– Ну что ты мелешь, какой дурак-немец будет на передовой линии ставить штабной автобус? Зачем на передовой, где пушки, еще и штабной автобус?
Второй вылет, он тоже говорит:
– Я атаковал и уничтожил штабной автобус.
Я говорю:
– Что ты мелешь? Какой автобус? Где ты его нашел?
На третий вылет он то же после вылета говорит:
– Штурманул штабной автобус.
– Ну что ты мелешь?
Я его обрезал, потому что это нахальство. Все время штурмовать на передовой линии штабной автобус. Саша воспринял серьезно, обиделся, запомнил. Потом получилось так, что мы полетели вдвоем на истребителях Як-7Б из окруженного Ленинграда. Меня Валька Поскряков взял к себе в фюзеляж и закрыли наглухо. Если воздушный бой, то черт его знает, что с нами будет. Мы сели в Новую Ладогу. Там находились отремонтированные самолеты, нам их надо было перегнать в Ленинград.
Перед этим мы должны облетать их. Мы эти самолеты облетали, я помню точно, что нам заплатили за облет, там своя бухгалтерия, полк полком, а там мастерские. Сто двадцать семь рублей денег и по сто грамм дали нам за облет самолета, как положено.
И сказали, что Саша – ведущий, а не я. Взлетаю я, он машет крыльями – «поближе подходи». Я – поближе. Он машет крыльями – «давай ближе». Я-то понимаю, что он выпил сто грамм, но слушаюсь. И мы идем на расстоянии метров пять-шесть друг за другом. При таком расстоянии можно уже винтом зацепить за хвост. И очень трудно держать строй. А в задней кабине у Чехлотенко сидит какой-то человек и что-то бросает на меня. Непонятно что. Раз бросает, два бросает, три, прямо в меня летят какие-то комья. И этот человек мне показывает: «Что вы делаете?»
На пути высоковольтная линия, наверное, провода от Волховской ГЭС. Они оборваны, но он летит под проводами. А это вообще хамство. Я сдуру в первый раз пролетел под проводами, он разворачивается. Надо лететь на аэродром. Он разворачивается и летит второй раз под проводами. Тут я перепрыгнул выше, зачем это мне нужно?
Мы прилетаем на бреющем домой в Приютино. На другом конце аэродрома стена леса. Вдруг Сашка начинает разворот на меня, а я ниже его. А мне некуда деваться, если вниз идти, то я врежусь в лес, если вверх, то надо перепрыгивать через него, черт его знает, хватит мотора или нет на «свечу». Я перепрыгиваю через него. Полковник Петров, командир полка, стоит, видит это все. И по пять суток ареста нам… Но на этом эта история еще не кончилась.
Прошло несколько месяцев, за это время я был ранен, вернулся в полк. И приезжает с инспекторской проверкой начальник морской авиации Советского Союза генерал-полковник, потом стал маршалом авиации, Семен Жаворонков, бывший кавалерист в Гражданскую войну.
– Младший лейтенант Батиевский!
Я встал.
– Говорят, что вам не дают орден? Так вот, если ты – он на «ты» переходит – у меня будешь такие номера откалывать, – а у меня и кроме того случая, о котором рассказал, были еще разные случаи, – тогда у меня получишь во!
Показывает пальцами фигу. Ну а тут офицеры собрались, дивизионное собрание. Оказывается, ни командир полка, ни командир дивизии не знали, что у Сашки Чехлотенко в самолете сидел сзади инженер штаба Ленинградского военного округа. Это он бросал в меня картошку, которая на вес золота в окруженном Ленинграде. А он не жалел, бросал в меня, чтобы спасти жизнь. И Жаворонков мне пообещал «решетку» еще за один такой случай.
Почему Саша так ко мне относился, я не знаю. Я с ним больше не ругался. Я не знаю, как Сашка Чехлотенко погиб. Он погиб в 3-й эскадрилье[31].
В 3-й эскадрилье был хороший, смелый парень, капитан Лобачев Михаил, по-моему, Евграфьевич, но точно не помню. Он прибыл в авиацию с морской пехоты и быстро изучил пулемет, научился стрелять и начал летать. По-моему, стрелком сделал вылетов тридцать. Он создавал в 3-й эскадрилье свой «климат».
На самом деле было различие в эскадрильях. По-разному, в каждой свои нравы были.
– Михаил Явасов?
– Когда он сбил девятый самолет, подошел ко мне после вылета и говорит:
– Подпиши. Ты же видел?
Я видел и подписал. На следующий вылет через несколько часов он погиб на моих глазах, в море, при штурмовке кораблей, на том же месте был сбит немецким истребителем[32]. Отличный такой парень был. Война…
– Федор Селезнев?
– В вылете, в котором я с фотоаппаратом летал, Федор Селезнев прозевал, когда на меня, после того как взрывы зенитных снарядов накрыли, набросился истребитель «Мессершмитт». А Федя потом мне говорил:
– А я думал, это ты бомбы бросаешь, какие-то осколки от тебя падают.
А это у меня разрушался самолет.
– Валентин Поскряков?
– Мы с ним летали, хороший летчик-истребитель. Его над Чудским озером зимой сбили. У нас уже радиолокаторы хорошо работали. Радиолокатор был еще с финской войны под Ленинградом, «Редут» назывался. И наши научились с ними работать. С Эстонии летит группа бомбовозов немецких. Наши вылетели вперед, чтобы их встретить, и по ту сторону линии фронта, над Чудским озером начался бой, и Валю Поскрякова подбили. Он сел на лед. Черт-те что, лед кругом, пустыня. Он начал переодеваться, маскироваться, чуть ли не кальсоны, чтоб на снегу белым быть. Он выжил… Потом он жил в Ставрополе, отвечал там за какие-то фейерверки в праздники.
– Майор Кувшинников?
– Я лично думаю, что эта личность повлияла на судьбу Владимира Алексеевича Тихомирова. На Тихомирова можно посылать представление на Героя, он же отличный истребитель, у него двенадцать сбитых самолетов. И два в группе. А почему не наградили? Потому и не наградили, что не посылали представление. А почему не послали? Представление командир пишет. А тут получилось, что Кувшинников, летающий начальник штаба 12-го истребительного полка, потерял ориентировку и сел в Швеции. Ну, может быть, поэтому не было представлений и на командира полка Беляева Сергея, и на Тихомирова. Ну, как же представлять мимо командира. Вот такая штука.
– Миша Росихин?
– Миша Росихин хороший летчик-истребитель. Отлично прикрывал. Я его хорошо знал. Он женился на девушке, в Кёрстове, на аэродроме. И потом он был начальником аэропорта в Крыму, по-моему, в Симферопольском. Дальше судьбу его не знаю.
– Дальше идет майор Алехин.
– Майор Алехин – прекрасный истребитель, он сбил на моих глазах самолет, который летел рядом со мной. Гроза была, и я направил группу в грозу. Нас атаковали два немецких истребителя. Первого стрелки мои сбили, а второго Алехин сбил. Это было над немецким аэродромом. Километров сто или больше от линии фронта. После этого вылета меня опозорил журналист. Нахалюга в реглане кожаном.
– А как там у вас бой прошел?
А у меня было особое задание, серьезное. Я говорю:
– Не мешай, мне нужно собрать сведения и доложить про воздушный бой.
А он все лезет. Я его, ну… Послал подальше. А он написал во флотской газете: «Ведущий Батиевский полетел в грозу и рассчитал, что немцы не успевают из-за грозы и дождя зарядить оружие». Вроде я рассчитал. Все летчики-балтийцы читают, что я такой умный, что я рассчитал, что немцы не успевают под дождем зарядить… Подходит ко мне, уже я на Высших курсах был, война кончается, красивый капитан гвардии и говорит:
– Это ты Батиевский? Как же тебе не стыдно говорить, что ты рассчитывал, что противник не зарядит оружие из-за дождя.
Это не я, это журналист написал. Вот так вот…
– Иван Голосов?
– Иван Голосов в одном бою, когда немцы пикировщики напали на аэродром на острове Лавенсаари, сбил три пикировщика. Однажды Иван Голосов подходит ко мне после полета и говорит:
– Ты видел это чудо, когда «Ил» нырнул и вынырнул с воды и полетел дальше?
Я говорю:
– Видел. Ну, этого не может быть.
Он говорит:
– Да я тоже знаю, что не может быть. Вода на такой скорости несжимаемая, она как бетон. Но было!
А под конец войны, когда меня уже не было на фронте, Голосова сбила зенитка, и он погиб.
– Леонид Ручкин?
– Ручкин. Ручкин… Семь истребителей на нас напали рядом с немецким аэродромом, а нас было двенадцать самолетов. И он крутился так, что ни один из нас не был атакован. И когда сели, подошли к столовой, командир 1-й эскадрильи 35-го полка капитан Третьяков схватил Ручкина за грудки и говорит:
– Леня, я тебе присваиваю звание почетного летчика 1-й эскадрильи. Ты же спас эскадрилью, один против семи «Фокке-Вульфов»!
А Леня стоит, щеки обвисли от перегрузок – он же крутился вокруг нас, и семь истребителей немецких ничего не могли сделать. Он атаковал одного и в то же время уходил от другого, и вот так все время крутился. От перегрузок он еле живой вылез из кабины. Но спас всю эскадрилью.
Это был выдающийся летчик.
– Герой Советского Союза Удальцов?
– Один товарищ пригласил меня в Тбилиси. Я сажусь на самолет, выходит стюардесса и говорит:
– Товарищи пассажиры, самолет выполняет рейс Москва – Тбилиси. Командир экипажа – летчик первого класса, Герой Советского Союза товарищ Удальцов.
Я подзываю ее, говорю:
– Скажите этому Удальцову, что я на борту.
Она пошла. Выходит Ефим:
– Привет! Давай иди в кабину, садись за правый руль. Я буду рулевой, а ты будешь тоже управлять, и летим на Кавказ.
Мы вместе учились, когда под Самарой были сильные морозы. Мы там летали в училище. А я был старшиной отряда курсантов. Подбегает ко мне после полетов курсант Удальцов и говорит:
– Старшина, смотри, у меня слетели перчатки и вот, – забинтованные руки – обморозил руки, я пошел в лазарет, а женщина-врач говорит: «Плохо, у вас тут омертвели кости, придется отрезать три пальца».
– Но тут, – говорит Удальцов, – подходит ко мне нянечка и говорит: «Сыночек, эта ведьма тебе отрежет пальцы, а у меня есть настойка на травах. Руку надо каждый день перевязывать, мочить и менять каждые три часа, чтобы свежий настой был. И если бы ты отпросился на три дня, я бы тебя вылечила, спасла пальцы».