На краю света стынь, сушь!
На краю света тьма, глушь!
Там живут беды, боль, страх;
Там лежат вечность и прах!
Не ищи слабый тот путь!
Отрекись разом – стой тут!
Стоит ли, не стоит – как знать?
Подыши сто лет и… спать!..
Зря старается дятел. Не понимает, что Лиза – на краю света. Никаким старанием до неё не достучаться… Зря, глупый, старается. И комары напрасно суетятся – укусы их Лизу не тревожат…
Но вдруг орёт ворона. Ей удаётся сбить Лизу с рифмы. Она озирается и замечает, что из-за недалёкой сосны на неё тёмной дырочкой глядит белая-белая попа.
Лизе хочется букашкой зарыться в дёрн. Она горбатится, будто и впрямь намеревается стать насекомым. Но кто-то издали кричит голосом Веньки:
– Войцех! Где ты там… обделался, что ли?
Прикрывая штанами белизну, Володька отзывается:
– Утром Славкиной каши нажрался, дурак… Живот пучит…
Направляясь в сторону голоса, Володька оборачивается – глянуть на «Славкину кашу» – и видит Лизу.
Ему бы сделать вид, что её нет. Но куда там!..
– Следишь, с-сука! – шипит он и, подхватив толстую хлыстину, идёт на приступ.
Лизе приходится поспешить. Она торопится мимо только что оставленной Войцехом сосны. Палка летит следом, но оказывается гнилой. От удара по стволу она разлетается обломками. Увернувшись от них, Лиза падает и угадывает ладонью прямо в «кашу»…
Володька уже рядом!
Не была бы Лиза Лизою, если бы тёплая слякоть оказалась вытертой о землю. Подскочив на ноги, она полной горстью вмазывает её Володьке прямо в глаза.
Дело бы не кончилось добром, но тут среди сосен заблеял известный своей бодливостью козёл. Лиза не видит, куда исчезает Володька. Сама она, перескочив прясла, через секунду стоит в чужом огороде, где ветхая бабуля уже поясняет:
– Ет Мартын! – именует она козла. – Суседкин дьявол!
А дьявол стоит по ту сторону прясел, упершись копытцами в жердину!
– Теперь ня жди, – продолжает бабуля. – Ня уберётся, покуда Михална не увядёт. В сельпо подалась, а ён выскочил идей-та… Придётся погодить…
Последние слова относятся к Лизе, и та соглашается.
– Ну, тоды… Руки-то сполосни, – велит старая. – Пойдём, что ля, чай пить…
На ходу она хвалится:
– У мяне ишо и кипяток не простыл…
В ограде под навесом печь, на плите чайник… Там же полно «суседкиных» пчёл.
– Тольки не махайся на их, тоды ня жиганут, – предупреждает бабуля.
Уже за чаем она сообщает:
– А ты мне вот на чё нужна… Бог тебя послал. Погодь – сщас вынясу…
Она идёт в избу; выносит такую же Библию, какая была в доме Игоря Васильевича – директора памятной школы. На ходу говорит:
– Я – баушка Роза… Семьи ня помню – мать родами померла. Ня знаю, какой дурак мяне Розой окрестил. – Отмахивается она от чуждого ей имени, чтобы попросить: – Ты тут вот мне почитай. Сама-то я плохо вижу… А я толковать буду… Тут ишо с ятями писано…
Всё это говорится запросто, будто рядком с нею сидит близкая родня…
Под вечер Лизе, отведавшей полную миску русских щей и огромную порцию духовности, хозяйка у знакомых прясел велит:
– Ты, девка, не заботься ни про чё… Ходи, как домой. И Мартын тя боле не тронет. Ён как собака – своих скоро признаёт. А о Войцехе даже ня думай – не твоя судьба. Ён – дурень бестолковый, а ты – искра Божья! Тольки Неба единого слухайся!..
Пока Лиза бредёт обратно в лагерь, слова нового стиха сами собой ложатся в последние строфы:
Если ж ты не в силах терпеть,
Если ты и в горе стал петь,
Если глушишь смехом стон, вой,
То иди смело – ты свой!
Там, за краем света, удел
Праведных и смелых людей…
Только всем желаньям, так знай,
И за краем света есть край.
Закинутая
Второй год обучения сразу ошарашивает девчат объявлением: отныне они не слесари-сборщики группы СБ-9, а радиомонтажницы!
Проясняется, что это заказ Института ядерной физики, который недавно образован под Новосибирском, в Академгородке.
Девчата сразу чувствуют себя приближёнными к советской науке!
Как уж там девчата, а для Лизы и работа обычного телефона – тайна за семью печатями.
Усилие постичь полёт живого слова в безмерном пространстве творит короткое замыкание в её голове – и ни малейшего просвета!
После долгих попыток вложить азы нового предмета в головы учениц Виктор Петрович всё-таки вынужден раздать им канифоль, припой, кислоту, чтобы «бестолочь эту» научить хотя бы путём паять.
Затем на верстаках появляются платы, схемы, наборы деталей. Определяется задание – каждому до Нового года собрать по простейшему радиоприёмнику!
Чего, казалось бы, проще – собрать по схеме проводники-сопротивления, чтобы вся эта белиберда заговорила выловленными из эфира голосами. Тут и начинаются нервы, слёзы, сопли… Девчачьи, но не Лизины.
Её не волнуют беспризорные голоса эфира. У неё собственное мироздание, полное не собранными пока что рифмами.
Не прилагая никаких нервных усилий, она по схеме подбирает всякие проводники-детали, один к другому пристраивает, прилаживает, припаивает, всем существом своим витая в поэзии:
Туманы, следуя за мной,
Как духи, пахнут стариной…
Лиза повторяет и повторяет неотвязчивые строки… Не запомнить – значит, улетучатся. Пустота мигом заполнится другими строками…
При этом её в мастерской, можно сказать, нету: носит её где-то в беспредельном одиночестве…
В забытьи она не осторожничает – повторяет и повторяет вслух:
…А на дороге неуклюж,
О камень ворон чистит клюв…
Наплывают новые и новые строки, и Лиза уверена, что стихотворение уже состоялось.
В это время работающая за соседним верстаком Ольга Ковалёва очень громко просит мастера:
– Уберите меня от этой стихоплётки! Городит над ухом всякую хреновину…
Лизу её голос выхватывает из одиночества и втаскивает в производственную мастерскую, заполненную хихиканьем, репликами, насмешками…
Виктор Петрович не успевает ответить.
Лиза уже стоит среди мастерской и читает во весь голос:
Туманы, следуя за мной,
Как духи, пахнут стариной.
А на дороге неуклюж,
О камень ворон чистит клюв.
И поле, полное зерна,
Лежит, от тяжести вздыхая,
И богатырская луна
Плывёт, как чаша круговая.
Над дозревающей страдой
Колосьев медный звон несётся,
Как будто Сивка за скирдой,
Уздечкой тренькая, пасётся.
Тут время дремлет на меже,
Укрывшись с головою чудом,
Тут слышно, как поют в душе
О счастье гусли-самогуды…
Замершие голоса долго не оживают!
Но вдруг!.. в тишине гулкой мастерской подлость, голосом Пельдуски, произносит:
– Ой! Да это стихотворение я уже читала в каком-то старом журнале…
Середина декабря. Радиоприёмники должны перед Новым годом заговорить. Должны-то должны, да долги-то страшны…
В день Пельдускиной грязи ни в столовую, ни в общежитие Лизе идти не хочется. Она прячется под верстак и остаётся в мастерской на ночь.
Приземистый корпус слесарного и токарного цехов стоит внутри двора, огороженного складами, гаражами, навесами…
Сторож, дед Степан – старик с добрым интересом ко всем «чижикам» – после ухода ребят закрывает ворота, маленько «закладывает за воротник» и ложится спать.
До зари он, понятно, не замечает, что в слесарной мастерской всю ночь горит свет.
А там в 6 часов утра – звучит:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь!..
Дед Степан рано ложится, рано встаёт. Надо успеть к рабочей поре прочистить во дворе дорожки.
Выйдя из дежурки, в которой он и живёт, дед видит свет в мастерской. Решает, что забыли выключить. Идёт – заглянуть в одно из окон. Одинарное стекло закуржавело.
Старик дыханием распускает на нём талый пятачок, припадает к нему глазом. Видит посреди мастерской танцующую Лизу, недоумевает:
– Во! Нашла, где танцульки разводить!
Затем слышит звуки гимна, стучит по стеклу, шумит:
– Э-э! Лизавета! Как ты тут очутилась?
Лиза любит старика. Узнаёт голос. Радостно смеётся, продолжая вальсировать, подпевая под звуки гимна:
Уже говорит мой готовый приёмник —
Я в оперный снова билет попрошу…
Сторож крутит у виска пальцем и говорит себе под нос:
– Хрен её разберёт – что за девка? Закинутая какая-то…
Петрушка
Лизою с малого детства руководит какой-то ёрник. Всё казённое, уставное для неё – страдание. В училище ею вырезаются из лоскутков и живулятся к рабочему платью цветочки-бабочки, к подолу пришиваются кружева, к форменному бушлату – полоски бросового меха…
Девчата уверены, что всё выискивается ею на помойках. Противно! Однако бо́льшую неприязнь вызывает то, что из немногословной Лизы иной раз вырываются такие остроты, что остаётся только втягивать голову в плечи…
За то, что у неё, у первой, заговорил радиоприёмник, Виктор Петрович даже похвалить её не рискует – как бы снова чего не выкинула. А вот до билета в оперный театр он зря не додумывается.
Даже девчата и те ожидали, что стихоплётке опять повезёт. Оттого в Лизавете зарождается мстительное озорство…
К Новому году в учебном корпусе училища решено организовать бал-маскарад. В заводском клубе Клары Цеткин напрокат берутся костюмы. Объявляется, что их раздадут тем, кто напишет на хорошо и отлично полугодовое сочинение.
Лиза уверена, что ей поставят 5 и 2 – за содержание и за орфографию.