Присказки, поговорки, песни увлекали её порядком сложения, созвучием окончаний. В этот животворный мир слов она пыталась внести и свою долю. Позже она напишет строки, которые определят её судьбу:
…Здравствуй, лучший мир поэта!
Я явилась не гостить,
Не затем, чтоб кануть в Лету,
Жить в тебе! Тобою жить?
В детдомах Лиза разучилась и плакать, и смеяться.
И вот она стоит в спальне, куда приволокла её Нина Ивановна. Стоит у мокрой постели и шепчет. Ей хочется сказать, что до завтрака тут было сухо, но Нина Ивановна устроена так, что верит лишь плохому. И девочка спорит с нею в себе.
– Молишься, что ли, сочинялка хренова?! – орёт воспитательница. – У! Зассыха чертова! Неси матрас на улицу!
Но Лиза не торопится подчиниться приказу. Она думает, что ребята и хотели бы, может, сподличать, да не могли – все они были в столовой. И Нина Ивановна, похоже, ни при чём – вон как орёт! Но кто-то же налил столько воды, что и под кроватью сыро? Неужели сам…
А Спирик уже сидит в своём кабинете. У него уже собирается совещание. Он уже сильно уважает свою занятость.
По правую руку от него притихли истопник и завхоз, по левую – повариха и кастелянша, напротив – воспитатели. Нет среди них только Нины Ивановны. Её ждут. Но наперёд её врывается в кабинет Лиза. Она останавливается против Спирика и глядит ему прямо в лицо. Она помнит из «Маугли», что всякий зверь не выносит человеческого взгляда.
И Спирик отводит глаза.
– Шакал! – громко говорит девочка и разворачивается уйти. Да на пороге сталкивается с Ниной Ивановной. Отскакивает от неё, как ошпаренная, и только потом исчезает за дверью…
Воскресенье. Но кастелянша на месте. А у Лизы опять разорвано пальто. Надо починить. Она никак не хочет ходить оборванкой.
– Ох, Лизавета! – говорит кастелянша. – Чё ж ты так… с директором-то обошлась? Не опасаешься нисколько… А он, у-ух! Злопамятный! А пальто чё у тебя… Сёдни-завтра… Драньё и драньё… Хорошо ещё, что сама чинишь… А мне и выходного нету. Поутру завхоз собирается в Татарку. Заодно и бельё на прожарку свезёт. Не то вши заедят… Надо всёшеньки сложить, сосчитать, записать… Успеть прожарить до бездорожья. А то, как весна возьмётся, тогда по нашей грязи и на тракторе не проползёшь.
Она говорит, говорит… Лиза от неё узнаёт, что завхоз в район отправляется чуть свет, что едет он в розвальнях, запряжённых детдомовской конягою Веркой. Что у него есть ружьё от волков.
Оч-чень хорошо!
В постель Лиза ложится одетой, но не спит. Наконец понимает – пора! Обувается в сушилке. В раздевалке её пальто висит первым…
И вот она уже торопится через тёмный двор. Пока никого поблизости нет, Лиза ныряет под узлы, уложенные в розвальни кастеляншей, и скоро слышит:
– Но-о, Верка! Поехали, родимая!
Я – дочь врага народа
Прожарка во дворе городской бани. От бани до вокзала – рукой подать, но это по главной, по Володарской улице. А там милиция! А в кутузке Лизе сидеть некогда. Она едет в Москву. Ей надо сказать прямо в лицо Сталину об отце, о матери, о Игоре Васильевиче… И пусть у неё на груди вспыхнет кровавая звезда. Лиза умрёт стоя! И она идёт татарскими задворками, где колдобины и рытвины такие, словно дороги подняты зимней вспашкою.
День пасмурный. На вокзальных часах около десяти. В зале ожидания сумеречный холод. А народу! – собака не проскочит, как бы сказала бабушка. В окно виден пустой перрон…
Лиза устраивается на полу, возле спящей старушки, и начинает себе кемарить. Она успокоена тем, что её могут принять за старухину внучку. В дремоте своей она идёт в Москву прямо по шпалам. Рядом с нею шагает Сталин. Она говорит, но голос её шумит речным перекатом. Сталин явно ничего не понимает, и она наскакивает на него с кулаками. Он отталкивает её от себя и гудит паровозным гудком…
Лиза просыпается. Люд вокзальный всполошён. Хватает пожитки. Всяк надеется опередить ближнего – поскорее вырваться на перрон, где стоит пятьсот весёлый…
У дверей давка. И девочка ныряет вниз – под ноги. Люди боятся воров. Оттого между полом и поднятым до животов скарбом довольно просторно. И девочка скоро оказывается на платформе.
Февраль сорок пятого. Поезд один, народу – тысячи! Все куда-то спешат. Большие ругаются, маленькие вопят, милиция орёт. Паровоз пускает пары. Снег идёт стеною…
И никому нет дела до того, что девочка лет десяти довольно ловко влезает на крышу вагона… Наверху она ложится ничком и шепчет:
– Поехали, што ли!
Наконец паровоз гудит, вагон дёргается. И сразу же навстречу ветер, дым вперемешку со снегом, стук колёс: та-та-та, та-та-та.
Скоро наваливается дремота. В голову западают слова бабушкиной песни:
…Ванька-ключник, злой разлучник.
Разлучил князя с женой.
…Ванька-ключник, злой разлучник.
Та-та-та-та, та-та-та…
Лиза не чует, когда поезд останавливается. Кто-то снимает её с крыши. Она плывёт куда-то. Потом оказывается в белой комнате. Там высокий милиционер в погонах спрашивает белого же старичка:
– Как тут наша Лягушка-путешественница?
– Слава богу, товарищ майор, – отвечает старичок. – Проснулась. Не обморозилась. Пусть немного побудет здесь. Посмотрю: может, простыла…
Девочка лежит на кушетке. Майор подсаживается, спрашивает:
– Что, красавица? Очухалась? Куда путь держим?
– Куда надо, – грубо отвечает Лиза.
– А куда тебе надо? – не обращает он внимания на её тон.
– К Сталину! – тем же голосом сообщает девочка.
– Вот как! – вступает в разговор доктор. – Я не ослышался? Тогда тебе следует сейчас лежать в Омске, а не в Барабинске. В другую сторону поехала, матушка.
«Матушка» не верит, майор поддакивает доктору:
– Да, да! Так оно и есть.
Лиза ни о чём больше не хочет говорить. Слезища сползает с её щеки на подушку…
Скоро майор опять наведывается к Лизе. Приносит булочку и стакан чаю. Просит её хорошим голосом:
– Ты, пожалуйста, подожди меня. Не убегай. Ладно? Поговорим. Ладно?
– Подожду, – обещает Лиза.
– Я тебя в гости домой приглашаю. Пойдёшь?
– Пойду.
У двери он оборачивается и сообщает:
– Меня зовут Ильёй Денисовичем. А тебя?
– Олей, – врёт Лиза.
Илья Денисович вскидывает брови, улыбается и выходит.
Потом они идут по вечернему Барабинску. Илья Денисович пытается узнать:
– Откуда ты взялась?
– Из детдома сбежала, – откровенно признается девочка.
– Что? Плохо там?
На этот вопрос он ответа не получает, но спрашивать продолжает:
– А до детдома ты чья была?
– Я? – глупо переспрашивает Лиза и, досадуя на себя, выпаливает: – Я – дочь врага народа!
– Вот как! Ты об этом всем сообщаешь?
– Не всем, – потише говорит она.
– Чем же я заслужил такое доверие?
– Вы? – уже шепчет Лиза. – Вы… Вы – как мой папа…
Майор долго молчит. Светит луна. Поскрипывает снег. Деревья в куржаке…
– Я прошу тебя, – наконец говорит Илья Денисович. – Прошу! Никому и никогда не говори об этом. Я думаю, что время твоё придёт…
Лиза последних слов не понимает, но кивает, соглашаясь.
– Ну вот, – сообщает Илья Денисович. – Пришли…
Дом его – это сени, кухня и комната. С порога кухни Илья Денисович кричит в комнату:
– Оля! Мы пришли.
– Слышу, – доносится ответное, и в кухне появляется Оля. Шаль на ней большая. Сиреневая. Волосы ото лба зачёсаны назад. На затылке собраны в узел.
Есть лица красивые, есть безобразные. А есть родные. О таком лице Лиза очень соскучилась.
Когда Оля подходит помочь ей раздеться, Лиза ловит её руку и на миг приникает щекой к ладони.
Тут же пятится к двери. Но Илья Денисович подхватывает её, приподнимает, велит:
– Стряхивай пимы!
– Две Оли, – говорит за столом Илья Денисович, – как же мне вас называть?
– Оля-маленькая, Оля-большая, – советует Оля-большая.
– Так вот, Оля-большая, – обращается он к жене. – Пока ничего не делай. Уложи её спать. А утром в баню сходите…
Лиза быстро засыпает. Но скоро просыпается, детдомовские ребята всегда настороже. Они всё слышат. Слышит и Лиза. На кухне идёт разговор.
– Ты согласна? Девка что надо!
– Конечно! – отвечает Оля. – Мы же договорились.
– Вот и отлично! – бодро говорит Илья Денисович. – А оформить усыновление – это я берусь. Ты с нею утром поговори…
Лизе очень хочется остаться. Но ей нужно в Москву! Нужно… И утром Илья Денисович с большою Олею девочку в доме не находят…
Марфутка ничейная
И опять ветер. И опять снег. И паровозный дым…
На этот раз Лизу милиция высвобождает из уголка платформы, на которой уложен сосновый кругляк.
Идёт очередная облава.
Лизу ведут через железнодорожные пути к приземистому вокзалу. На его вывеске зелёным по белому написано, что перед девочкой всё та же самая станция Татарская.
В милицейской комнате, кроме неё, пацан и девочка лет шести. Девочку спрашивает сидящий за столом дежурный:
– Как тебя звать?
– Катя. Екатерина Антоновна Жихарева.
– Умница, – хвалит её дежурный и записывает ответ. – Как в беспризорных оказалась? – спрашивает.
– Я не оказалась. Меня лечили тут. В госпитале.
Девочка показывает до того спрятанные в рукавах руки, у которых нет обеих кистей.
Дежурный кряхтит, кашляет. Хрипло осведомляется:
– Отморозила?
Катя отвечает спокойно – привыкла отвечать:
– Фашист отрубил. Он хотел мою Поварёшку убить, а я спасла.
– Поварёшка – это кто?
– Кошка.
Дежурный клонится лбом на пальцы подставленной руки. Покачивается, бормочет:
– О Господи! Твою мать!..
Потом он глубоко вдыхает, отдувается и снова спрашивает:
– А родители где?
– Маму другой немец застрелил. Она того фашиста палкой убила. А папа – лётчик! Он меня найдёт. Я уже вылечилась.