Говорят, что подавил он в себе страх и произнес громким голосом:
- Приглашаю вас, братья мои, на пир...
Семь дней и семь ночей продолжались пиры, забавы и охоты. Когда же минули те семб дней и семь ночей, и закончилась Встреча Четырех Великанов – первым в обратную дорогу отправился Семовит.
Перед отъездом поклонился он невидящей наставнице и еще раз вложил свои ладони в ладони Лестека.
- Слышала я, - обратилась к Семовиту слепая, - что благородная госпожа Арне вышла замуж за Мыну, сына князя Ватая.
- Да, так случилось, - признал Семовит.
- Так что езжай, - сказал Лестек, - и вместе с Мыной добудь Грады Червенские, чтобы я когда-нибудь получил от тебя в дар багряный плащ.
- Ты получишь от меня четыре багряных плаща, - пообещал Семовит с едва скрываемым пренебрежением и даже презрением, глядя на исхудавшую фигуру Лестека, на его некрасивое, желтое лицо.
Затем попрощался с Лестеком и покинул его шатер Дабуг Авданец. Только не сразу он поехал в Геч. Еще зашел в шатер слепой наставницы и привел с собой смуглолицую невольницу с юга по имени Хлоэ.
- Разве не пора уже, госпожа, - обратился Авданец наставнице, - чтобы наш господин, Лестек, стал настоящим мужчиной? Говорят, что только овладев женщиной человек становится мужчиной. Так что прими эту девицу в качестве подарка от меня для Лестека.
Сказав это, он вытолкнул перед собой стройную невольницу в белой хламиде.
Наставница знала, что Авданец прав. Она предназначила Лестека для великих деяний и наивысших отличий. Вот только по-настоящему мужчиной он еще не стал. Как долго еще можно было держать его при себе, в своем ложе осушать его слезы сомнения и укрощать страх?
И не могла она удержаться от того, чтобы свои чувствительные и нежные ладони не сунуть под хламиду невольницы, прикоснуться к ее бедрам, низу живот, погладить плоский живот и небольшие выпуклые ягодицы. Груди невольницы торчали крепко, шея была длинной, а лицо, по-видимому, красивым, если она правильно почувствовала это своими пальцами.
- У нее был только один мужчина, мой шурин, Одилен, - сообщил Авданец. – И, какк оно бывает на востоке, другие женщины научили ее искусству любви. У Лестека не будет с ней трудностей, поскольку она знает, как возбуждать телесную жажду в мужчине, и как ее удовлетворить. Нашего языка она почти что не знает, так что никаких тайн не выдаст.
Он лгал. Эта невольница хорошо знала язык склавинов, и Авданец для того отдал ее Лестеку, чтобы в будущем знать обо всем, что творится у того на дворе.
Запах благовоний, которыми окропила себя невольнеимца, буквально ошеломил слепую наставницу. На какое-то время она утратила контроль над собой и позволила, чтобы крылья ее носа слегка затрепетали, делая заметной ее женскую похоть. Снова она сунула руку под хламиду, чтобы пальцы ее исследовали бедра и низ живот женщины.
- Зачем ты это все делаешь, Авданец? – спросила она сдавленным голосом, поскольку похоть перехватила ее дыхание.
- Мало чего я достигну без милостей и разрешений Лестека, - признал тот. – А ведь я желаю иметь много: все земли вплоть до Сарматских Гор.
Наставница задумалась вот над чем: знает ли Авданец, что с момента смерти Спицимира ее женские желания успокаивали девицы. И кому, собственно, дарит он эту невольницу: ей или Лестеку. А может обоим? Сейчас ей захотелось, чтобы Авданец ушел как можно быстрее и оставил ее с этой невольницей, поскольку хотелось ей познакомиться с ее любовным искусством.
- Благодарю тебя за этот подарок, Дабуг Авданец, - сказала она, вынимая руку из-под хламиды, складывая ладони на лоне. – Я всегда желала тебе только добра, и такой же останусь. Никогда не забуду о том, что это ты, Семовит и Палука признали старшинство Лестека и сделали его юдексом. Лестек будет знать, что ему делать дальше, подобно тому, как и ты сам знаешь свою дальнейшую дорогу.
Усмехнулся Авданец. Знал он, сколь короткой бывает память правящих. Только наставница не могла видеть этой усмешки, услышала лишь покорные слова:
- Прощай, госпожа.
Тем же самым днем с Лестеком попрощался и Палука. Он прижал его к своей выпуклой груди и уехал в Жнин во главе собственной дружины.
Не записано ни на какой покрытой воском табличке, ни на рулоне из березовой бересты, ни на пергаменте – что думал Даго Господин и Пестователь, когда шпионы доносили ему о встрече его четверых сыновей, о каждом слове произнесенном Лестеком, Авданцем, Семовитом и Палукой.
Никому не открывал Пестователь своих мыслей и намерений. Говорят, что когда произошло расставание сыновей, и каждый из них уехал в свою сторону, чтобы исполнить свои намерения, тогда же и Пестователь возвратился в Гнездо и заявил Петронасу:
- Не содеяли мои сыновья ничего против меня, так что и я ничего против них делать не стану. Ибо сказано: пускай не знает правая рука, что делает рука левая. Потому не говори мне о них ничего, пока они не оскалят против меня своих зубов. Они ведь по крови спалы, а каждый спал обязан переболеть Жаждой Деяний. Только знай, Петронас, что я должен иметь более многочисленную и лучше вооруженную младшую дружину. Тебя же я назначаю командующим всей этой армии.Если же тебе кто-то скажет, будто бы Лестек попытался возвыситься надо мной, принимая корону юдекса, ответь ему, что Пестователь не нуждается ни в какой короне, ибо из сражения против богачей и коронованных родилась его держава. Заверяю тебя, Петронас, что с коронованной головой Лестеку ближе к виселице, чем к трону Пестователя.
- А что же с моей сестрой, с Зоэ? – спросил Петронас. – Тебя долго не было, господин. Может ты нашел какой-то след?
- Никакого следа я не нашел. Потерял ее навечно… на всегда… - все время повторял тот.
- И что я должен делать, собрав больше воинов? – спросил Петронас.
Ответил ему Даго Господин:
- Разве не можешь ты уважить моей боли, Петронас? Я сделал тебя Выразителем Моей Воли, поскольку сам я стал лишен ее. Делай то, что считаешь верным.
- Я спрашивал тебя, господин, может ли Авданец предложить Лестеку корону юдекса, и ты дал на это свое разрешение. Известно ли тебе, что по этой причине многие воеводы, хотя бы Желислав, Ольт Повала и Ченстох шепчутся между собой, будто бы отозвалась в тебе кровь карликов?
- Они говорят правду. Это отозвалась во мне кровь карликов, - тихо согласился Даго.
- Твои сыновья развяжу т войны, - продолжил Петронас. – Народ боится, что они рассердят Сватоплука, а ты лишен воли.
- Это правда. Нет уже во мне моей воли…
- Ты позволил, господин, чтобы на Вороньей Горе тебя видела благородная госпожа Арне. Я приказал ей молчать, но у нее болтливый женский язык, и теперь она рассказывает, что видела тебя карликом.
- А разве не стал я карликом, Петронас?
- Ты позволяешь своим сыновьям делаться великанами, в то время, как сам делаешься карликом?! – воскликнул изумленный Петронас. – Взбунтуется против тебя твой народ и начнет тебя презирать.
- А разве не имею я в тебе своего защитника? – спросил Пестователь.
На долгое время между ними повисло молчание. И вот, наконец, Даго Господин обратился к Петронасу, не отрывая ладоней от собственного лица:
- Я видел сон, Петронас, что у меня похитили Зоэ, чтобы я сделался безвольным карликом. Но вернулась ко мне Зоэ, и я почувствовал себя счастливым.
- Как мне понимать твой сон, Пестователь? – с оттенком страха спросил его Петронас.
И вновь, после длительной тишины, сказал Пестователь едва слышимым шепотом:
- Много дней кружил я по полям и лесам своей державы. Ночами ко мне обращались священные рощи, озера и сама пуща. Это благодаря ним узнал я, что целая и здоровая вернется ко мне Зоэ, чтобы осчастливить меня.
- Так как же понимать твой сон, господин мой? – повторно спросил Петронас.
Пестователь отнял ладони от лица и поднялся с лавки. Он подошел к окну и повернулся спиной к Петронасу, чтобы тот не мог видеть его лица.
- Оставь меня одного, Петронас, - приказным тоном произнес он. – Уйди отсюда, как можно скорее, ибо слишком много ужасных мыслей кружит в моей голове. И если овладеет мною безумие, тогда, возможно, мой Тирфинг не пощадит и твоей шеи.
Петронас молча покинул комнату, поскольку внезапно испытал страх перед Пестователем. Чуть ли не бегом вскочил он в свою комнату и бросился на ложе, застланное медвежьими шкурами. В Византионе он обучился множеству искусств – в том числе и искусству притворства. Но в беседе с Пестователем у него складывалось впечатление, что тот овладел этим искусством еще совершенней. И что он догадался о судьбе Зоэ.
"Убью его. Убью, - бормотал он сам себе и сжатым кулаком бил в мягкую шкуру. – Это он обрек на смерть меня и Зоэ. Для него я всегда был и буду только лишь достойным презрения карликом".
Неожиданно в голову его пришла мысль, что если он убьет Пестователя, то уже никогда не сможет доказать, что он – великан. Мало значило то, что, быть может, многие другие увидят в нем величие. Здесь считался один лишь Пестователь. От него желал он услышать слова: "Когда-то я ошибся, Петронас. Воистину, ты величайший великан среди моих сыновей".
Рассказывают, что не прошло и четырех дней, как перед самым наступлением темноты и закрытием врат Гнезда трое согдов, стерегущих вход на подворье крепости, увидели оборванную девку, направлявшуюся к дворищу Пестователя. Согды хотели перекрыть ей дорогу своими пиками, но гордая поза и презрительный взгляд женщины удержали их от этого. Она же смела вошла на дворище и направилась прямиком в комнаты Пестователя.
Охранявшие Даго два согда тоже перекрыли ей дорогу.
- Прочь! – крикнула та настолько громко, что через толстую дверь ее голос услышал Даго.
Он вышел из комнаты и увидел Зоэ, ободранную и грязную, едва стоящую на ногах.
Пестователь схватил ее на руки и провел к себе, после чего приказал созвать служанок, чтобы те девушку накормили, повели в баню и переодели в самую дорогую одежду.
Зоэ не могла пояснить, кто ее похитил, и где ее прятали столь долго. Похитители молчали, потому она не распознала, из какого они народа. Ее завезли в стоящую на отшибе хату, которая когда-то принадлежала Угольщику, теперь же там проживала только вдова с тремя дочками. Четыре женщины днем и ночью следили за запертой в тесной каморке Зоэ. Но случилось так, что однажды ей удалось сбежать в лес. Три дня и три ночи шла она сквозь чащобы, направляясь на север, чтобы, наконец-то, добраться до Гнезда. Дорогу своего бегства она не запомнила.