– Так вот, Елизавета Леонидовна! У тебя только не под окном драка с убийством произошла. Не могла ты спать в это время… Не могла не видеть…
– А может быть, и участие принимала, – добавляет молодой.
– Потому и отказываешься от показаний… – опять подхватывает пожилой.
А молодой строжится:
– И сидишь тут – выгибаешься! Говори, что знаешь!
– Что знаю? – наивно переспрашивает Лиза. – Пожалуйста…
Не веря в реальность происходящего, она лыбится, как привыкла в оные годы, и декламирует:
…Ты, по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться…
– Заткнись! – уже рычит молодой. – Штрафанём сейчас за оскорбление…
– Ба-а! – сильно удивляется Лиза и спрашивает с издёвкой: – Неужто Лермонтова не знаете?!
– На хрена мне твой Лермонтов! Говори, что видела!
– А ни хрена и не видела… Спала я. Понял?
– Хорошо… – вдруг соглашается пожилой. – Твоя взяла… Отпускаю…
Это было сказано таким тоном, что Лиза улавливает подвох.
– Спасибочки, дяденька, – в таком же настрое отвечает она, даже не дёрнувшись – оторваться от стула. – Спасибочки, родимый! – благодарит, повторяя бабу Ханю.
– Не за что, золотая моя! – отвечает блюститель, оказывается, не лишённый юмора. Потом добавляет: – Заодно и «жениха» твоего отпущу. И даже домой провожу, чтобы чего не натворил дорогой… Будет тебе подарочек на день рождения…
В замешательстве Лиза молчит, но затем соглашается:
– Вот счастье-то привалило!
И спрашивает:
– А к прокурору заодно не проводишь?.. Не хочется? Вижу! Тогда давай справочку – за что вы меня тут всё утро проволокитили. Некогда мне подарки от вас принимать – работа ждёт…
И всё-таки спасибо советской милиции: ни той ночью, ни тем днём, ни неделей, ни месяцем «жених» Елизаветин в коммуналке не появляется…
Кто я?
Лиза-контролёр трудится в сборочном цехе «почтового ящика», за стеною которого – цех гальваники. Там работает Зоя-гальванометрист.
Лиза, в свои двадцать лет, выбросила бы из памяти одну только мороку – Володю Войцеховского. А Зоя, в свои тридцать два, хотела бы от многого избавиться… Но прошлое прошлым полнится…
Зоя – красавица, каких поискать. Этим достоянием она орудует вовсю…
Её супруг – сутулый, невзрачный служака – начальник первого отдела! Очень ответственный. Жёнушку развлекать некогда…
Лиза тоже набрала красоты, но в ней не успела ещё отболеть слишком долгая неуверенность. К тому же за нею очень серьёзно «ухаживает» поэзия.
К тому же в детдомах сумели приглушить свет её подлинности. Зато научили затаиваться, придуриваться, огрызаться, а допекут – так и наглеть.
Ещё тогда, в четырнадцать лет, она осознаёт:
Кричи, душа, на перекрёстке быта,
Там, где собака истины зарыта.
Но только не забудь, сходя с ума,
Ты от природы, словно смерть, нема!
И всё-таки в глубине души торжествует её корневая натура:
Не перестану удивляться
Простому хлебу на столе,
Осине (в трепете оваций),
Скирде, взошедшей на стерне.
Стакану молока парного,
Скамье просторной у крыльца.
Морщинам старого лица,
Весенним силам молодого.
Не отрешить меня делами
От слёз ребёнка во дворе,
От жаворонка – на заре…
И от поэзии – ночами!
Поэзия дарит её душе полный набор жизненных отображений. Её трогает любая мелочь, будь то драка у пивного ларька, или улыбка случайного встречного, или кокетство красавицы Зои…
Ясная погода её натуры часто застилается чужими туманами, моросью, грозами… Сами собою слагаются тяжёлые строки:
С утра стирает дождик затяжной
Намыленный ветрами день вчерашний…
Такою затрапезною порой,
Пожалуй, только умирать не страшно.
И в самом деле: всё, чем дорожил,
Вдруг заслонила горькая обида —
Как будто всех знакомых пережил,
По всем друзьям отправил панихиду.
И некому тебе закрыть глаза…
А дождик ноет за окном бессменно…
И грезится – воскресший бронтозавр
Шершавым боком чешется о стену.
И всё-таки врождённое жизнелюбие продолжает в ней торжествовать:
Я ловлю в облаках силуэты скитальцев, манящих
От тревожных раздумий в далёкие тайны былин,
И до смерти боюсь, что растают под солнцем палящим,
Их волшебные лики в сверкающих нимбах седин.
А они всё бредут и бредут, как паломники в Мекку.
Ни конца им, ни края на синих дорогах небес.
И не трогает их непродуманность нашего века,
И не страждут они ни открытий и ни чудес.
Но чем дольше я вглядываюсь в их отрешённые лица,
Тем сильней закипает во мне беспокойная кровь,
Словно мудрость земли предо мной за страницей страницу
Неустанно листает огромную книгу веков!
Облака всё глядят в душу мне уплывающим светом,
Словно я непременно должна до заката понять
И ответить: что может моя дорогая планета,
Что желает о нас в эту книгу веков записать?
Последнее стихотворение, напечатанное в заводской газете, было прочитано Зоей, и пожелалось ей под выходной день пригласить Лизу в гости. А как откажешься, если честь оказана такой матроной?
Но мир наобум раздору – кум!
Она уверена, что побывает в Зоиной (всем на заводе известной) богатой квартире. Но в восемь часов вечернего января такси катит их к частному сектору и тормозит у ворот мазаной избёнки.
Двое парней подскакивают к машине, распахивают дверцы, протягивают «дамам» ладони.
Лиза обескуражена неожиданностью. Глядя на поданную руку, говорит: «Ну вот ещё», – и сама оставляет сиденье.
Но её всё же подхватывает под локоть крепкая рука…
В тихом свете избы Лиза узнаёт, что рука принадлежит улыбчивому, лет двадцати пяти, черноголовому, кудрявому Михаилу-штангисту. Его друг Николай, тех же лет, в тяжёлом спорте – никто. Он КТО в шахматах и в медицине и, понятно, в Зоином сердце… А Михаилу (в компаньонки) доставлена Лиза, которая до двадцати лет не знает, что такое брудершафт, чем смешит компанию.
Вот уж на часах – десять, вот – одиннадцать… Пора бы домой! Телефона нет – такси не вызовешь. Да и откуда у Лизы деньги на такси?!
Изба-пятистенок – кухня и комната. В кухне, где они сидят, – диван, в комнате – кровать. На диване Зоя прижимается к Николаю. В ней явно тлеет нетерпение. Но чтобы оставить пару наедине, Лиза должна оказаться с Михаилом в комнате.
И тут ей на выручку является наглость! Она спрашивает:
– Где у вас сортир-то?
– Прости! – извиняется Николай и вносит ясность: – Во дворе. Тропинка там прочищена…
– Я провожу, – поднимается Михаил.
– Ещё чего! – грубо останавливает его Лиза.
С крыльца она торопится до низенького, за уборной, плетня. Утопая в снегу чужого огорода, направляется в сторону дороги.
В ней царит детдомовская злость! Лица обоих парней сливаются в одну рожу Цывика, которая плавится похотью. Она шепчет:
– Ну, спасибо, Зоенька, за приглашение за такое! Теперь сама разбирайся – с двумя-то кобелями…
В её голове шевелятся чёрные, лохматые вопросы. Что же всё-таки произошло тогда? В тот проклятый детдомовский день? Что с нею сотворил Цывик?! Отнял у неё девичью честь? Или не отнял?
Она до того живо представляет воспитателя, аж задыхается вонью его слизи… И вдруг осознаёт, что же сейчас могут вытворять «кобельки» над несчастной Зоей!
Вернуться надо! Спасти!
Но в это время на крыльцо выходит Михаил, раз-другой окликает её. Затем затворяет за собою дверь и идёт за ворота…
Лиза садится на снег и говорит себе:
– Может, не надо было уходить… Узнала бы – девушка я или нет?
Прячась в снегу, она видит, как удаляется Михаил. Затем, не отряхиваясь, сама выбирается на дорогу, и, чтобы не зареветь, читает недавно сотворённые строки:
Греха на душу не возьму —
Я преступлений не свершала.
Но почему, но почему
Я так безвыходно устала?!
Дома оказывается только за полночь.
Арбуз
В Новосибирске коммунального моста через Обь ещё нет. Летом переправой служит настил на понтонах, зимой – лёд. И только благодаря железнодорожному мосту обе половины города круглый год соединяются передачей-электричкою.
Август. Год засушливый. Лиза возвращается домой из Кулунды. В числе молодых рабочих, посылаемых в сёла на сезонные работы, она заготавливала камыш для грубого корма скоту. А теперь она в вагоне этой самой передачи. Сидит, вспоминает недавнюю потеху в подшефном колхозе.
Лиза там была не первый раз: то на покос пошлют, то на прополку, то на жатву. Даже доверяли быть каменщиком на постройке свинарника. Даже работала трактористом во время осенней пахоты.
Председатель колхоза – Пупков Степан Иванович – пьяница и бабник, по годам – Лизин отец, пару лет с хмельной любезностью пытался учить её водить уазик. А в это лето его любезность принимает иную форму, которая теперь и вызвала на её лице улыбку…
…Вблизи такого озера и поставлена брезентовая солдатская палатка, что вмещает всю компанию заводской молодёжи, прибывшую на заготовку камыша.
На ночь в ней укладываются налево – ребята, направо – девчата. Постель – тот же камыш, прикинут брезентовыми полотнищами. Одеяла байковые. Наволочки набиты сухой травою.
Место Лизы в переднем углу, у стенки палатки. Рядом – подруга Машка.
Лиза научена детдомовским детством прикидываться и дурочкой, и кокеткой, и тихоней. А иной раз она способна пустить в ход прямоту, равную наглости.
Машка – существо домашнее, непуганое, потому без мимикрии.
Председатель Пупков повадился приезжать – оглядывать косьбу. Он пытается оказывать Лизе внимание, чему мешает наивная Машка. А у него, похоже, не только душа накалилась; ниже плюнь – зашипит! И пало ему в башку – обезвредить Машку присутствием «районного» любителя девочек.