Расквартировали бригаду под Альтштрелецем в поселке то ли подземного порохового завода, то ли подземных пороховых складов – ветка железной дороги уходит под землю в туннель, а там вода. И всюду разбросаны ящики с бездымным порохом. Но местность красивая. Обширный холм – можно сказать, гора, и лес на ней ухоженный, свежий. По камням козы скачут – козочки…
В ротах пошло учение. Боевая подготовка. Строевая подготовка. Изучение материальной части: ППС – пистолет-пулемет Симонова, рожковый. Рожок-обойма заряжается тридцатью пятью унифицированными патронами, калибр 7,62.
На боевую подготовку взводы ходят кто в лесок, кто в поле. Учимся воевать. Оказывается, всю дорогу мы воевали неправильно.
Бегаем в атаку. На бегу начинаем играть в футбол – можно кружкой, можно пилоткой, предварительно набитой портянками и зашитой, – конечно, надо ее вывернуть. На строгий окрик командира взвода простодушно отвечаем вопросом:
– А что?
У молодых лейтенантов, прибывших к нам командирами, накапливаются амбиции большой карающей силы и дальнодействия.
– Опять на гауптвахту?
– Товарищ лейтенант, на гауптвахте процветает пьянство и позорная азартная игра в очко.
– Товарищ лейтенант, именно там мы и портимся.
Я сказал Писателю Пе:
– Надо сбивать футбольную команду. В разведке нам петля.
– Ротную? – спросил он.
– Кому нужна ротная? Надо сбивать бригадную. Станем играть на первенство корпуса, армии и всей группы войск.
Мысль была прекрасной. Командиры ее поддержали – благословили. Нашлись футболисты-разрядники, даже играющий тренер. Начались тренировки с целью отбора. В других бригадах, корпусах и приданных им подразделениях идея футбола прошла, как огонь по верхушкам деревьев. В футбол ринулись все, кто так и не научился застегивать верхнюю пуговицу гимнастерки. Но не всех отобрали. Нас с Писателем Пе взяли в команду запасными только как инициаторов движения. Играющий тренер сказал: «Начнете со ста приседаний, доведете до тысячи. Ясно?» Нам было ясно.
Но нужны были бутсы. Много пар бутс.
Нашлись сапожники – в армии все есть. А товар?
Мы вспомнили о громадном количестве в Германии портфелей. В рейхе было чудовищное количество бумаг, чтобы эти бумаги перетаскивать с места на место, требовалось много портфелей. А теперь портфели валялись. В каждом городе был черный рынок, там мы их и наторговали. Но дальнейшее снабжение футбольных команд бутсами шло, конечно, централизованным образом.
Обув футбольную команду, сапожники обули самих себя, но, поскольку ни один сапожник не любит застегивать верхнюю пуговицу, в роты им возвращаться не захотелось, и принялись они за пошив сапожек из плащ-палаток, которые так шли женщинам. Я думаю, эти плащ-палаточные сапожки и породили заросли женских сапог, произрастающие сейчас в странах с умеренным климатом.
В корпусе мы выиграли легко. На нас снова смотрели как на героев.
Мы выиграли в армии. Нам дали отдельный одноэтажный домик для жилья, каждому часы-штамповку и бочонок пива. Мы выпили пиво, повесили в нашем домике стрелковую мишень на стену и принялись попадать в десятку наградными часами. Штамповка – часы неуважаемые – это нас оскорбляло. Потом мы начали петь «Шумел камыш». Когда у нас уже начало получаться в ритме марша, к окну нашего домишки подошел начальник строевой части майор Рубцов. Послушал немного, даже подпел, как мне кажется, и скомандовал:
– Встать! Ко мне через окно шагом марш. В одну шеренгу становись. Равняйсь. На-аправо! Бегом марш.
Мы эти команды выполнили, как нам казалось, безукоризненно.
Мы пахли пивом. Майор легко бежал рядом.
Подбежали к озеру. Озер вокруг этого Альтштрелеца много. Может, немцы теперь их осушили, борясь за урожаи картофеля, а тогда было много. Остановились у кромки воды – бег на месте.
– В озеро бегом марш! – скомандовал майор.
Забежали. Стоим по горло в воде. Низкорослые пытаются плавать.
Майор снова командует:
– Отставить плавать. В воде на месте бегом марш!
Хмель из нас быстро вышел. От пива хмель неупористый. Стали зубы стучать – озноб и кашель. Но самое отвратительное – это разочарование в людях. Негодяи, которые встречали нас криками ликования и аплодисментами, сейчас столпились на берегу озера и ржали – даже обезьяны не смеются над своими страдающими собратьями, а эти ржут.
Команду не расформировали: всех футболистов послали обратно в роты, тренировки в свободное от занятий время – в бригаде появился офицер-физрук. Штангист! Он сделал пересмотр запасным игрокам. Нам с Писателем Пе он порекомендовал заняться индивидуальными видами спорта.
– Если хотите, могу с вами заняться тяжелой атлетикой. Тренировка первая – приседания. Посадите товарища себе на плечи и присядьте с ним на плечах сто раз.
К тому же футболисты теперь ходили с застегнутой верхней пуговицей.
Вот тогда и случилось у нас ЧП.
Лейтенант, новый командир нашего взвода, то ли от тоски молодой, то ли для налаживания с нами отношений, вместо боевой подготовки повел нас на охоту. На кабанов.
– Вот, – сказал он, показывая на карте. – Кабаний заказник. Снарядите обоймы.
Вместо гениального автомата ППШ нам выдали легкие пистолеты-пулеметы. Нам их уже один раз выдавали на фронте, но мы умудрились их быстренько потерять: кому это надо, если в ППС тридцать пять патронов в магазине, а у ППШ семьдесят один? Вес? А что такое вес супротив жизни?
Но после войны вес стал играть роль. У меня, например, вокруг пояса синяки от ремня с дисками и гранатами не проходили. И на плече от автоматного ремня.
Взвод у нас был небольшой – три машины. Шоферы на занятия в поле не ходили, у них свои игрушки – все промыть десять раз, и все десять раз смазать. Кто-то болел, кто-то был в наряде – пошло тринадцать человек.
Весело шагали.
Кабаний лес окружала светлая молодая поросль: кустарники, молодые березки, клены, ясень. Говорят, из ясеня наши предки делали луки, склеивали из трех полос. Красивое слово – ясень.
Мелколесье взбиралось на скалистый холм. Кабаний лес, огороженный жердями, уходил в лощину, темный и мокрый.
Мы расселись на изгороди, как тяжелые птицы. Земля была истоптана острыми копытами. Лес был угрюм, бестравен. Кто-то вспомнил, что на Руси кабанов называли вепрями. Кто-то вспомнил о невероятной ярости вепря. И страшенных клыках.
– Вепрь любит сзади пороть.
– Говорят, его шкуру автоматная пуля не берет.
– Вепрь бьет клыком в мошонку. Вырывает с корнем. Раньше на вепря только кастраты ходили. Специальная была рота…
Лейтенант горделиво усмехнулся. Спрыгнул с изгороди в кабаний лес.
– И это разведчики, – сказал он. – Герои войны. Пойдем цепью.
Но тут появилась лань.
На светлую поляну в мелколесье выскочила. Вспрыгнула на моховой валун. Замерла как бы на пьедестале, вскинув маленькую голову с острыми рожками. И вся как золотая пружинка.
Парни свалились с изгороди. Бросились к ней с ревом. Лань метнулась всем телом вправо, затем влево. Она играла. Не знала коза разведчиков. Пока она этак-то скакала, разведчики ее окружили. И тут началась баталия. Не могу вспомнить, кто начал стрельбу первым, – наверное, первого и не было. Я упал с жердей в траву, прикрыл голову автоматом.
Кольцо вокруг косули сжималось.
Парни палили друг в друга, они друг друга не видели – видели только козу. Лейтенант перемахнул изгородь, я увидел его уже в круге стрелков.
Я видел, как убили Егора. Он выронил автомат, махнул рукой, словно отгонял слепня, и упал лицом вверх. Косуля перепрыгнула через него, белое пятно под ее хвостом мелькнуло в кустах, еще раз мелькнуло между камней – она уходила к вершине холма. А он лежал вверх лицом. Я снова залез на изгородь.
Я сидел на изгороди не шевелясь. Не дыша. Я так и сказал командиру бригады:
– Я видел, как Егор упал, я сидел на изгороди, мне хорошо было видно – стреляли из леса.
– Вы убили его, – сказал генерал. – Почему у всех у вас чистые автоматы?
Я промолчал.
– Вы прошли войну и не научились беречь друг друга.
Это было несправедливо, хоть, в общем-то, правильно – мы умели, но мы сразу же разучились.
Здесь мы встретились с неведомым нам доселе чувством – раньше никто из нас, кроме Егора, не охотился. Инстинкт позвал нас. А война разбудила в нас зверя. Мы были звери. Мы еще не пришли в себя. Мы все четыре года шли к этой охоте, к этой развязке. Косуля была как очищение…
Память не укладывает события в последовательный рассказ.
До этого у нас отобрали трофейные пистолеты, патроны, кинжалы. Патроны выдавали только для учебных стрельб. Но патронов у нас было навалом. Мы набили обоймы и взяли в карманы. У нас четыре ящика было зарыто в песок, обернутые плотной промасленной бумагой.
Егор умер, улыбаясь. Наверно, он не понял, что умирает. Он видел косулю – лань, летящую через него.
Он лежал, улыбался. А косуля даже не убежала. Она вымахнула на холм и смотрела на нас сверху, наклонив голову. Она, видимо, была непуганая и даже не поняла, что мы ее убивали.
Молоденький лейтенант вдруг показал себя командиром. Он велел всем выбросить из рожков и карманов оставшиеся патроны подальше в болотце, почистить автоматы и припылить их, чтобы пыль забилась в стволы и затворы.
– Стреляли из леса, – сказал он. – Если бы у нас были патроны, мы бы эту фашистскую сволочь взяли. Но с одной моей пукалкой в лес не попрешь. – Он повертел своим пистолетом. – Черт возьми, расстрелял всю обойму…
Этот цирк у него хорошо получился.
На дознании мы говорили: «Выстрел был сделан из леса».
Лейтенант осунулся, почернел, повзрослел. Мы сказали ему, стоя тогда над Егором: «Если поползут слухи, значит вы поделились со своим близким другом».
По тому, что лейтенант повзрослел вдруг, мы поняли, что он никому не открылся, не переложил камень со своей души на душу приятеля.
Лейтенант долго выбирал место, откуда стреляли, выбрал нагромождение камней – красиво, но глупо – стрелку из этих камней убегать было бы некуда. На дознании у нас небольшие расхождения были, но направление мы показали одно – «может быть, не из камней, но определенно с той стороны».