– Задавишь! Отпусти!
– Щ-щас, – пообещал Фёдор, повлёк её и вместе с нею ловко перешагнул через низкий вдоль дороги плетень. Оказавшись в чужом огороде, утопая по голень в снегу, оба снежной глубиною добрались до обдёрганного стожка, и вместе повалились в пахучее сено…
И вдруг в голове Марии мелькнуло решение: хотя бы назло Сергею согласиться с местом завхоза…
В наступившем сумраке, отряхиваясь от сена, Фёдор спросил:
– Ко мне, что ли, тебя принесло?
Марии не понравился его тон, и она заявила:
– У меня тут муж!
Фёдор хохотнул и пожелал узнать:
– Семешка-дурак, что ли?
– Сам ты дурак, – обиделась Мария и со значением вскинула голову, заявила: – Сергей Никитич!
– Кто-о?! – не поверил Фёдор. – Музыкант?!
– Какой ещё музыкант? – не поняла она и уточнила: – Директор школы!
– Вот те раз! – Лицо Фёдора вытянулось. – Ты и он! Ни хрена себе! Вот это сюрприз…
Мария поняла его недоумение по-своему.
– Ну и што? – сказала она даже с некоторой обидой. – Подумаешь, хромой…
Но Фёдор вдруг ощетинился и произнёс сквозь зубы:
– Заткнись, с-сука! И вообще… Отвали от меня! Да за него деревня любого в клочки разорвёт.
Но Марию это особо не взволновало. Спокойным голосом она удивила даже Фёдора:
– При чём тут деревня? Сергей теперь сам по себе, а я сама по себе… И вообще… Не к нему приехала. Работать здесь буду.
– Это кем же? – снова удивился Фёдор. – Уж не председательшей ли?
– Чего ты осклабился-то? – обиделась Мария. – Завхозом! Вместе с вами… В детдоме работать будем.
На Фёдора словно ушат ледяной воды опрокинули.
– Ё-о-моё! – только не заорал он. – Вот это подарочек отцу! Пойдём, пойдём со мною. Щ-щас я папашу обрадую…
Осип подбрасывал в огонь печи берёзовые поленья. Сидя на корточках, он посмотрел на входящих снизу вверх, прижмурился: кого это на ночь глядя Фёдор приволок в чужую, по сути, избу? При свете играющего в топке огня его немного поношенным глазам не сразу удалось разглядеть Марию. Когда же проникся, вскочил, заволновался.
– Господи! Боже мой! – вознёс он молитву Всевышнему словами Бориса Михайловича.
Только его голосок взвился не мягким баритоном аптекаря-барина, а фальцетом угодника-лакея. И получился не восторг, а какой-то холопский вопрос, на который Фёдор отозвался с издёвкой:
– Твой, батя, твой. Вот и богиня твоя прибыла. Сам Бориска прислал тебе завхоза – люби и жалуй, на здоровье!
Он подтолкнул гостью к отцу, который подскочил – перехватить её за плечи – и улыбнулся так, что его узкое лицо сделалось поперёк шире.
Оказавшись росточком своим выше Марии, он почувствовал себя мужчиной и захлебнулся бы полнотой чувства, когда бы не выдохнул из груди восторженное:
– Ой, как же я рад! Как же я рад!
Он наклонился, припал губами к холодным Марииным пальчикам, да так и замер, ровно ему вступило в поясницу.
Фёдор, глядя на отца, тут же родил именно ту фразу, которая впоследствии стала классической:
– Ну, кино!
Приглашая Марию пройти в передний угол, Осип развёл рукой и опять приклонился к руке. Своим тылом, прикрытым чёрным шевиотом брюк, напомнил сыну старательного фотографа, отчего Фёдор прыснул и предупредил:
– Щ-щас! Птичка вылетит.
Осип не понял, о чём речь, обернулся, сказал:
– Две!
Фёдор весело хохотнул и спросил:
– У тебя чё там, инкубатор?
– Где?
Вёдра на скамье у входной двери задребезжали от хохота. Мария поняла шутку, однако хватило ума сдержаться. Однако она ослабла от внутреннего содрогания и опустилась на подоконную скамью. Там она перевела дыхание, превозмогла приступ смеха. Осип её дыхание понял по-своему, взялся утешать гостью:
– Не обращайте внимания. Что с него возьмёшь…
– Взять с меня нечего, – согласился Фёдор, – а дать могу… Так примочу, не скоро высохнет! – показал он отцу круглую репу здоровенного кулака.
Кулак этот почему-то напомнил Марии отходящее от озноба тело женщины, наверное, всё ещё лежащее на диване в доме Катерины. Заодно вспыхнул в сознании и рыжий огонь её раскинутых волос…
Осип между тем корил сына:
– Ни стыда ни совести… Хоть бы при чужом человеке…
– Это она-то чужая? – пугая Марию возможным откровением, опять расхохотался Фёдор, но открыл он удивительную для неё правду: – А не ты ли с её матерью две недели в татарском летнике чухался?
Мария поджала губы, показывая Фёдору, что ей не нужны такие открытия. Фёдор замолчал, но усмешка на его губах дала понять, что разговор этот дрожжевой, подогревать не надо – в любое время и в любом изложении может поплыть через край…
Тем временем Осип, не вдаваясь в их переглядки, поднял за колечко подпольное творило, унырнул от озвученной правды в тёмную глубину подполья и снизу спросил:
– Ты, оказывается, дочка Фетисы Григорьевны? Чудесная женщина – приняла нас, обогрела…
– И вы её обогрели, – отозвалась Мария. – Совести у вас не хватило хотя бы предупредить, что уезжаете.
– Грешен, – повинился из глубины Осип. – Буду в Татарске – забегу, повинюсь.
– Вы там не больно-то рассказывайте обо мне. Она уверена, что я к Сергею вернулась. А то она любит… додумывать…
Выкладывая на половицу кусок свиного сала, Осип вздохнул:
– Ах, дети, дети!
Фёдор подмигнул Марии:
– Нашёл детей – хоть за ночь семь раз потей… Достань там чего покрепче! – приказал он отцу.
– А если Васёна придёт? – вынырнул Осип головой наружу.
– Васёна, Васёна… – вспылил Фёдор. – Без твоей Васёны скоро и в сортир не сбегаешь…
Из подполья на свет пылающей печной топки выставилась руками Осипа наполовину полная четверть самогона. Фёдор подхватил её, колыхнул содержимым и вознёс на середину стола.
Выбравшись наружу, Осип захлопнул творило, нарезал сала, хлеба, принёс из сеней штуку малосольной нельмы, капусты квашеной, поставил стопки…
– О какой Васёне вы говорите? – спросила Мария, вспомнив, что бабы во дворе Катерины произносили это имя.
На вопрос ответил Осип:
– В деревне одна Васёна – хозяйка наша.
– В чёрном платке? Рыжая которая?
– Кто её знает, рыжая, не рыжая? – пожал плечами Осип. – Я её без платка ни разу не видел. Может, и рыжая.
– Ну, конечно, рыжая! Она это! – поняла Мария. – Бабы полднем из лесу обмороженной её притащили… Туда, в дом, где мы с Сергеем остановились. Катериной хозяйку звать. Я уходила – она только что не мёртвой на диване лежала. Хозяйка её и оттирала…
– О! Тогда пьём! – радостно потёр ладонями Фёдор, приступая к разливу.
А Осип задумался:
– Чего это её в лес потянуло? Серьёзная вроде женщина…
– Чего потянуло, чего потянуло… – хохотнул Фёдор. – Кошке и той неймётся – об углы трётся… Да ещё мужик такой, как я, рядом… Ну! Примем, что ли… за её здоровье!
Фёдор поднял стопку и разом опорожнил. Мария последовала за ним. Не отстал и Осип, чтобы тут же не без удовольствия сказать:
– За то, что тесна земля-матушка! Ещё утром – ни сном ни духом… А вот поди ж ты – уже и завхоз мой рядышком со мною сидит…
– Не торопись её присваивать, – оборвал Фёдор отца. – Или ещё не докумекал, что она Музыкантова жена?
Однако Осипа это сообщение не смутило:
– Ну и Музыкантова… И что теперь? Не надо меня пугать. Да! Сергей Никитич – большой авторитет. Только и Борис Михайлович не лыком шит… Знал, кого сюда направить…
– Ты посмотри на него, как хорохорится, – глядя на Марию, качнул Фёдор головой в сторону отца. – Заметь: он у меня – как японец: угождая, побеждает… За своим страхом, как в засаде прячется. А сам оттуда подножки людям подставляет. Думает, что умнее всех. Теперь он твоего мужа так начнёт уважать, аж костыли кинется переставлять. Удобней будет присмотреться, как их выбить. Поэтому наверняка и сговорились с аптекарем тебя в завхозихи заманить. Надеются тебя облапошить, а заодно и Музыканта твоего опорочить… Вот уж тогда хозяйничай в детдоме как в собственном кармане.
– Что ты буровишь, остолоп? – затряс Осип перед сыном ладонями. – Чего ты несёшь, идиот убогий?
Чтобы придать себе значение, Марии захотелось солгать:
– Заткнитесь вы оба! Мне Борис Михайлович в Татарке открыл всю вашу Америку…
Она имела в виду торговлю наркотиками, но Осип не придал значения «американскому открытию», а зачастил своё.
– Да аптекарь ни в какой Татарке, ни за Татаркой не настаивал, чтобы я принял тебя завхозом, – взялся уверять Марию. – Только рекомендовал. Заодно говорил, что можно и племянницу Сергееву в детдом пристроить… Я-то советовал лучше предложить тебе место воспитательницы, а не завхоза.
– О-хо-хо! – развеселился Фёдор. – Нашлась воспитательница… Да ей банщицей к мужикам – само то…
– Цыц! – взвизгнул Осип. – Мелешь чёрт-те что?!
– А ты сидишь, рассыпаешься мелким бесом… Боишься, что жирный кусок не тебе одному достанется… Наливай давай! – приказал Фёдор. – Лебезишь тут сидишь на сухую…
Осип повторно поднял перед Марией стопку, чтобы сказать:
– Будем!
Он произнёс это слово так, что в нём зазвучали и надежда, и гарантия, и даже интим… Оно как бы звало Марию вступить в лукавую игру. Но не во взаимную, а скорее в направленную. Против кого? Хотя поиграть своею женской властью Мария всегда была не прочь. Она умела досуха выкручивать мужские души. Не всегда, правда, с успехом, но от возмездия пока удавалось увиливать. И теперь она прищурилась умом, чтобы проникнуть в Осипово нутро. Но тот поспешил отгородиться от её прониза поднятою стопкой и повторить сказанное уже явным вопросом:
– Будем?
Не дожидаясь ответа, Осип острым кадыком вкачал в себя питьё, вместе со стопкой опустил глаза и поспешил закусить. Мария перевела взгляд на Фёдора, обнаружила, что тот уже успел сотворить в себе самогонный хаос и вовсю блаженствовал в нём. Глядя на него, Мария подумала: «И такому идиоту природа выделила столько мужской силы и таланта…»
Ей пожелалось представить себе кавалера с телесными достоинствами Фёдора и изворотливостью Осипа. Но получилось нечто противное: скроенное из наглости первого и неприглядности второго.