Автомат — это на случай, если приземлишься на вынужденную, тогда тебе автомат может пригодиться. А если я прыгать с парашютом буду, автомат будет мешать.
— Вы сидели на ремне? Или сиденье было?
— Было мягкое сиденье. Широкое такое, как кресло. Я на парашюте еще сидел.
Потом еще ремни безопасности. Затягиваешься справа, слева. Там кнопки нажал, вставил, и все.
— Кто Вам снаряжал ленту?
— Механики по вооружению. Я прилетаю, им говорю: «Я не знаю, сколько израсходовал. Проверьте. Пополнить, если нужно…»
— А Вы их работу контролировали, нет?
— Обязательно. Даем короткую очередь…
— Мы разговаривали со стрелком, он говорил: «Кто хотел жить, тот следил. Я каждый раз перебирал ленту, смазывал патроны…»
— У меня ни одной задержки в работе не было, ни одной!
А вот ШКАС малокалиберный, как винтовка, это ж зараза, а не пулемет… Вот где задержек было, ой… Что вы!
— А какими патронами Ваша лента снаряжалась?
— Трассирующие и бронебойные были. А вот какой порядок, не буду говорить.
— А могли Вы заказать, к примеру, чтобы Вам больше трассирующих поставили?
— Да какая разница. Мы же не ночью летаем, а днем.
— Вы в основном чем занимались? Удары по пехоте? По переднему краю? По кораблям?
— В основном это передний край. Корабли были всего один раз.
— А в основном на каких высотах ходили?
— Мы выходили на цель на 1000–1200 м, ну, не выше 1500 м.
— В то время, когда Вы воевали, большие потери в полку были?
— У нас в эскадрилье, да и в полку, очень мало погибло.
На моих глазах только один экипаж погиб, зенитный снаряд попал в самолет, летевший впереди нас.
— Как это выглядело, самолет взорвался?
— Не взорвался. Взрыва никакого не было. «Щепки» полетели, и все… Не успели, ни стрелок, ни командир, с парашютом выпрыгнуть.
А бывало, что если подобьют, отойдут от линии фронта и выпрыгивают.
У нас с командиром была договоренность: «Володя, пока не будет моего приказа, никаких выпрыгиваний…»
— Кто был Ваш командир экипажа?
— Тюрин Николай Федорович, капитан.
— У Вас на счету сбитый «Фокке-Вульф-190». Кроме Вас, много ли еще стрелков с Вашего полка сбивало самолеты?
— Никто. Только я один.
— А как это произошло?
— Это было под Кенигсбергом, на Земландском полуострове. А уж над Кенигсбергом… Вы знаете, что такое Кенигсберг? Там так охранялось, ой, ой, ой…
Мы летели домой с боевого задания. Истребитель стал подходить к группе, и я заметил, что идет именно на нас. И, зараза, заходил снизу. Я Николаю Федоровичу, командиру своему, говорю: «Коленька, дай-ка горку!» Я боялся за стабилизатор.
Он хорошо поднял машину, мне сразу видно немца стало, и я прямо ему в кабину засадил. Даже поправок вводить не пришлось. Он мгновенно свалился. Но я не видел, упал он или не упал.
Когда прилетели на аэродром, сели, сразу доложил: «Возможно, я сбил истребитель, потому что прямо в лоб бил».
И экипажи подтвердили, которые летели сбоку, им лучше видно, как и что… «Вовка сбил…»
А если ты даже и сбил, но не подтвердили, то все это туфта и не зачтут. А потом пришло сообщение от наземных войск… Про меня и в газете было напечатано. Наградили за сбитого орденом Красной Звезды и премию дали тысячу рублей. У нас не давали книжек, не было. На руки давали. Ну, а я мамке перевод, и все.
— После того как Вы сбили самолет противника, к Вам отношение изменилось в полку? Среди стрелков?
— Ну, тогда расписали и в газете, по всей дивизии… «Поздравляем тебя». Как только прилетел, сразу доложили. И тут и командир полка: «Поздравляем тебя! Молодец, что вовремя заметил…»
— А летчики Вашего полка сбивали?
— Летчики нет. Воздушных таких боев не было, немцы боялись в лобовую идти или сбоку подходить. Куда им! А ведь мы же летим-то по четыре машины и друг друга охраняем. Я тебя, ты меня…
— Истребители наши Вас часто прикрывали?
— Все время. Каждый боевой вылет, четверка истребителей Як-3.
— А не бывало ли такое, что немецкие истребители связали сопровождение боем и Вы остались одни?
— Не было таких случаев, не видел. Если даже что-то случается, четверка в прикрытии идет, два прикрывают нас. Два идут отгонять…
— Вас прикрывали разные полки истребительные? Или один и тот же?
— У нас было в дивизии три полка штурмовиков и истребительный полк. Не помню номер. Этот полк занимался прикрытием и воздушные бои вел. Ребята наши давали им «прикурить».
Такая была дисциплина, такая была ненависть. Никакой боязни, что ты можешь погибнуть, товарищ может погибнуть. Даже думки в голове не было.
— А как же тогда бывали случаи, что возвращались, не выполнив задание?
— Только по погоде, но у нас и такого не было.
— От кого потерь больше было? От зениток или от истребителей противника?
— В нашем полку только один или два экипажа погибло.
Я сделал восемьдесят семь боевых вылетов, вот за это время у меня был на глазах только один случай. А мы летали каждый летный день. Не было выходных, ни праздников, какие там праздники-то.
— Как Вы относились к немцам?
— К немцам я относился так — уничтожить, чтоб не было духа… Но однажды мы стояли на дороге, и вели немцев пленных. Посмотрели на них, они такие были сирые, что даже руки марать не захотелось…
— А отношение к ним, как к профессионалам войны? Уважали их? Или считали, что немец уже выдохся и недостоин внимания?
— Немец уже не тот был. Если он видит, что идет эскадрилья и прикрытие, то он уже побоится подойти, уходит в другое место, ищет, где полегче. Не было ни одного вылета, чтобы немецких истребителей не было у нас на пути, но чтоб они нас атаковали…
Они вообще-то боялись. Но и обнаглевшие попадались… А так все было хорошо. Я ж говорю, что «в сорочке родился». Мы отлетали… Эскадрилья была хорошая, и дисциплина, и отношение друг к другу. На командиров повезло, я считаю. Отличный был командир дивизии Кучма, полковник, и наш командир полка Петров, и командир эскадрильи Ермилов Павел Александрович. Боевые задания выполнялись, и ответственность экипажей была стопроцентная — никто не боялся задания. Чтоб вернуться обратно, испугаться, такого не могло.
— Вы не помните, ваши «Илы» были какие? Крылья были прямые или со стрелочкой?
— Нет. Немножко были… Стрелка.
— Не помните, как они были окрашены?
— В зеленый цвет. Без камуфляжа. Никаких полосок или надписей не было. Были только номера на киле: один, два, три… У меня был тринадцатый. Я его не боялся.
— А были ли какие-то суеверия? Ну не бриться перед вылетом? Не фотографироваться?
— Не было. Все чистенькие были, побритые.
— Какие отношения сложились с техническими специалистами?
— Хорошие. Мы им помогали. Оружейным мастерам помогали бомбы подвешивать, вооружение. Но я не механик. Чем мог помочь техникам? Заправить, шланг подать, под бомбу спину подставить… А радисты, те уже все сами. Каждый раз после вылета проверяют.
— Немецкими шлемофонами не пользовались?
— Нет. И не видел их даже. Только наши.
— У Вас женщин в полку много было?
— Может, раньше и были, но в мое время почти не было. А среди технического состава не было вовсе. Санитарка была, Мария. Она смотрела, чтобы были заполнены санитарные ячейки, бинт там, что положено. Но никто не тратил ничего, так что и работы у нее немного было.
— Вы помните первый аэродром? Куда Вы с запасного полка прибыли?
— Был полевой аэродром укатанный, никакой бетонки, ничего.
— Где жили?
— У нас там было общежитие. Барак. А некоторые экипажи жили по домам. Потому что были пустые дома, хозяева эвакуировались. Давали на два, три звена.
— А местные жители были? И какие с ними отношения были?
— Были. Отличное отношение. И их никто не обижал, никто не воровал. Местные самогон гнали. Но я не помню, чтобы кто-то в моей эскадрилье покупал и пил…
Время быстро летело. Вы знаете, вот не успевали отдохнуть. Только приляжешь, уже вставать надо. А мы вставали рано, где-то в шесть утра. Помоемся, и в столовую, а потом везут на аэродром, и готовишься к боевому заданию.
— Скажите, как было у Вас с политработниками в полку?
— У нас был майор Мошкин, хороший мужик.
Блин! Так, я же сам был комсоргом. Я ж говорю, куда сам не захочешь сунуться, обязательно меня туда засунут. Я сам не высовывался, но они видят, человек справится, и меня — комсоргом эскадрильи. Партийных у нас в эскадрилье не было. Все комсомольцы были. Но все ребята у меня были боевые такие, что дай боже.
— А в чем вообще заключалась работа комсорга?
— Во-первых, агитация: пропаганда опыта по боевому обслуживанию самолетов, информация о состоянии на фронтах…
Выпускали стенгазеты, вывешивали листки-«молнии». Рассказывали о том, как отличился какой-то экипаж.
Для этого у нас в комсомольской организации редколлегия была. Она занималась этим вопросом… Так что пустого дня не было. Каждый чем-то занимался…
— Замполит у Вас летающий был?
— Да. Был летчик, тоже командир. Были и просто политработники, но это уже при дивизии. Был начальник политотдела дивизии, который отвечал за политическую подготовку кадров. И к нему никаких претензий нету. Но были и такие, кто и не летал, и был «трепло гороховое». Были. Таких экипажи не любили.
— На Ваш взгляд, должен был летать политработник, для того чтобы уважение к нему было?
— Не только в моем случае назначение на политработу было как бы в приказном порядке.
Видят, что человек может с народом общаться, довести дело до конца. Вот у Ермилова заместитель был политработником. Он отвечал за политическое воспитание экипажей. Он летал, и к нему никаких претензий. Умел гасить конфликты в коллективе.