А весна выдалась отменной! Воздух, даже во дворе завода, до синевы чист, хоть и наполнен похоронными гудками. И – ни души!..
Лиза бредёт до проходной…
Она, отученная детдомами плакать, сейчас, уверенная, что Коле Грачёву теперь никогда не поступить в семинарию, плачет и не может остановиться…
Как хорошо, что никто этого не видит…
Рыбья кость
В цехе Коля Грачёв больше не появляется. Поговаривают, что он – в сумасшедшем доме; полагают – и того хуже… Хотя – куда уж… А ему только семнадцать лет! Совсем мальчишка!
Борис Владимиров и на Лизу поглядывает с предупреждением! А его авангард – свысока! Общежитие шепчется и ухмыляется…
А на дворе – День Победы!
В городском парке – танцевальный вечер. Порхают нарядные девушки.
Лиза в коричневом рэушном платье, по подолу отпущенном ею самой вязаным кружевом. Длинная, скукоженная, стоит у решётки на танцевальной площадке.
В парке она иной раз появляется, но только на подхвате. Случается, какой-нибудь девахе не с кем туда пойти, зовут Лизу.
Идёт!
Она умеет и любит танцевать, но её никто не приглашает…
А вечер танцев близится к завершению.
А тут появляются двое матросов, задерживаются рядом с Лизою, присматриваются – с кем повальсировать. Она слышит их разговор.
После нескольких замечаний один говорит:
– Да вот, смотри… Какая тростиночка!..
– Да ты чё? Нашёл тростиночку, – усмехается другой. – Коромысло ходячее. Не-е! Я люблю стройных…
Первый не соглашается:
– Это уж… кому поп, кому попадья… А сутулится потому, что ещё не расцвела…
Лиза понимает, о ком речь, делает шаг – отойти, моряк спешит протянуть ей ладонь. Она отшатывается. Парень успевает подхватить её. И она уже кружится в своём, по сути, первом настоящем вальсе…
Лиза не понимает, о чём он спрашивает; немного приходит в себя, когда оркестр умолкает. Тотчас рядом оказываются «свои» девчата. Глаза их полны удивления и зависти. А моряк сообщает:
– В жизни так здорово не танцевал! Да ещё с такою красавицей!
Тут в груди Лизы что-то лопается – нарыв терпения, что ли? Ей кажется, что худшей насмешки над нею никто ещё не строил. И она злобно шипит в лицо парню:
– Пошёл к чёрту!
Её дерзость моряка почему-то не удивляет. Он смотрит на девчат и спрашивает, улыбаясь:
– Уж не вы ли её так… устряпали?.. Кумушки-кухарушки!
– Чё ты лыбишься?! – вдруг подступает к нему рыжая Галина Гурьева. – Тоже мне… Заступничек нашёлся! Да ты знаешь, что она…
Лиза кидается прочь, под звёзды…
А ночь ласковая, добрая.
Лиза бродит по улицам до рассвета. Досадует на то, что опять не может унять слёз. А в голове колышутся в такт её шагам строки, строки, строки:
Идёт разлука, как старуха,
Глядит на всех из-под руки.
И отдаются в сердце глухо
Её несонные шаги…
Они подхватываются заревым русским ветерком и вместе с душою Лизы танцуют под недавние звуки вальса:
Любви соперница седая,
Надежде – желчная свекровь,
Она неверием питает
Испорченную ложью кровь.
И ещё:
В минуты дикого азарта,
Покорность требуя в залог,
Тасует судьбы, словно карты,
Изобретательный игрок…
Утром девчата, собираясь на работу, встречают Лизу издёвками.
Рыжая Галя завивает перед настольным зеркалом модные пейсики, накручивая волосы на ручку вилки, гретой над свечой. В то же время она успевает есть кашу прямо из кастрюли и сообщать Пельдуске:
– Ой, Валюха! Жалко – тебя не было вчера на танцах. Видела бы ты… Рыбья кость-то наша… Растанцевалась…
– Да уж слыхала, – отзывается Валюха. – Моряк-то, говорят, задрипанный.
– А то… Нашёлся заступник… Я ему как выдала, что она у нас всё проссала…
И тут в Лизе не лопается – трескается нутро. Взмах руки – и кастрюля с кашею летит в рыжее лицо. Зеркало – вдребезги! Горячая вилка на ноге хозяйки…
Одним махом – на лице синяк, на руке порез, на ноге волдырь! Визгу больше, чем в день смерти Сталина. К обеду у пострадавшей и больничный готов, и жалоба начальнику цеха…
Лиза стоит на пороге его кабинета. А он молчит. Он смотрит и молчит. А ей впору провалиться сквозь землю…
Минуты через две он спрашивает с расстановкой:
– Ты хоть один раз… видела себя в зеркале… путём? Ты посмотрись как следует! Ты же красавица, а размениваешься на мелочь обиды…
Да что же это такое?! Уж от кого, от кого… А чтобы от него!..
Слёзы вновь подбираются к глазам. На этот раз они восходят не из груди, а спазмами выдавливаются из живота. Не хватает – зарыдать… Лиза спешит отвернуться, уйти, но её окликает славная секретарь Наташа:
– Лиза! Тебя к телефону.
Трубка некоторое время сопит мужским дыханием, затем поёт:
Как у Лизы на постели
Груши-яблоки поспели.
Отчего они поспели —
Лиза ссытся на постели…
Телефон хохочет, а животные спазмы внезапно унимаются.
– Спасибо! – спокойно говорит Лиза и кладёт трубку на рычаг.
Уходит уверенная, что теперь если и заплачет, то очень нескоро…
И вот опять воскресенье. Опять – вечер танцев. Девчата исчезают. Лиза остаётся.
В одиночестве она подходит к настенному зеркалу и вглядывается в себя. Долго вглядывается, очень долго…
Может, свет вечереющего неба, может, темноватая амальгама зеркала в какой-то момент открывает перед нею то, на что можно смотреть, не отрываясь…
Следующим утром Лиза выходит из общежития другим человеком…
Вот и ладно
Лизу определяют работать к пульту – сооружению из семнадцати приборов, на котором проверяются параметры изделий. Когда таковых набирается ею целая партия, военной приёмкой делается выборка – для испытаний на полигоне.
Завалится хотя бы один узел – аврал! Перепроверка всей партии – днём и ночью. И не приведи господь – повторный огрех! Тут вступает в свои права первый отдел! Завод военный! Нет ли вредительства?!
Лизе только осенью исполнится девятнадцать лет. Но первый отдел – не посчитается!
И вот оно – партия завалилась! Тут у военпреда виновными оказываются все: и начальник цеха, и ведущий инженер, и конструктор, и мастер участка, и, само собой, Лиза!
Мастер участка – Аркадий Абрамович, или просто Аркаша, после института – неделя, как появился в цехе. И сразу – такая оказия! Опыта никакого. В показаниях пульта он полный профан.
Вообще-то и бывалые специалисты – не думается, чтобы смогли тут же назвать допустимые параметры изделий.
Вся надежда на Лизу.
Опытные специалисты – исключительно евреи! В таком общении главное для Лизы, что она при этих умницах чувствует себя далеко не глупой! Потому втайне рада случаю; она готова трудиться с ними хоть все ночи напролёт!
Аркаша не отходит от пульта – волнуется. Он разом и учится, и помогает: подаёт и укладывает изделия в зелёные длинные ящики с надписью «МЕТИЗЫ» и фиксирует в журнале показания…
Времени у него хватает ещё и для разговоров с Лизой.
Он – добрый говорун. Скачет от слова к слову, вроде – без темы. Но это не так.
– О! – восклицает он. – Я тоже люблю Гоголя…
– Надо же! И я бегаю на Рафаэля Клейнера… Отлично читает стихи…
– У меня старший брат тоже стихи пишет, – сообщает он. – Вообще-то он медицинский закончил. Невролог. Зиновий Абрамович. Он в нашей заводской поликлинике работает. Тебе не приходилось к нему обращаться?
Лиза напряжена показаниями пульта. Слушает его вполуха…
Но Аркадий продолжает:
– Когда я маленьким был, Зяма Аркашей меня не звал. Всё Кашка да Кашка…
– Старше на семь лет, а до сих пор я для него Кашкой остался…
– Когда я в цех пришёл, мне сразу сказали, что ты детдомовская…
– И что стихи пишешь…
Лиза, напряжённая показаниями приборов, добавляет почти машинально:
– И что я – зассыха…
Она привыкла носить срамные бирки…
– Об этом тоже сообщили… – легко признаётся Аркаша.
Откровение звучит так просто, будто речь идёт о старых тапочках. И далее Аркашины слова плывут безо всякой ряби:
– Братишка у меня – умница… Я с ним уже поговорил… Насчёт тебя…
– Не бойся. Не пошлёт к урологу. Обещает поговорить, и только… Одной беседы, говорит, достаточно…
– Такая неудача бывает часто связана с нервами…
– Партию сдадим – сходи к нему. Хорошо?..
Лиза молчит. Лиза смотрит на приборы слишком внимательно – так проще медленно кивнуть… В ответ Аркаша облегчённо вздыхает, будто завершил наконец тяжёлую работу.
– Вот и славно!
К полуночи сообщается, что партия изделий принята! Все вместе устраиваются поужинать. Со всеми и военпред – Рабинович Илья Александрович.
На дворе – июль пятьдесят третьего года, а в памяти – не кончается война, хотя из её участников, среди собравшихся, только он – большеглазый красавец майор.
За ужином узнаётся:
Илья Рабинович – бывший лейтенант-артиллерист, контуженным попадает в плен. Весёлый комендант фашистского лагеря решает позабавиться над беспомощным евреем. Он организует ему «побег», чтобы поймать и наказать! Затем позволяет подлечить. Опять – побег, опять ловля… Следы трёх поимок щедро прописаны по всему торсу полуобнажённого, по просьбе слушателей, майора. Тридцать семь рубцов, оставленных остриём ножа, насчитывает Лиза. А речь идёт о пятидесяти двух!..
После долгого застолья, на рассвете, отпуская Лизу домой, Аркаша напоминает:
– Сегодня отдыхай, а завтра… Зиновий Абрамович будет ждать… После обеда…
Стоило только отворить дверь кабинета, как Зиновий Абрамович восклицает:
– Лизавета? Быстрикова? Кашка вчера звонил… Знаю, знаю – стихи твои в газете читал. А ты слышала – в клубе Клары Цеткин… Да ты присаживайся… В клубе есть литературное объединение? «Молодость» называется. Не слышала?! Узнай! По пятницам, по-моему, занимаются. Поэту непременно нужна аудитория… Они иной раз выступают и в клубах, и у студентов… Приходилось слушать… Друзей там обретёшь! Друзья по интересам – надёжная, кстати, штука! Не то что общежитие… Тут что? Тут – скопище! Тебе его уже хватило… А в объединении – дружина! А я о тебе всё уже знаю… Даже позавидовал: как можно выстоять!.. Ко всему ещё и стихи писать!