было в жизни и другое! Господи, да чем только не увлекался… Из универа сразу в школу двинул – не как многие, годик-другой оттрубить и свалить, а со всей душой. Интересно было! Кроме основной нагрузки тянул два кружка, компьютерной анимации и журналистский, плюс участвовал в работе театрального. Правда, уже тогда следовало заметить, что внеклассная работа увлекает меня куда больше, но теперь уже без разницы, все равно учительская карьера моя оборвалась из-за трений в коллективе ровно через год.
Когда стал журналистику двигать, мне, скажу без ложной скромности, прочили успех. А кончилось все банальным, совершенно нетворческим конфликтом с владельцами издания.
Компьютерным дизайном занялся, чтобы работу иметь нешумную. Наивный был…
В промежутках между периодами трудовой деятельности я писал плохие, как теперь понимаю, стихи и романы – неизвестно какие, ибо в основном доводил их до второй, максимум третьей главы. Подрабатывал на стройке, изучал новомодную религию природы (в принципе, вовремя одумался, но сильно подозреваю, что был отстранен от Возвышения не по собственному почину, а за излишнюю любовь к нудистскому пляжу, на котором по причине далеко не аполлоновского сложения производил, как бы помягче сказать, далеко не лучшее впечатление; попросту говоря, шокировал публику). Пытался с помощью купленного по случаю старенького цифровика создать фотоальманах области. Из ролевок не вылезал. Да мало ли еще…
Вроде в этой кутерьме трудно разобрать, из чего жизнь состояла. А теперь вот оглядываюсь из своего островного заточения: что вспоминается ярче всего? Оказывается, лишь те моменты, которые направлял я к своему собственному услаждению. В наши времена это недостатком не считается, как раз наоборот, и все-таки…
Однако я отвлекся. Как видите, событий и свершений нет, остаются только душевные терзания, а из них книги не сделаешь. И опять же, отнюдь не по причине кем-то там декларированной нелюбви читателя к литературе такого рода, а исключительно из-за неумения писать о душе. Тут надо талант иметь. А перевелись нынче не только Толстые, но и Достоевские.
И почему вообще я опять о книге подумал? Нет, кое-какие записи стоит сделать. При таком ленивом ритме существования только так и можно будет проследить какую-то мысль, например – о Сердце острова. Решено, сажусь и пишу, что как вспомню.
– Сейчас жалею, что не постиг премудростей языковедческих, а ведь какие возможности были! Понимаете ли, существует довольно много заклинаний, пришедших к нам из глубокой древности. Баба-яга, у которой я жил в котячестве, в совершенстве владела древними языками и могла меня многому научить.
– Какой ушас… Ты жить у русский ведьма?
– И неплохо жил! Пока она не отдала меня одному мужику.
– Чего и ждайт от женщин, продавший душу дьяволь!
– Зря ты так, Отто. Баба-яга – это не совсем ведьма. Даже совсем не ведьма. Хотя магия людей и коренится в их мудрости, сами они, как и деды морозы, например, это человекоподобные существа совсем другой цивилизации. Или как мы, баюны.
– Неужто вас таких много на земле обретается?
– Не очень много, Платоша, но несколько племен есть. Так вот, о чем я? Ах да, Баба-Яга меня отдала простому мужику. Иначе, к сожалению, было нельзя. Понимаете ли, друзья, существует некий ряд древних магических законов. Согласно одному из них, если человек, сумевший найти дорогу к избушке на курьих ножках, выполнит для Бабы-яги какую-то службу, она обязана его отпустить с подарком. Ну вот и повезло одному… Фомой прозывался. Во хмелю был, заплутал в лесу, наткнулся на нас, стал в ворота стучать – забор сломал, Ягу с пьяной храбрости обхамил. Разозлилась бабушка, но воли чувствам не дала, говорит: «Поступлю с тобой по древнему обычаю. Справишь мне службу, одарю и домой отпущу, а не справишь, полезай в котел. Задумала я себе медвежью кацавейку пошить, уже и медведя приметила – живет тут один неподалеку, норову несносного, каждую зиму до срока из берлоги поднимается, округе покою не дает. Вот и служба: доставь-ка ты мне сюда этого медведя».
– И что? Неужто доставил? – подался вперед Платон, превратившийся в одно большое ухо.
Рудя к «варварски байка» бурных чувств не проявлял принципиально, но видно было, ему тоже интересно. Только я уже догадывался, что услышу: чай, кроме сказок, на свете еще и анекдоты водятся.
Баюн, очарованный вниманием аудитории, высокохудожественно вещал:
– Доставил! Такая вот загадочная штука хмель: кого губит, а кого спасает. Не задумался Фома ни на миг, хлебнул из фляжечки (а у него с собой было) и пошкандыбал. Как промеж деревьев вписывался – ума не приложу. И – пес его знает, каким образом, – прямиком на берлогу и вышел. А дело было весной, шатун еще поблизости обретался. И страдал жестоко известной хворью медвежьей. Так что быстро бегать был не в состоянии. Фома же, его найдя, опять бездумно вперед шагнул да как, простите, пинка шатуну отвесил! И бежать. Медведь за Фомой, Фома – к избушке. И, на мою беду, оказался Фома проворнее. Яга уж думала, не увидим мы его больше, ан нет: стук, треск, взлетает на крыльцо и в дом стрелою растрепанный мужик, засов запирает, а с той стороны уже медведь в дверь ломится. «Вот, – говорит Фома, – тебе, бабуся, твой медведь. Теперь выполняй уговор». «Да ить он живой!» «А про то, – говорит, – уговору не было, живой он там или какой тебе нужен. Я его доставил, теперь ты слово держи».
– Кидалово чистой воды! – досадливо крякнул я, сам не заметив, как увлекся рассказом. – Жульничество, обман.
– Обман, – со вздохом согласился Баюн. – Но, правду молвить, Яга сама виновата. Ей бы след не сердиться, а спокойно и взвешенно задание давать. Теперь же что? Слово дадено, пора ответ держать. Говорит Яга: «Выбирай, добрый молодец, для себя награду». А тот, сиволапый, хихикает пьяненько и в меня пальцем тычет: «Вот, – говорит, – чаво мне в дому не хватает. Кота, – говорит, – надобно. А то мышов развелось, ловить некому». И уж как ни пыталась его Яга уговорить, уж как ни сулила добра разного, что ни золота да звонкого, что ни жемчуга да самокатного, а стоит мужик на своем, стоит не шелохнется. «Подавай мне, старая, кота». Уж Яга меня оплакивала, ой да в горе горьком сокрушалася, – окончательно перешел к сказовой напевности кот. – Отдавала меня из рук ласковых ой да в руки те немытые, в руки грубые да чуждые, от похмелия вечно тряские. Изболелося Яги сердечко доброе, да на грех та боль ее толкнула, старую, – задумчиво проговорил Баюн, потом помедлил, перебарывая себя, и продолжил: – Ну не то, чтоб совсем уж страшный грех: поспорила, чтобы голову ему заморочить, а потом сунула ему меня, дверь распахнула и говорит: «Дуй отседова!» А Фома, даром что пьян, сообразил: «Э, – говорит, – старая ты карга, а медведь-то меня разорвет! Ты же обещала, что отпустишь не куда-нибудь, а домой – где же я до дому доберусь через это страшилище?» Уронила моя Ягулечка слезиночку, усмирила шатуна словечком тайным, да и отпустила Фому на все четыре стороны. Так вот переехал я в новый дом, котенком малым, полуторагодовалым (а для нас, баюнов, это не возраст). Ну что сказать? Бывают люди и похуже Фомы, однако же немногие. Нет, правду молвить, кабы не хмельная пагуба, то был бы человек как человек. А он все себя жалел, судьбу клял, на Бога