– Митрофанов? Я не видел, чтобы он летал. После Митрофанова был Шишкин. Он старый был, лет 55. Какой летать? Потом Степанов с 1920 года. Награжден хорошо. Однажды дали задание полком, 24 самолета, лететь на Бреслау. Повел группу Степанов. Меня он поставил правым ведомым. Сказал: «Если меня собьют, моим заместителем будет Бегельдинов». Взлетели, все идут… Степанов говорит: «Бери команду на себя, у меня мотор барахлит». Бывает такое. Подлетаем. Связываюсь с землей: «Резеда, я Бегельдинов, принял команду на себя». – «Бегельдинов, бей за железной дорогой». – «Я, Бегельдинов, бью за железной дорогой». Вот только непонятно, что значит «за». Это же откуда посмотреть… С земли крикнули: «По своим заходишь! Бей за железной дорогой!» – «Понял!» Но все же немного запаниковал. По своим, понимаешь! 24 самолета! Мать тебе трижды пятнадцать! Вошли в атаку, проштурмовали. С земли говорят: «Атаковал, хорошо. Хозяин объявляет благодарность. Иди домой!»
– Вас хорошо награждали в полку?
– Да. Но я и больше всех вылетов сделал – 305. Меня посылали то в разведку, то на штурмовку. Безотказный Бегельдинов.
– Какое было настроение? Верили, что живым останетесь, или думали, что могут убить?
– Я не думал о том, что могут убить, но и планов на будущее не строил. Задача была уничтожать фашистов. Все! Думали только об этом. Так иногда… Пошивальников, когда смотрел на разрушенные деревни, говорил: «Эх, после войны долго восстанавливать будем…»
Мандраж возникал, когда в землянке начальника штаба звонил телефон. Он берет трубку: «Слушаю… да… деревня…», а в это время карандашом по карте ведет. Вот тут нервничаешь. Каждый переживает – война! Думаешь, если километров пятнадцать за линию фронта – это ерунда, а вот если тридцать – это уже думать надо, как идти. Далеко ходить не любили, что там говорить. Когда задание получил, тут уже некогда бояться. Думаешь, как, твою мать, дойти, найти цель, ее уничтожить и домой вернуться. Переживаешь только в момент получения задания.
– Какие цели считались самыми трудными?
– Аэродромы. Налет на аэродром – это самое трудное. 90 % – что ты погибнешь. 10 % – что останешься жить. Два раза ходил, два раза меня сбили. При налете на аэродром Основа под Харьковом 5 мая 1943 года меня сбили. В книжке этот эпизод описан. Упали в немецком тылу. Несколько дней пробирались к линии фронта. При переходе стрелок наступил на противопехотную мину и погиб. Еще бы надо немножко, метров сто… Там был большой арык, и в арыке были бы оба живы… Но где там, откуда мы знали, что по минному полю бежим? Я в арык – и вышел к Северному Донцу. Переплыл. Хорошо, что у меня остался комсомольский билет. А то сразу приехали из СМЕРШа, забрали мой пистолет. Оперировали в полевом госпитале.
– Под конец войны не захотелось выжить, делать поменьше вылетов?
– Такого разговора и быть не могло! Какое задание будет – такое и будет. От вылетов я не уклонялся!
– Когда тяжелее воевать – в начале, в 1943 году, или под конец, в 1945-м?
– Все зависит только от цели. Если она прикрыта, то и в 43-м, и в 45-м ее одинаково тяжело атаковать.
– Не было ощущения обреченности, ощущения, что следующий я?
– У меня не было. Бывали неудачи, но что поделать – война…
– Вы по своим не попадали?
– Нет. Не дай бог! Сразу накажут. Был у меня летчик Кочергин. Он в атаке отставал. А раз отставал, значит, мог сбросить раньше, по своим, но потом он стал хорошо летать.
– Вы курили?
– Все курили, конечно. Уже в академии думаю, чего я дым глотаю? Нет, не буду курить. И с тех пор я не курю.
– 100 грамм после вылета давали?
– Ууу… Обязательно! И не сто грамм! За каждый вылет сто полагалось, а у меня меньше трех вылетов не было. Иногда было 4–5 вылетов. А один раз 6 вылетов! Каждый вылет 1 час 40 минут. Физически очень тяжело. А что делать?! Война. А бывало скажут: садись на другой аэродром. А там ни кушать, ничего нет. Голодный, черт возьми!
– В связи с такими нагрузками аппетит был?
– У меня не было. Вечером, когда отбой, тут и поешь, и 100 грамм выпьешь. Бывало, некоторые выпьют, плачут, семью вспоминают. Я-то молодой, а летчики были с 1918, 1919-го годов.
Кацевман Петр Маркович
Я родился 1 мая 1923 года в местечке Калинковичи в Белоруссии. Отец был простым рабочим, малограмотным человеком, и всячески стремился дать троим своим сыновьям образование. В 1941 году закончил учебу в школе-десятилетке. Еще в апреле 1941 года мы, четверо друзей-одноклассников, пришли в райвоенкомат и попросили военкома направить нас в военные училища. Меня и моего товарища Гомона направили в летное училище, а двух других друзей, Шендеровича и Фиалковского, – в военно-медицинское училище. Прошел в Гомеле все нужные комиссии и был направлен на учебу в Школу летчиков ГВФ. Я был искренним патриотом своей страны, фанатично любил советскую власть и боготворил Сталина. И когда по всей стране, в печати и на собраниях постоянно призывали молодежь идти в военные училища, то подобный призыв не мог не найти отзыва в моем сердце. После того как немцы ввели войска в Румынию и Финляндию, нам было ясно, что война неизбежна, и хотелось встретить ее хорошо подготовленными бойцами и командирами. Мой старший брат Израиль, 1911 г.р., сельский учитель, был призван в армию в 1940 году и служил танкистом в Перемышле. Из его писем мы многое понимали, осознавая, к чему дело идет. Средний брат, Лазарь, 1917 г.р., тоже перед войной был на кадровой службе, в железнодорожных войсках в Барановичах, и когда незадолго до войны он приехал ко мне в летную школу, то прямо сказал, что скоро грянет серьезная беда, что все железные дороги забиты воинскими эшелонами, идущими к западной границе. Так что для меня начало войны не стало неожиданностью.
– Почему вместо обычного летного училища Вас зачислили в Авиационную школу гражданского воздушного флота?
– Это была только вывеска – «Школа ГВФ», маскировка, а на самом деле в ней готовили летчиков для Красной Армии. Незадолго до войны по стране были созданы примерно 100 таких школ со следующим личным составом – 150 курсантов в наборе. Весь набор был «местным», белорусским. 75 % курсантов были русские и белорусы, 25 % – евреи. Второго июня сорок первого года мы начали теоретические занятия в Школе ГВФ, расположенной в районе местечка Ново-Белицы Гомельской области. Нам выдали обмундирование ГВФ. Командовал этой школой летчик первого класса Алейников, ранее летавший по маршруту Москва – Берлин, а комиссаром школы был еврей Айзенштадт. Когда 15 июня 1941 г. курсантов собрали на политзанятия для ознакомления с заявлением ТАСС, опровергающим слухи о готовившемся нападении немцев на СССР и подтверждавшим соблюдение Германией условий Пакта о ненападении, то наш комиссар честно и открыто сказал: «Все это чушь! Война начнется уже в ближайшие дни, не сегодня, так завтра!»
– Как курсанты узнали о начале войны?
– Двадцать второго июня мы собирались поехать в Гомель, сделать свои первые курсантские фотографии в летной форме, но уже в пять часов утра нас подняли на ноги крики часового: «Подъем! Тревога! Всем собраться у палатки столовой!» И тут немцы стали бомбить мосты через Сож. На пятый день войны был получен приказ об эвакуации летной школы в Казахстан. Мы попали в Актюбинск. Сюда наши инструктора перегнали свои учебные По-2 из Ново-Белицы. Здесь нас объединили с Актюбинской авиашколой ГВФ, и здесь мы совершили свои первые полеты. Жили в казармах, и когда в октябре начались морозы, то начальство не знало что с нами делать – у курсантов-белорусов даже не было шинелей, и теплого обмундирования раздобыть для нас так и не смогли. Мы не могли выйти на улицу в тридцатиградусные морозы в одних летних кителях. Нас срочно привезли на железнодорожную станцию, погрузили в теплушки и отправили в «теплые края», в город Сырдарья Ташкентской области.
Летная книжка Кацевмана П.М.
– В Сырдарье было полегче?
– Намного, а главное теплее. Здесь нашу школу ГВФ № 121 влили в Ташкентскую объединенную школу № 51. Курсантов поселили в здании обычной школы, отлично кормили, по нормам ГВФ, на столах у курсантов-летчиков постоянно были колбаса и сыр. До мая 1942 года мы закончили первичную летную подготовку, каждый имел налет по 120 часов, и нас стали обучать на ночных бомбардировщиков. Но у нас не было штурманской подготовки. Наше моральное состояние было ужасным, полстраны под немцем, а мы… в глубоком тылу. Никто не знал, что произошло с нашими семьями. Родная Белоруссия под пятой оккупанта. Стоишь ночью на посту, вокруг – вой шакалов, и так на душе тоскливо становилось… Мы не принимали присяги, до сих пор не имели воинских званий. В июне 1942 года всех курсантов перебросили морем по Каспию, через Красноводск, на запад, и мы оказались в Армавире, где должны были пройти подготовку на летчиков-истребителей. 3 июля 1942 года нас официально зачислили в ряды Красной Армии. В Армавир согнали с разных мест свыше шести тысяч курсантов-летчиков, и командование ломало голову – куда нас девать. Здесь мы приняли военную присягу и впервые получили армейское обмундирование. Курсантов разбили на эскадрильи, которые разбросали по различным станицам. В учебных эскадрильях по две сотни курсантов. Занятия не начинались, не было матчасти. Но тут снова началось стремительное немецкое наступление, и был получен приказ на эвакуацию в Фергану. Пришлось снова проделать уже знакомый путь – Баку, переправа через Каспий, а потом эшелонами из Красноводска на Фергану. Поселили нас на территории бывших кавалерийских казарм, народу туча – больше шести тысяч, разместить всех негде, так мы спали в конюшнях в лошадиных кормушках. И снова – «восточная экзотика», вой шакалов, жара, скорпионы и фаланги. Кормить стали скудно. Свои котелки мы мыли в арыках, а там, сами знаете, какая вода, так началась эпидемия желтухи, а потом – повальная дизентерия. Нам все это надоело, и курсанты в массовом порядке подали рапорты с просьбой отправить на фронт в п