Как правило, заряжающим назначали работягу, который мог быстро поднять снаряд из боеукладки и зарядить пушку. Ну а радист – пятый член экипажа, приставленый к лобовому пулемету, – сидел рядом с механиком в углу. Его задача – быть членом экипажа и по курсу движения поливать из пулемета, как из шланга. Радиостанция налажена. Я сам настраиваюсь, сам ловлю, кого мне нужно.
Я заканчивал войну на третьем танке, когда мы встретились с американцами. Вену мы освободили с ходу – красивый город. После Вены наше наступление на запад продолжалось. 8 мая, когда до встречи с американцами оставалось километров тридцать, мы услышали вечером по радио, что подписан акт о капитуляции. Фашисты сдались. Сразу было трудно поверить, но радость была неописуемая. Я лично узнал о победе вечером в 23 часа. Мы остановились в одном доме. Спали на полу, и там тоже расположились офицеры корпуса. Я не знаю, на каких они были должностях, но они получили звонок из штаба фронта о немецкой капитуляции. Утром встали рано, заняли свои места в машинах. Танк облепили со всех сторон – он превратился в непонятное зрелище. Это неописуемая картина! Получили команду: «Марш, вперед!» Справа, слева брошенные машины, танки, пушки, пирамидой сложенное оружие. Все стреляют в воздух из ракетниц, автоматов, винтовок. На реке Энс возле города Штейр произошла встреча с американцами. Доложили по радио, сразу подъехал комбат Рассихин, комбриг Индейкин и начали с ними разговаривать. Мы, маленькие чижики, в сторону.
Наутро получили официальную команду – встать по линии встречи. И так мы стояли неделю. После этого получили приказ сдать участок пограничным войскам. Наш корпус, и в том числе штаб бригады, вывели в район дислокации город Хааг.
В Австрии мы находились до августа 1945 года. Боевой подготовкой практически не занимались. Что учить танкистов, которые победили?! Водить танки?! Зачем?! Жили в готовности, если потребуется, снова выйти по боевой тревоге.
– Шли разговоры, что может начаться война с американцами?
– Ничего такого не было. В июле 1946 года мы выехали на Родину.
– Посылки домой посылали?
– Да. Я только одну посылку отправил, и то уже после войны. В основном посылали высшие офицеры – батальонное звено, штаб бригады, а нам нечего было высылать. В одном городишке захватили кожевенный завод. Замполит у нас был, Гребенюк, он столько посылок кожи отправил в Одессу! Мы все его ругали, обзывали хапугой.
– Как вам танк Т-34?
– Танк действительно был сделан на уровне, очень продуманно. Он практически не ломался, а если что-то выходило из строя, то быстро ремонтировался агрегатным способом. Экипаж, который получает такой танк, не должен сомневаться и бояться. В войну у меня не было случаев неисправности из-за конструктивных недоделок в танке. Он довольно скоростной, маневренный. На пересеченной местности до 50 километров можно было на нем идти, а по шоссе и 70 километров.
– Кормежка на фронте нормальная была?
– Когда как. Когда в окружение попали, то 5 суток ни сухарика, ни каши, ни сала – ничего. Из окружения вышли – ешь от пуза. В Венгрии столько скота, коров особенно, бродило по полям… Пускали бродячую скотину на питание солдатам, если была необходимость.
– Как складывались отношения с мирным населением в Венгрии, Австрии?
– Был приказ население не трогать, не мародерничать. Этот приказ очень хорошо, даже пристрастно, контролировался нашими командирами, начиная от командира бригады и кончая политотделом и Смерш. За время боев не было ни одного случая, чтобы кто-то из нашего батальона совершил такой поступок, который бы расценивался как отмщение.
– Пехоту часто возили?
– Как только пошли в наступление, зачем бежать солдату за танком, когда он может пристроиться на броне? Но как только прозвучал первый выстрел со стороны противника, оглядываешься, а танк-то голенький. Ну что пехота? Ты прополз, увидел ямку, туда голову засунул, и тебя нет. А куда я денусь? У меня три метра высоты, я же не могу сразу в кусты убежать. Жизнь танкиста очень тяжелая… и не только на фронте, но и после войны. Вот я дослужился до командира полка. Проводим учения. Танки выгонят в поле, отрабатывать маневренность, управляемость танков. Закончились учения, они всегда завершались парадом, прохождением техники мимо руководителя учений. Пехота чик-чик шомполом автомат, она готова пройти маршем. А танкисты? Танк должен быть чистый, гусеницы, пушка продраена. Как с этим справиться после тяжелого, напряженного учебного похода? В хороших полках, где есть пехота и танки, умные командиры давали пехотинцев на усиление танкистам, чтобы привести материальную часть в порядок.
– Где в основном ночевали во время войны?
– В танке. Места хватало. На сиденье сел, на голове танкошлем, привалился к башне, и хорошо. Либо на боеукладку брезент постелешь и на нем. Когда благоприятные условия, на трансмиссию под брезент залезть – во! Самая лучшая постель!
– В бою механик-водитель открывал свой люк или шел всегда с закрытым люком?
– Мой механик что делал? Он делал какое-то устройство из ремней, которые удерживали люк закрытым. Стоило только их снять, как люк открывался. Для чего? Если ему надо было сделать побольше сектор наблюдения, когда нужно было преодолеть ров, глубокую воронку, траншею, то в этом случае он быстро открывал и закрывал его, но постоянно открытым не держал.
– Пружины с защелок на люках снимали?
– Пошли в атаку. В мой танк сел зампотех, старший техник-лейтенант Назаров. Он увидел, что я веду атаку с закрытым на защелку люком, а защелка подпружинена. Он говорит: «Что ты делаешь? Никогда так не ходи в атаку – сгоришь. Выброси эту пружину, сделай ремешок и там его зацепляй». Так я и сделал.
– Танковое переговорное устройство хорошо работало?
– Нормально.
– Стреляли с ходу или с коротких остановок?
– И с ходу, и с коротких остановок. Вот во время ночной атаки вели огонь с ходу, просто чтобы деморализовать противника. А если огонь на поражение, тогда с короткой остановки.
– Чувство страха возникало, и если да, то когда?
– Возникало. Однажды остановились, вышли из танков. Боя не было. И вдруг начинается минометный обстрел. Вот, думаю, можно погибнуть, не ведя бой. Вот тут страх берет. Никакого страха, когда вел бой против атакующих танков, я не испытывал и не думал, что меня могут убить. Я только думал, как мне лучше выполнить задачу. Думаю, что так было у каждого. Если ты струсил в бою, так ты первым погиб…
Вот при этом минометном обстреле у нас погиб механик-водитель – накрыло прямым попаданием в траншее, где он прятался. Мы когда только прибыли на фронт, разгрузились, он сбежал из батальона. Его мы нашли в дивизионе «катюш». Вернули в батальон. Не стали расстреливать, хотя могли осудить за дезертирство. А тут мина… как он ни боялся за свою жизнь, а смерть его нашла.
– Суеверия, предчувствия были?
– У меня лично не было. Я только после войны подумал: «Наверное, меня мать спасла». Я в 45-м, когда в отпуск пришел, она сказала: «Я за тебя так молилась».
Шиц Константин Иванович
Я родился 25 сентября 1923 года в городе Рогачев Гомельской области. Семья у нас была самая обычная: у меня еще было два младших брата, Валентин и Алик. Отец был служащим, работал в разных местах, а мама занималась домашним хозяйством. Она у нас из дворянской семьи, ее отец был полковником в царской армии, химиком, через это дело и умер – отравился газами. А у папы отец был простым пастухом. Жили мы трудно, я помню, что даже хлеб для нас был как лакомство…
Хорошо запомнился период репрессий. Тогда арестовали много людей: у нас в школе был преподаватель алгебры Карапчик, его дочь Валька училась со мной в классе, так его арестовали как врага народа. У наших соседей, моих приятелей, арестовали отца, а у нас возле входной двери всегда лежал мешок с самыми необходимыми вещами на случай внезапного ареста отца, тогда ведь любого человека могли арестовать…
У нас в Рогачеве была машинно-тракторная станция, и мне нравилось, что эти ремонтники ходят такие чумазые, измазанные маслом, был в этом некий ореол романтики, поэтому после окончания восьмого класса я поступил в Гомельский автодорожный техникум. Но учиться там было очень трудно из-за тяжелых бытовых условий в общежитии; даже просто приготовить покушать было сложно. А потом к нам туда пришел какой-то командир из Борисовского автомотоциклетного училища и говорит: «Что вы тут мучаетесь и голодаете, поступайте лучше в наше училище». Откровенно говоря, я и не думал быть военным, но такая жизнь уже надоела, в общем, сагитировал он нас. Ведь мы были молодые, нам что главное? Чтобы кормили хорошо. Так в марте 1941 года я стал курсантом этого училища. Где-то в мае мы приняли присягу, а вскоре наше училище перевели в Гомель и сделали автотехническим.
Когда началась война, нас стали привлекать для патрулирования города, и мы ходили и ловили, вам это покажется смешным… милиционеров, потому что говорили, будто немецкие диверсанты переодеты в милицейскую форму, но никого из шпионов мы так и не поймали. Тогда же я в первый раз увидел настоящего немца – над Гомелем сбили немецкий самолет и привели пленного летчика. На него собралась посмотреть целая толпа наших курсантов, а он был такой здоровый, на целую голову выше любого из нас…
Когда приблизился фронт, наше училище поставили в оборону под Гомелем, но в бою мы участвовали всего один раз; на нас вышли немецкие мотоциклисты, видно, передовой дозор, мы их обстреляли, кто-то из них попадал, кто-то перевернулся с насыпи, и они отступили, даже не стреляли по нас.
Потом нас из-под Гомеля сняли, на наше место в оборону встал полк МВД, и отправили в гороховецкие лагеря. Началась суровая зима, а мы по-прежнему живем в палатках… Мерзли, не знаю как… Чтобы хоть как-то согреться, мы в палатках сжигали пару газет, но становилось теплее всего на пару минут, а потом опять дикая холодина… Некоторые ребята и пальцы себе обмораживали, и уши, и носы, но очень сильно никто не обморозился. Только потом уже вырыли огромные землянки, каждая на две роты, вот в них уже, конечно, было теплее. К тому же кормили плохо, было голодно, но от голода у нас никто не умер. К нам прислали группу курсантов-грузин, они были спортсмены, здоровые такие ребята, и я помню, как они толклись у раздаточных окошек (нас даже зимой кормили в открытой летней столовой), так они там собирались и просили добавки.