Бабник Голубев
Ресницы у Аллы Андреевны были синими, тени вокруг глаз зелеными, отчего взгляд ее казался оранжерейно-таинственным, ускользающим, как блик в подвижной листве.
Алла Андреевна стояла с охапкой спецификаций на табурете перед высоким стеллажом. Правую ногу она поставила на полку для упора. А на юбочке разрез большой. А в разрезе нога цвета чуть загорелого женского тела.
Он подумал: «Это не нога – это орден».
Она сказала:
– Пожалуйста, помогите.
Он подошел, схватил ее ногу.
Она улыбнулась.
– Не нужно держать мою ногу. Подержите папки.
Он отпустил ее ногу, взял тяжеленные папки – спецификации.
– Пожалуйста, подавайте мне по одной, – сказала она. – Вы о чем задумались?
– Насчет ужина. Знаете, такого, с легким вином.
Взгляд Аллы Андреевны стал как зеленое половодье, но ответ, показалось Голубеву, был уклончив:
– Поздно, милый.
– Как поздно? Еще середина дня. – Его поразило слово «милый». Так говорят идиотам, а он все-таки инженер, кандидат наук.
– Поздно вы догадались. Вы у нас который день?
– Девятый.
– Видите, сколько дней мы без ужина. А завтра, как мне известно, вы уезжаете. Кстати, еще ни один разработчик не оставался у нас за собственный счет на денек-два. Потанцевать…
Алла Андреевна все еще стояла на табурете на одной ноге – и разрез на юбочке, и юбочка без единой морщинки, и глаза у Аллы Андреевны как таинственные цветы – орхидеи.
Голубев слыл в своем учреждении бабником. Обаятельность этому его свойству придавало его холостое гражданское состояние. Он был решителен, мог позволить себе многое и все же остаться на день-два сверх срока командировки не мог. И не по причине скупости, якобы присущей холостякам, – он зашивался. Он иногда думал: «Почему у нас все, как один, зашиваются?» Ответа на этот вопрос у него не было.
– Хорошо, – сказала Алла Андреевна. – Куда вы меня поведете?
– В «Север».
– Вы водили туда в прошлый приезд Дину Федоровну из пятой лаборатории.
– Это была ошибка! Так сказать, сослепу.
Алла Андреевна спрыгнула с табурета.
– Пойдем в «Эвридику». – Она улыбнулась, словно в оранжерее включили дополнительное освещение. От волос ее пахло морем и гиацинтами.
Ресторан был расположен на берегу, среди сосен. Ни позади него, ни сбоку не громоздилась тара, которую позабыли вывезти. Настроение создавали аллеи крымского можжевельника, замшелые валуны и клумбы ярко-красной сальвии, как распахнутые люки в ад. И шуршание гальки.
«Эвридикой» ресторан назывался потому, что в нем в перерывах, когда замолкал оркестр и молоденькая певица переставала что-то творить под Аллу Борисовну Пугачеву, метрдотель включал голос покойной Анны Герман.
Сделав заказ, Голубев пригласил Аллу Андреевну на танец.
– Что-то вы гоните, – сказала она.
– А зачем сидеть, мучить улыбками щеки, если нам нравится танцевать. Нам нравится танцевать?
– Нравится. – Алла Андреевна тряхнула ароматными волосами, пощекотав его губы, она как раз доходила росточком ему до подбородка – Голубев был невысок – метр семьдесят. Будь он хотя бы метр восемьдесят, среди бабников своего института выбился бы на первое место.
Голубев прижал Аллу Андреевну к груди, как букет. Она и была как букет – некоторые женщины умеют превращать рабочий наряд в праздничный тем малым, что имеется у них в сумочке.
В гостиницу к нему они и не пытались пойти – поздно.
Голубев подсчитал на микрокалькуляторе, сколько по всей стране дежурит образованных людей в три смены с единственной целью – не пускать в гостиницу дам после двадцати трех.
– Сто тридцать шесть миллионов рублей в месяц без премиальных, – сказал Голубев. – За что? За то, чтобы я с женщинами ночью не спал. Днем – ради бога. Ночью – ни боже мой! Сколько на эти деньги можно построить садиков, школ, бассейнов и стадионов для ребятишек. Но почему нельзя ночью? Это, наверно, военная тайна. Секретное оружие Москвы.
– Не нужно брюзжать, – сказала Алла Андреевна. – Поцелуйте меня.
Он поцеловал ее под фонарем. Лампа раскачивалась. Их целующиеся тени выплескивались на стены домов по другую сторону улицы.
К ней они тоже идти не могли – у нее мать больная и сын маленький, Степка.
Так и улетел Борис Иванович Голубев в Ленинград.
Занялся делом. В компании с другими учеными и инженерами проектировал он подводные аппараты слежения за косяками трески. Прочные, быстроходные, вместительные – до ста ихтиологов, и неслышные. Действующие по принципу: нету-нету-нету – и тут как тут. Треска – рыба нервная. В хитро детерминированном деле подводного аппаратостроения Голубев занимался акустикой санитарно-технических блоков и выводных систем. Чтобы все было тихо. Ни слова, ни вздоха. Тишину он любил, как всякий истинный холостяк.
К тому же Голубев, конечно, обратил внимание на новую лаборантку, брюнетку Ингу; у девушки было что предъявить к оплате, и позабыл Голубев Аллу Андреевну.
Брюнетка Инга прежде работала на «Ленфильме». Быстро обросла там ресницами, поклонниками в кожаных пиджаках, плюс природное томное терпение, осиная талия – и готов типаж восточной красавицы. Она даже снялась в одном эпизоде. Во избежание второго эпизода уволилась. Решительно сдала экзамены на вечернее отделение в Кораблестроительный институт и устроилась в контору, где работал Голубев.
Об Инге можно было бы и не говорить, или говорить отдельно, но именно благодаря ей Голубев ощутил угрызения совести, показавшиеся ему унизительными. Сосед, восьмиклассник Бабс, тоже сыграл свою роль, но Инга была автором, закоперщицей и в итоге – жертвой.
В тот день, когда Голубев привел Ингу к себе домой в первый раз, в дверь постучал восьмиклассник Бабс и вручил ему телеграмму от Аллы Андреевны: «Буду двадцатого как условились купи обратный на двадцать третье Алла».
– Познакомься, мой сосед Бабс. Иных в его возрасте называют светлая голова, а Бабса – просто блондин, – сказал Голубев.
– Остроумно, но автор не вы, – сказал Бабс и пояснил Инге: – Мы с Борисом Ивановичем тезки. У нас даже глаза одинаковые – серые и невыразительные.
Голубев запустил в Бабса диванной подушкой.
– А как условились? – спросила Инга, прочитав телеграмму.
Голубев вспомнил, что, целуясь под фонарем, пригласил Аллу Андреевну в Ленинград.
– Это было в угаре, – сказал он. – Под воздействием вина и луны.
– Наверно, она красивая. Устрой ей свободу. Посели в хорошей гостинице. Не напрягай телом. Будь вежлив – даже изыскан. Говори комплименты. Корми в ресторане. Не рассказывай свою биографию.
– Подари смарагды. С голубиное яйцо…
– Не иронизируй – не будь жлобом. Мужиков много, а в памяти ничего – только пыхтение. Словно я Джомолунгма, а они все наверх лезут, на самую что ни на есть вершину. И как они оттуда спускаются – наверное, в виде пара…
При конторе, где работал Голубев, было маленькое бюро – три энергичные дамы. Они заказывали билеты на транспорт, занимались гостиницами, залами для конференций, проводами на пенсию и многим другим. Они и заказали для Аллы Андреевны, исключительно из симпатии к Голубеву, номер в гостинице «Россия». Большой, с мебелью, так сказать, в стиле «ретро».
– Может быть, в номер розы? – спросили они деловито.
– Может, – сказал Голубев, ощущая себя дураком. – Примите презент. Хранил для любимой. – Он вручил дамам коробку шоколадного ассорти и два червонца сверх того, что требовалось на букет.
– Мелочь, – сказала Инга. – Любовь и скупость несовместимы.
Голубев с ней согласился, хоть и не видел в этой ее апологии места для своей персоны.
Самолет приходил в четырнадцать часов в пятницу. Голубеву разрешили отгул. Инга одобрила его в синем костюме, голубой рубашке и узком пунцовом галстуке.
В аэропорту было прохладно. Пахло бледными надушенными женщинами, улетающими на юг.
Загорелые пассажирки с юга улыбались широко, будто и не было у них ни кариеса, ни пародонтоза, ни мостов, ни коронок, ни долга в кассе взаимопомощи.
Аллу Андреевну Голубев узнал, лишь когда она вдруг оказалась перед ним. Он вздрогнул и смешался.
– Хорошенькая? – спросила она, как бы его подбадривая.
Действительно, она стояла перед ним настолько хорошенькая, что слово «Здравствуйте», сказанное шепотом, показалось Голубеву единственным подходящим приветствием.
Она поцеловала его в щеку, для чего поднялась на цыпочки. Взяла под руку и повела отыскивать багаж – синюю сумку на молнии.
Люди, конечно, пялили на них глаза, но без обычных дурацких ухмылок – люди любовались Аллой Андреевной, и Голубев помещался в круге ее обаяния.
Номер в гостинице привел Аллу Андреевну в восторг.
Восторгающихся дамочек Голубев терпеть не мог. Повосторгавшись, они, как правило, принимались самоутверждаться, жеманно требуя от него энергичной мужской работы. Ему казалось, что он нанятый – батрак и кретин.
Восторг Аллы Андреевны был подлинным, сродни детскому. Оказалось, что она еще ни разу не жила в гостинице.
– Такая ванна! Просто грех не воспользоваться.
– Грех, – сказал Голубев и уселся на диван, обитый синим в полоску шелком. «В позе миллионера».
После душа Алла Андреевна стала еще привлекательнее. И снова спросила:
– Хорошенькая?
– Хорошенькая, – сказал Голубев.
Алла Андреевна пошла к дверям, захватив сумочку и косынку.
Голубев вскочил:
– Куда?
– Немного поедим где-нибудь. Погуляем по городу. В Ленинграде я была еще студенткой. И поедем к вам чай пить. К вам можно?
– Можно, – сказал он, с сожалением оглядывая дорогой просторный гостиничный номер.
На полу лежал толстый ковер. Он сбросил туфли, носки и принялся ходить по ковру босиком. Алла Андреевна тоже сбросила босоножки и пошла за ним следом, высоко поднимая колени.
Он решил, развернувшись, схватить ее.
Она села на стол, надела босоножки.
– Побежали, а то никуда не успеем.