в десять раз и еще десять раз по десять.
я прошел равнины, горы и овраги,
но не видели нигде моей невесты.
Как-то раз я видел в скалах и дракона,
мне казалось — я застыну, будто кролик,
что на взгляд змеи-удава напоролся;
но дракон мне показался милосердней,
чем иные, с кем встречался по дороге.
Постарался я поменьше чуть бояться
и спросил его — не видел ли невесту,
мое сердце с кожей темного ореха?
Говорят, дракон из льда ее похитил,
где живут такие — верно, путь неблизкий?
Мне дракон по-человечьи рассмеялся,
мне сказал — ты ищешь то, чего не знаешь,
ледяных драконов в мире не бывает,
никогда таких и вовсе не рождалось,
мы создания огня, тепла и света,
и зачем бы нам сдалась твоя невеста?
Я ушел, и долго странствовал по миру
(десять лун и еще десять раз по десять),
и однажды оказался в мире белых,
там все с кожей цвета мела из карьера,
там все слабы, тонки, хилы, невысоки:
как народ такой вообще на свет родился?
Я привык к ним, выжить с ними попытался,
а куда деваться, хоть и неприятно.
Как-то раз сидел я вечером в таверне
(так-то люди цвета мела называют
дом с едой и горькой выпивкой из фруктов),
грея руки у горячего камина,
грея губы о большую кружку сидра.
И раздался вдруг веселый звон гитары,
и увидел я… и даже не поверил,
думал, вовсе сумасшедший сын гепарда.
А потом протер глаза и вновь увидел:
мое солнце, мое сердце, наку хари,
танцевала бари гани — танец солнца
под веселый, беззаботный звон гитары.
Она пела, и плясала, и смеялась,
я застыл тогда, не мог пошевелиться.
И увел мою невесту из таверны
менестрель с глазами светлыми, как лужи.
А когда я смог ходить, я встал и вышел,
из таверны шел я молча, шел и думал,
думал, как убить вернее менестреля,
это он околдовал мою невесту.
Менестрель веселый, с кожей цвета мела —
он, конечно, не дракон, да и не воин,
я одной рукой ему свернул бы шею,
чтоб чужих невест он больше не таскал бы.
Так я думал, только вдруг кольнуло в спину,
словно чей-то взгляд меня пронзил навылет,
словно я — детеныш рыжей антилопы,
что охотника с копьем вблизи почуял.
Я свой нож схватил и быстро обернулся,
только не было ни копий, ни убийцы,
стыла улица пустая, да дрожали
огоньки от фонарей на свежих лужах.
На меня смотрел внимательно сам город,
подобравшись, словно самка леопарда,
что детенышей собою заслоняет,
и оскалив шпили башен, будто зубы.
И глаза его — огни — глядели в душу,
когти кованой ограды в землю впились,
мне казалось — еще миг, еще минута,
и меня он враз проглотит с потрохами.
Видят духи, я охотник не последний,
я ходил с копьем на льва, на леопарда,
я гром-зверя видел и не испугался,
но в тот миг мои коленки задрожали.
Ледяным драконом свился в кольца город,
крыши острые сложив, как складки крыльев,
защищая тех, кто жил в его владеньях,
во владеньях злого холода и снега.
Я ушел и до ворот не обернулся,
я ушел и много дней я шел обратно
(десять лун и еще десять раз по десять),
я пришел обратно в тихие равнины.
Я нашел тогда жену себе другую,
я и сед уже, и стар, и жил достойно,
и пусть духи надо мною посмеялись —
что ж! — смеяться всяко лучше, чем сердиться.
Только все же одного не понимаю:
эти люди, люди с кожей цвета мела,
как так можно — от рождения до смерти
жить под взглядом ледяных своих драконов?
Павел ГубаревВзы-взы
Когда дракон нажал на кнопку дверного звонка, Леше уже было все пофигу.
Не надо путать: бывает «все равно», бывает «до лампочки». А «все пофигу» — это такая стадия в отношениях мужчины и женщины. Как Леша сам потом объяснял.
Может, в этот момент он был не в самой прекрасной форме — собран, но уныл, как на приеме у зубного, и дракон это мгновенно понял — хотя бы потому, что вся одежда на Леше выглядела, как один большой нестиранный носок, а в его аквариуме плавали винные пробки.
Может быть. Но мы были уж рады, что миновала предыдущая стадия — когда Леша, открывая глаза, мог обнаружить себя то стоящим со стаканом перед зеркалом, то поливающим слезами фаянсовое горло унитаза, то вдруг — в гараже, ищущим в упакованных плесенью древних чемоданах охотничий нож его отца.
В общем, от Леши ушла девушка.
«Ну, с кем не бывает», — сказали мы ему.
«Да забудь ты, не стоит она этого», — посоветовали мы.
«Да нахрена тебе нож, забей ты на него», — успокаивали мы Лешу.
Ну, то есть мы с Колосовым пришли на помощь, как настоящие друзья. С бутылками, с советами, с банальностями. Все это, конечно, помогает, хотя и не сразу. Или хотя бы отвлекает пострадавшего от горя. А держится он за горе крепко. Обнимает, как огромного плюшевого медведя. Судя по пыли — медведь этот из детства, и там его надо оставить. Хотя Лешина обида была, скорее, как измятая постель — в которую он каждые пять минут валился. А мы с Колосовым держали его голову, тянули за руки из кровати, били по щекам. Делая вид, что просто пришли пива попить. Ну, он же сам нас позвал.
В какой-то момент Леша ушел на кухню. Я примостился на диване, окруженный кучей растрепанных автомобильных журналов. Колосов сидел у окна, в кресле на колесиках, медленно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как часовая стрелка, которая все не решится указать тот час, когда нам можно будет уйти. Между мной и Колосовым лежал замусоренный палас. Между мной и Колосовым висел запах несвежей постели. И запах пастеризованного пива, который почему-то всегда отдает резиной — словно намекая на свое сомнительное происхождение. Между нами висели последние солнечные лучи того дня — городские, профильтрованные сквозь частокол многоэтажек Лешкиного микрорайона, дохлые от пыли и красящие свет московской серостью. Пиво при таком освещении из янтарного становится просто желтым. В общем-то, его уже можно наливать не в хорошую стеклянную кружку, а в чайный бокал — что мы и делали.
И вот Колосов снова отталкивается ногой от паласа, попадая носком в половинку чипсового кружочка, поворачивается в мою сторону, и наши взгляды пересекаются. И смотрим мы друг на друга внимательно. Потому что в наших глазах читается скрываемая от Лешки мучительность. И мучительность эта — оттого, что не придумали еще той самой верной банальности, которой можно было бы Лешку успокаивать в его конкретном случае.
«Вернуть Наташку? — размышлял я. — А сможет ли он ее принять после этого? Думаю, не сможет.»
Что думал более рациональный, но менее флегматичный Колосов, я не знаю. Наверное, что-то вроде: «Сложность ситуации в том, что она, во-первых, глупая. А во-вторых, неожиданная. Пережить такое гораздо труднее».
И так мы смотрели друг на друга, молча. Пока в комнату не вошел, звякая, Лешка. И мы, как по команде, моргнув, повернулись к нему, протягивая руки за новой — холодной — порцией.
В общем, от Леши девушка ушла к дракону.
А познакомились они с Наташей еще в те времена, когда Википедия описывала дракона только как «собирательное название, объединяющее ряд мифологических и фантастических существ». Это сейчас статья о драконах длиннее, чем статья о президенте России, а если распечатать — хватит завернуть все вонючие рыбные очистки, которые мы оставили на Лешкином кухонном столе. Завернуть и отправить их в мусоропровод. Вместе с воспоминаниями. Слышишь, Леш?
— Да слышу, — огрызается он. Но мрачнеет.
В целом он, конечно, остался нам с Колосовым благодарен. Звонил и извинялся добрым голосом. Просил нож вернуть. Все же память об отце. А он, Лешка, уже протрезвел и больше не будет. Я выждал пару дней и отвез ему нож обратно.
— Как я посмотрю, ты уже практически в норме. Осталось только вытащить пробки из аквариума.
Леша, открыв мне дверь, немедленно рухнул обратно на диван. Я чувствовал себя неловко в этой квартире: костюм и галстук здесь смотрелись, как сияющая броня рыцаря, забредшего в пещеру, устланную грязными шкурами и обглоданными костями.
— Я приберусь, — поморщился Леша.
— Я верю, — сказал я. — Главное, чтобы это произошло раньше, чем рыбы научатся питаться пробками. И крошками чипсов. И сигаретным пеплом. И обертками от…
— Приберусь, когда вернется, — закатил глаза Леша.
— Кто? — насторожился я.
— Уровень дофамина, — отрезал Леша и перевернулся на другой бок.
— Ишь ты, грамотный, — я покачал головой. — Главное, чтобы уровень адреналина у нас с Колосовым опять не зашкалил. По твоей милости.
Леша охнул и закатил глаза. Но послал меня лишь мысленно.
— Я же говорю, я уже протрезвел.
— Вот времена, — ухмыльнулся я. — Рыцари отправляются мочить дракона, только заполировав вино текилой. Двадцать, мать его, первый век. А раньше-то, раньше, Леш, говорят, трезвыми с драконами воевали. За принцессу. Представляешь?
И тут он меня уже вслух послал. Ну я и ушел, расценив это как хороший симптом.
А спустя пару часов к Леше пришел дракон.
Нетрудно представить себе, как оно было. Вот Леша смотрит в дверной глазок, видит фигуру, знакомую по фотографиям. Темная — на фоне окна на лестничной клетке, — она напоминает шахматного коня анфас. Леша размышляет три секунды и тянет руку к замку. Клац — дверь открывается. Теперь уже видно, что шахматный конь покрыт чем-то, что напоминает мужской браслет для часов — небольшие пластинки добротной нержавейки.