– Я слышала, как вы говорили о Беатрис вчера, вам нравились ее книги?
– Разумеется!
– А мне кажется, что она писала как мещанка, впрочем, она ею и была.
– Но писать это еще никому не мешало…
– В конечном счете она написала очень мало, она полностью отдавала себя Тома, кроме дома и семьи, для нее ничего не имело значения…
– А что в этом плохого? Если жизнь она любила больше, чем творчество? В конце концов, иногда искусство – это просто костыль… Зачем заставлять себя писать, когда тебе это больше не нужно?
– Я так не думаю, если человеку посчастливилось обладать подобным талантом, его долг – дать ему раскрыться!
Она понизила голос…
– Девочка моя, я не читала ваших книг, но я наблюдаю за вами два дня, вы и здесь, и одновременно как бы не вполне тут, от вас не ускользает ни одно слово, ни одно мгновение!
Эльза засмеялась.
– Я надеюсь почерпнуть здесь немного вдохновения, я уже много месяцев ничего не пишу, не идет – и все тут!
– У вас ведь такое не в первый раз, правда? Это самое трудное время для писателя, когда задаешься вопросом, вернется ли к тебе когда-нибудь вдохновение…
Эльза внимательно посмотрела на нее. Собеседница, похоже, понимает, о чем говорит.
– Я долго работала в книжном деле и хорошо знаю, что из себя представляют писатели. Не отчаивайтесь, все придет, и тогда уж – полный вперед! Покажите им, этим буржуям, что такое настоящий писатель!
Подошел Тома: «Эльза, я не познакомил вас с Натали Лежандр? Натали, знакомьтесь – Эльза…» Но Натали Лежандр уже отошла.
– Что ей было надо?
– Да ничего, мы говорили о книгах Беатрис.
– Беатрис ее терпеть не могла.
– Да? Она говорила, что была раньше издательницей…
– Ну боже мой, Эльза, неужели вы не узнали Натали Лежандр? Самого жестокого литературного критика в газете Le Monde?
– С чего это я должна ее узнавать, я вижу ее впервые, я думала, что тут только киношники!
– Она спутница Жанны Лафосс, Жанна – режиссер и, кстати, намного приятнее в общении, вы с ней еще познакомитесь…
– А ваши друзья правы! Что у вас за фиксация на писательницах? Вы могли бы найти себе актрису, раз стольких знаете!
– Актрисы? Какой кошмар, они слишком нарциссичны!
– Ну, по крайней мере вам не будет казаться, что вы вытащили их из грязи…
– Эльза, обойдемся без истерик! О, вы только посмотрите, кто пришел! Изабель, тебе удалось освободиться пораньше, как чудесно!
Эльза не верила собственным глазам: перед ней миниатюрная, с сияющей улыбкой стояла сама Изабель Юппер и протягивала ей руку.
– Очень приятно! Тома сказал мне, что вы писательница! Настоящая писательница! Я поражена!
17
Натали Лежандр была права. Беатрис была родом из богатой буржуазной парижской семьи. Эльза – из провинциальной семьи среднего класса. Отец Беатрис был сыном влиятельного промышленника и знаменитым коллекционером, мать – художницей, они долго жили как рантье и оставили единственной дочери огромное состояние. Было в Беатрис изящество и непринужденность привилегированного класса, она всегда и везде была на своем месте, как у себя дома. Яркие цвета, бирюзовые платки в тон ее серо-синим глазам, дорогие ткани, марки, о которых Эльза и не слышала раньше… Эльза же с подросткового возраста носила только черное и темное. Ей хотелось продемонстрировать таким образом черноту собственной души, предъявить миру свою темную сторону. Чтобы нравиться Тома, она начала носить свитера цвета фуксии, зеленые, желтые, а порой флуоресцентные, почти невыносимо яркие. Хотя они хорошо сочетались с ее вечными джинсами и черной курткой. Тома делал ей комплименты: «Вам идет желтый, вы должны чаще его носить. Беатрис любила цвета, она была такой веселой и жизнерадостной». И в то же время, думала Эльза, она собирала газетные вырезки о женщинах-убийцах. Ей снились сцены самоубийств и реки крови. Эльза читала это, она знала, что скрывали синие шали и яркие наряды. У Беатрис тоже была своя темная сторона. За любовью к ярким цветам и праздникам прятались револьверы. Пресловутые револьверы, в квартире они были повсюду, даже в спальне… У Беатрис, как и у Эльзы, была страсть к разрушению. Эльза была ее литературной сестрой, в сущности, она знала ее лучше, чем Тома, лучше, чем кто-либо.
Когда Эльза была в Лионе, ее жизнь, сосредоточенная вокруг занятий и вопросов сына, казалась ей однообразной.
– Мама, кто такой Карл Великий?
– Король Франции…
– Как Эммануэль Макрон?
– Ага.
– Это было давно?
– О да!
– После динозавров?
– Динозавры тогда уже умерли!
– А ты его видела?
Утром она провожала Лео в школу, в среду[4] – на дзюдо, затем на детскую площадку. Там она встречала других родителей и вела с ними типичные родительские разговоры. А как вам новая директриса, она ничего? Скоро ли дети смогут ходить в школу без масок? Кстати, не знает ли она хорошего ЛОРа в этом районе? Учитель говорит, что малыш плохо слышит…
По будням после обеда Эльза вела литературные кружки, которые были весомой добавкой к ее скудным писательским заработкам. Чаще всего она преподавала подросткам. Во время занятий она полностью посвящала себя юным ученикам и ненадолго забывала о Лео и Тома – двух главных людях в своей жизни, между которыми она разрывалась неделю за неделей.
В пять часов вечера она бежала забирать Лео из школы, а дальше все шло как по накатанной, одни и те же ритуалы в неизменном порядке: перекус, уроки, ванная, ужин, чистка зубов, сказка на ночь. Когда Лео наконец засыпал, Эльза падала на свою кровать, совершенно неспособная о чем-либо думать.
Из Лиона парижская жизнь с Тома казалась Эльзе такой увлекательной, полной приключений, смеха, встреч и праздников. Париж – освобожденный, Лион – спящий. Париж – праздничный, Лион – поверженный. Здесь ей было скучно, и она с нетерпением ждала конца недели, чтобы наконец прыгнуть в первый поезд до Парижа и вырваться на свободу. Каждый вечер она обнимала сына и старалась восполнить недели отсутствия, когда он оставался с отцом. Она целовала волосы Лео, гладила ему спинку, чтобы он уснул, и ее охватывала нежность, на которую она, казалось, была не способна днем. Как будто только спящий сын пробуждал в ней тепло. Эльза не помнила ни одного поцелуя матери, ни одного ласкового жеста или слова. Для нее, как и для многих других людей, которых вырастили отстраненные, холодные, неспособные к любви родители, это было знаком общности. «Я не помню, чтобы мать когда-либо целовала меня» – фраза, по которой они узнавали друг друга. Объяснения излишни, и так понятно, что за пропасть скрывалась за этими словами. Была ли мать Беатрис такой же? Были ли родители Беатрис холодными и склонными к насилию? Откуда взялись в Беатрис эти побуждения к убийству, эти страшные слова в дневнике? Она говорила о родителях как о двух умалишенных, которых ненавидела. Ненавидела ли свою мать Эльза? Бывало ли у нее желание ее убить? Ее мать не смогла найти себе места в обществе и в конце концов «провалилась в депрессию», как она сама это называла. Она так и не пришла в себя, и многими годами позже ей поставили диагноз «биполярное расстройство». Но для Эльзы и ее сестры мать всегда была больной, живущей как бы отдельно и от себя самой, и от своей жизни, от близких. Эльзе было около двенадцати лет, когда после истории с дневником ее отправили в пансион, а потом родители развелись. С тех пор она все реже видела сестру и остальную часть семьи, мать проводила все больше времени в психиатрической больнице. Иногда Эльзе хотелось позвонить сестре, написать, но, как только она слышала ее голос на другом конце провода, начинала говорить банальности. Внутри нее, за семью печатями, крылась неутолимая жажда привязанности. Эльза искала ее в мужчинах, но потребность эта была слишком отчаянной, неослабевающей. Она научилась прятать ее, чтобы не пугать их. Научилась держать себя в руках, не отталкивать мужчин зияющей в сердце дырой. Сколько бы внимания и нежности ни подарил ей Тома, ей все равно было бы недостаточно. Подобно котятам, которых слишком рано разлучили с матерью, ей на самом деле нужна была не любовь мужчины, а теперь уже навсегда невозможная любовь матери.
Мать звонила ей каждый день из больницы и рассказывала, как ей плохо, какой пыткой была ее жизнь. Чаще всего Эльза не брала трубку. Не слушала длинные сообщения на автоответчике. Она просто отправляла ей деньги, когда могла. Время от времени она все-таки отвечала, и тогда мертвый голос из прошлого звал на помощь. Эльза бормотала, что не стоит так переживать, не надо быть такой негативной. Добавляла, что спешит и перезвонит позже.
18
У Тома был американский двустворчатый холодильник. Эльза видела такие только в Штатах. Он был куда больше обычного холодильника, серебристый, и – верх роскоши – выдавал лед для напитков, стоило лишь подумать об этом. Достаточно было подставить стакан, и из холодильника, как из рога изобилия, лилась свежая питьевая вода, сыпались кубики льда, а то и колотый лед. Для Эльзы такой холодильник был неоспоримым свидетельством материального благополучия и демонстрировал принадлежность к определенному социальному классу даже ярче, чем часы Rolex. Она без устали приносила Тома в кабинет стаканы ледяной воды, просто ради того, чтобы в очередной раз нажать на кнопку и услышать, как работает отлаженный механизм. Тома говорил, что Беатрис нравилось пить по вечерам виски со льдом и что она тоже особенно любила этот огромный холодильник, который, сверкая тысячей металлических отблесков на ярко-красной кухне Бланди, едва ли не соперничал с Пикассо.
Кухня была обставлена самыми модными аксессуарами: островок, встроенная мясорубка и пароварка, электрическая соковыжималка, хлебопечка, мороженица и такое количество разнообразных комбайнов, что Эльзе и целой жизни не хватило бы, чтобы прочитать все инструкции к ним.
Однажды Тома предложил вместе приготовить на обед