«Ничего себе жеребчик!» – подумала Мария и сразу обрела привычную походку настоящей женщины.
«Жеребчик» уловил эту перемену – в глазах проснулся интерес. Край губы хищно приподнялся, показал крепкие зубы. Словно в клыках аптекарской собаки, Мария почуяла в них животную силу.
«Пошёл к чёрту!» – повторила она мысленно посыл, только что адресованный старухе, и уже походкой царицы перешла через дорогу на другую сторону улицы.
С полгода Марии не было в Татарске. Но ни ласкового взгляда, ни тёплой улыбки не дождался от неё родимый кров. В лице молодой хозяйки была только настороженность, как у блудливой кошки, попавшей в чужой двор.
Оттого, знать, дом, вместо широко открытой двери, подставил ей кукиш навесного замка. Её это нисколько не огорчило. Наоборот: порадовало, поскольку она оказалась на месте до прихода постояльцев.
Мария пошарила пальцами за наличником сенного оконца – ключа на условленном месте не оказалось. Тогда она пошла в летник, где взялась обшаривать закутки, ругаясь на мать:
– Захламила всё, паразитка!
Из закутков её старанием выпархивали на середину летника грязные тряпки, драные чулки, полоротые обутки…
Увидела зацепленную шиворотом за гвоздь на стене ватную заношенную зелёную безрукавку. Пошарила в её карманах, заглянула в печное поддувало. Ключа нигде не оказалось.
От зряшных усилий заболела голова. Мария присела на скамью. Какая-то битая на полу склянка поймала тонким сколом солнечный луч, пустила ей прямо в глаза.
– Чё я сижу-то? – спохватилась Мария и заторопилась к дому. По дороге прихватила под навесом полено и с ходу хлестанула им по сенному окну. Заодно со стеклом высадила раму. В сенях приземлилась умело, только берет свалился с головы. Потери она не заметила, а сразу оказалась в доме…
Чемодан прятался за диваном. Кроме проволочной обмотки, нутро его караулил ещё и внутренний замок. Шпилькою она справилась и с этим сторожем. Укладка, словно распластанный по земле пьяница, тут же отдала себя во власть «Маньки-потрошителя». Вот только полнили чемодан не золото-брильянты, которые жаждала обнаружить посягательница, а стандарты аптечного зелья: порошки, таблетки, пилюли… И россыпью, и пачками…
На упаковках она прочла надписи: «первитин», «морфий», «опий»… И даже «цианид калия»!
– Мать честная! – догадалась кладоискательница. – Так это же они! Ну конечно, они топтались у аптеки… Ни хрена себе постояльцы! Затопчешься небось… Целый чемодан! Попробуй-ка продать… Ясно, что сбыть такую прорву через аптеку проще… Ну и ну! Никаких Казаних! Тут поживу – прикину, что мне с вами делать…
Крышка чемодана не хотела сразу прикрыть потревоженное нутро. Пришлось придавить её коленом. Старательно обмотав укладку той же проволокой, Мария отправила чемодан на прежнее место. Мозги её сделались настолько размазанными по идеям, словно она приплюснула в чемодане своё умозрение. Эта неопределённость ломотою вступила к ней в шею, в поясницу. Лавина невозможности разом определиться в своих действиях повалила её на диван…
Сколько она так пролежала, глядя в потолок, один домовой считал. Только он один и понимал, расшиб ли хозяйку паралич или хватил столбняк. Не слыхала она ни ребячьего на улице гомона, ни взлаивания собак, ни скрипа калитки, ни чьего-то разговора во дворе… Войди в дом чёрная старуха с косою, Мария показалась бы ей уже отработанной…
И в самом деле – кто-то вошёл в дом. Этот кто-то придержался у порога комнаты. Затем приблизился к дивану так, что Марии пришлось вдохнуть его выдох… И вдруг её накрыла медвежья тяжесть, которая взялась тискать, бормотать ей что-то на ухо, срывать с неё то, из чего пару часов назад так нежно вынимал её аптекарь.
Мария поняла, что избавиться от этой дурной силы у неё не получится. Тогда она приоткрыла глаза и узнала: её решил немедленно присвоить цыганистый здоровяк в собачьей дохе… В его широких, незрячих от страсти глазах она увидела своё прекрасное отражение, поняла нетерпение насильника и вынуждена была его простить…
Воссевши на диване после такого необузданного наказания за красоту, Мария поглядела на ходики, удивилась:
«Мама родная! Столько… за три часа! Ничего себе! Управилась!»
Потом она посмотрела на парнягу, который, так и не сняв собачьей шубы, развалился на кровати. Уши у него всё ещё не потухли от работы. Они были словно проварены в малиновом соку.
«Сосунок! – решила Мария. Но тут же отдала ему должное. – А Борису Михайловичу, однако, до него далековато…»
– Сколько тебе лет? – спросила.
– Кукушку пытай, – усмехнулся ответчик, – она маленькая. А у меня уже всё выросло.
Он хохотнул, тоже глянул на часы, ругнулся: «Подь ты вся!» Подхватился на ноги, достал чемодан, поспешно пересёк комнату и от кухонного порога сказал:
– А ничего! Полюбовно получилось… Жалко – тороплюсь…
Фёдор ушёл, а Мария заговорила:
– Щенок! Совсем не понял, с кем связался… Времени у него, видите ли, не хватило! Понятно, куда полетел… Ох, Борис Михайлович! Всё и всех под себя гребёшь… Ясно, почему он топтался у аптеки. Ждал, когда ты «нужное совещание» со мной закончишь… И за чемоданом этот щенок тобою поскорее всего послан. Понял, старая крыса, что я быстро с чемоданом разберусь…
«А-а! – вдруг ошарашила её догадка. – Так вот почему ты решил меня сплавить в деревню! Чтобы я вам тут не мешала торговать… Да я сщас из тебя из самого завхоза сделаю…»
Мария не могла понять, куда делся её берет, потому поверх головы накинула платок, сунула ноги в боты. На крыльце она запнулась за свою же сумку, зачем-то села на ступеньку, спросила упавшую на юбку снежинку:
– Разве можно так… со мною?..
Снежинка подобрала ножки-лучики, сжалась, обернулась бисеринкою и исчезла, оставив после себя крохотное пятнышко.
– Нет! – сказала ему Мария. – Так дело не пойдёт! Сейчас я вам всем организую виноград-малину красную! – уверенно пообещала она, подскочила, кинулась за калитку…
Переулок, где стоял её дом, не был длинным – до аптеки бежать минут пять, не больше. Марии оставалось только выскочить на главную улицу да пересечь её наискосок, как вдруг она услыхала знакомый голос:
– По-оспем! Солнце эвон где только ешшо пляшет…
Сидя на передке саней, давешний старик показывал кнутовищем в небо. Его лошадка тем временем успела кивнуть растерянной Марии одноглазой мордой и пробежать мимо. В кошеве сидел знакомый кучерявый верзила в собачьей дохе, чуть ли не под мышкой у него ютился укутанный в тулуп мужичонка в шафрановом берете. Это были, как сделала Мария вывод со слов матери, сын Фёдор да его отец Осип. И она не ошиблась.
Быстрая на ноги, она крутанулась – догнать убегающий от неё возок, да проехала по скользкой колее и расстелилась плашмя вдоль дороги…
Ей казалось, что тому, как она кандыбала обратной дорогой на ноге с разбитым коленом, был свидетелем весь, хотя и безлюдный, переулок. Но Мария знала: за её спиной оживают на окнах задергушки, дают простор насмешливым глазам лицезреть её просак. Уж она-то ведала, что её тут никто никогда и не любил и потому не ждал. И всё из-за Сергея Никитича – будь он трижды неладный!
Сумка так и стояла на крыльце. Даже Фёдор её не пнул. А вот в сенях заячий берет, забытый ею на полу, хранил след мужского сапога. В кухне Мария вынула из сумки аптекарев свёрток. В нём оказалась фляжка со спиртом. Мария набулькала только что не стакан, разбавила водой, выпила…
Очнулась на полу. Не сразу могла понять – утро на дворе или вечер? Слабый свет резал глаза. В голове работала ржавая мясорубку. Она перемалывала мозги. Но тошнее того были падающие на сторону стены, которые никак не могли упасть. И она с ними заодно падала и не могла упасть. И всё это валилось и не сваливалось в муторную глубину…
Наконец стало совсем дурно, в горло ударило изнутри смесью огня и падали. С каким-то куриным клёкотом жижа вырвалась наружу. Утопила в себе прядь её волнистой каштановой гривы. Стало немного легче, и она, сообразив, что лежит в кухне, переползла в комнату, добралась до дивана, привалилась к сиденью спиной.
Вошла мать, у которой лицо было такое, словно она сама только что опомнилась от перепоя.
– Где Осип?! – спросила сквозь зубы.
Мария ответила с присвистом:
– Удрал твой хахаль. И следы, фю-ю, замёл…
– Ты?! Выгнала?! – утвердительно спросила Фетиса.
Жилы на её горле натянулись, и Мария сообразила, что сейчас любой ответ для матери прозвучит надругательством над ею придуманной истиной. И тогда Мария мстительно спросила:
– Ты чё? Замуж, что ли, за него собралась? Ба-атюшки мои! Старому ведру и говно по нутру?
От крепкого удара ногою в бок Марию опять стошнило. Обычно крикливая, на этот раз Фетиса молча повторила пинок и пожалела, что обута в валенки, а не в сапоги. После ушла в летник – от греха подальше…
Глава 8
Когда Сергей Быстриков привёл Марию знакомить со своими родными, дома случилась только мать, Елизавета Ивановна, да ещё четырёхлетняя его племянница – Нюшка, которая частенько гостевала у деда с бабушкой.
Нюшка сидела на полу среди избы, ела только что собранный на огороде зелёный горох. Навсегда запомнилось девочке это знакомство, этот разговор.
– Ты и есть Лопаренчихина дочка? – спросила Марию бабушка.
– Я и есть, – ответила та.
– Мать-то всё приторговывает?
– Само собой…
– И чем она теперь пробавляется?
– Да чем подвернётся…
Ещё запомнилось Нюшке то, с какой небрежностью спросила Мария, осмотрев избёнку будущей родни:
– А почему у вас одни только книги?
– Потому что и ум, и совесть, – вступил тогда в разговор уже больной дед Никита, – живут не в толстом кошельке…
– Зачем вы так? – после ухода Марии упрекнул родителей Сергей. – Я люблю её.
– Да она тебя не любит, – решила тогда бабушка. – Упадёт она на твою жизнь, как валун на родник…
– Не пойму, чем она вам неугодна?
– Неугодной бывает лошадь, корова. Взял да продал. А как может быть неугодной сыновья любовь? Этакая горища! Не сдвинешь, не перепрыгнешь и за всю жизнь не обойдёшь…