хозяйства, свои лук и картошку выращивали, держали коров и свиней. Кстати, когда мы туда прибыли, нам поставили задачу до 30 мая построить участок новой железной дороги. В то время у нас не было землеройных машин. Лопата да тачка были нашей техникой. Каждый красноармеец должен был определенное количество грунта перевезти – 9 кубометров за смену. Наш участок железной дороги мы сдали 20 мая.
Но вот незадолго до начала войны, в феврале 1941 года, нас вдруг погрузили в эшелон и повезли на Западную Украину. Наша часть была введена в состав Киевского военного округа и расположилась недалеко от Львова, в семи километрах от границы. В лесу нам дали участок. Мы сами спилили часть леса, на пнях сделали себе нары, а сверху натянули зимнюю палатку. Палатка была крепкая: брезент снаружи и брезент внутри, длина ее была десять метров, а ширина – метра три. Внутри поставили чугунную печку-буржуйку, которая у нас круглые сутки топилась. Там мы простояли до начала войны.
Обычно нас поднимали в 6 часов утра. А 22 июня 1941 года вдруг подняли в 4 часа, а затем объявили о том, что немцы на нас напали, бомбили Киев. Нас с этого лесного участка сняли и отвели на пять километров подальше, тоже в лес. При этом выдали боеприпасы и отдали приказ готовиться к боевым действиям. Там уже мы слушали по радио выступление Молотова. А ведь в этот же день недалеко от нас целые эшелоны с пшеницей наши в Германию повезли. Никто ведь не знал, что начнется война, хотя наши дипломаты и разведчики, которые служили за границей, докладывали Сталину о том, что уже в Польше на границе с Советским Союзом сконцентрировано большое количество войск, что не сегодня, так завтра начнется война. Больше того, у нас еще в феврале – марте 1941 года это чувствовалось, когда прямо у границы «уводили» наших часовых. Утверждалось, что это действовали немецкие разведчики. Поэтому мы вынуждены были усилить свое охранение, то есть выставлять посты так, чтобы у них была «зрительная связь» между часовыми. Наш лагерь уже в 17 часов подвергся первой бомбежке. Но нас там в тот момент уже не было – мы находились в 3–5 километрах от него в лесу.
В тот же день меня зачислили в особый отряд минеров-взрывников, который занимался тем, что минировал дороги, мосты и передний край. В эту группу отобрали 27 человек. И начали после этого с нами прямо на месте заниматься. Стали показывать и говорить: «Вот это наша мина, а вот это немецкая, что так-то их, мины, надо закладывать в землю, так-то их следует разминировать, так-то их надо ставить и с таким-то взрывателем – например верхним, боковым, донным». А мины, на которых нас обучали, были круглыми и чем-то походили на большую сковороду, на которой картошку жарят. Командиром, который нас всему этому обучал, был один старшина. Так он, когда вся эта учеба закончилась, нам сказал: «Будете минеры-взрывники!» Нам выдали машину-«полуторку» и отправили минировать на танкоопасных направлениях шоссейные дороги и железнодорожные мосты. Ну и, кроме того, занимались минированием заводов и аэродромов, когда велось отступление. В общем, что прикажут – то мы и должны были делать. Солдат есть солдат. Скажут ему яму копать – он и будет яму копать. Взрывали все эти объекты мы по приказу коменданта или командиров частей, которые отходили на новые оборонные позиции.
Помню, во Львове установили взрывчатку на сахарном заводе – небольшие толовые шашки, которые весили по 200 граммов. А приказа взрывать завод еще не поступило. Вот мы и ждем этого приказа. А когда приказ поступил, наш старшина-командир нам и говорит: «Ну что, теперь взрывать будем!» Взорвали мы этот сахарный завод. Потом стали ждать приказа, чтобы взрывать аэродромные постройки. А приказа все не было. И вдруг старшина нам сообщил: «Начальник штаба передал, что мы в окружении. Будем с окружения выходить. Сколько сможем, проедем, а там пойдем пешком на сборный пункт…» И вот мы были минерами-взрывниками до декабря 1941 года.
Разные моменты из того времени запомнились. Однажды, где-то на рубеже реки Прут, это было в самом начале войны, попали мы в окружение. Как сейчас помню, шесть суток не ели.
Запомнился такой эпизод. Лежим во ржи, противник поджег ее, а сверху, с самолетов, расстреливает нас из пулеметов… Из-за того, что мы покидали место последними, часто попадали в окружение. Нередко приходили на сборные пункты с большими потерями.
Потом, помню, уже перед самым Киевом, мы закладывали взрывчатку на железнодорожный мост. Надо его было взрывать. Опять ждем, когда поступит команда. Дождались до того, что с немецкой стороны пошел паровоз, который толкал платформу с пулеметом. Когда паровоз дошел до половины, старшина дернул за рычаг и мост взорвался.
Добрались до Киева, и там нам дали команду двигаться на Смоленск, где находился штаб нашего железнодорожного батальона. Мы, хотя и были группой взрывников, относились к батальону железнодорожников. Прибыли на место, и здесь было решено, что батальон останется на охране Смоленска, а взрывники будут заниматься своим делом. Прибегает, помню, адъютант командира нашего батальона, говорит: «А че вы здесь?» Тогда уже разговоры всякие пошли, что немецкие танки к Смоленску подходят. А мы не имеем права без приказа свой пост оставить. Потом подъехал начальник штаба нашего железнодорожного батальона. И приказал грузиться. Довезли нас до Вязьмы – от Смоленска недалеко.
И вот только под Вязьмой мы увидели настоящие противотанковые рвы и окопы полного профиля. Пока воевали, мы могли себе только ячейку сделать, чтобы спрятаться с ушами от противника, а чтобы делать глубокие полного профиля окопы – нам такими вещами некогда было заниматься. Тогда копать такие окопы, помню, мобилизовали молодежь от 10 до 19 лет. Их месяца два-три обучали рытью окопов где-то в тылу, а потом привозили прямо в штатском на передовую. И они копали. Но тогда думали, что немец далеко не пойдет. А он, как оказалось, прошел всю Украину, Белоруссию, Прибалтику.
Наши войска сдали немцам Смоленск, потом нас здорово потрепали под Вязьмой. Мы начали делать драп-марш оттуда. В итоге дошли почти до самой Москвы. Там была небольшая речушка, ее ширина была, может быть, метров 15–20, не больше. Так получилось, что мы расположились на этой стороне реки, а немцы – на той. И тут наши офицеры говорят: «Завтра будет немец артподготовку проводить 2 часа 40 минут где-то. Он уже к параду в Москве готовится…» Ну мы продолжали стоять у реки и с немцами перестреливаться. Вечером нас стояло у реки человек пятьдесят, утром – где-то десять.
Нас отвели чуть назад. И вдруг мимо стали проезжать наши кавалеристы. Мы стали среди них своих земляков искать.
Я спрашиваю:
– Кто с Украины?
Один молодой солдат кричит:
– Якой там Украина? Меня соринкой поймали, в милицию-военкомат привезли и иди, говорят, защищай Москву.
Этих кавалеристов посадили на неподготовленных лошадей. У этого вояки, который со мной заговорил, лошадь оказалась без седла, а у самого у него ноги были длинные – он чуть ли не до земли своими пятками доставал. Вдруг к нам подъехали три какие-то странные машины. На «горбу» была какая-то арматура, все прикрыто брезентом. Смотрю: выходит лейтенант с эмблемой автомобильных войск, а с ним – какой-то полковник. Ну не будешь же среди офицеров спрашивать земляков, стыдно да и боязно как-то. Спрашиваю своих офицеров:
– Что это?
А те отвечают:
– А это пекарня. Завтра хлебом будут вас кормить.
Но какая там, подумал я, пекарня, когда у машин одни офицеры? Как оказалось, это были первые боевые машины «катюши».
После того как немцев под Москвой остановили, началось наступление наших войск. Наши кавалеристы их преследовали. В основном, конечно, нам помогла тогда суровая зима. Ведь немцы абсолютно были не подготовлены к ней: у них не было зимней смазки ни на оружие, ни на танки, ни на машины. Не было у них и зимнего топлива. В общем, побросали они технику. А потом мы стали гнать немцев до самой Вязьмы. И там, как оказалось, надолго застряли. Можно сказать, на целых полгода.
Из нашего железнодорожного батальона остались единицы. Мы приступили к восстановлению разрушенного и продвигались за наступающими на Смоленск нашими воинскими частями.
В июле 1942 года, когда от всей нашей части осталось процентов, может быть, десятка три, нас собрали где-то 18 человек бывших солдат-железнодорожников и сказали: «Пошлем вас учиться на танкистов в Саратов!» Один офицер сопровождал нас до Саратова. Но, когда туда наша группа прибыла, оказалось, что к приему мы опоздали. Нам сказали: «Саратовское танковое училище, летное училище и училище связи переехали в Ульяновск». И нас прямым ходом отправили на Сталинградский фронт. В то время это была самая горячая точка. Доложили о нашем прибытии самому командующему 62-й армией генералу Чуйкову. Тот пришел, посмотрел на нас, на солдатиков, и сказал: «О-о-о-о, у них шинели подожженные, они порохом пахнут. Мы их в бой не пустим, а пошлем учиться на офицеров».
Посадили нас на какую-то баржу и повезли в Ульяновск. Прибыли мы туда в начале августа, по-моему. Нас там должны были зачислить в 1-е Ульяновское гвардейское танковое училище имени Ленина. Но сразу не зачислили – ждали, пока местная молодежь кончит 8—10-е классы, чтобы взять их добровольцами в училище. А пока они учились, нас отправляли работать на подсобные хозяйства. Мы там помогали местному населению грузить ящики с картошкой и помидорами. Также грузили и арбузы. Рвали и кидали их женщины. Так нам это было интересно: не сегодня, так завтра убьют, а тут хоть на бабьи ножки посмотришь.
Начальником училища был Кошуба. Он был без правой ноги – ее ему еще на Финской войне по ранению ампутировали. Он нам и сказал: «Шесть месяцев курсы – и опять на фронт». И вот мы за эти шесть месяцев изучали в училище около пяти марок наших машин – танки Т-26, БТ-5, БТ-7, Т-34 и КВ. Обучались по специальности механик-водитель и командир танка. Меня сделали командиром отделения. Молодежь нас, старых фронтовиков, уважала. Но учеба затянулась. Мы уже заканчивали учебу, когда на вооружение поступили тяжелые танки ИС-2, нас на этих новых танковых машинах стали переучивать. Сдали мы экзамены и закончили эти курсы где-то 27–28 декабря 1943 года. Нам присвоили звания младших лейтенантов, дали по звездочке и назначили кого командиром танка, кого – механиком-водителем. Но мы еще не знали, какие именно танки нам дадут. Приехали в Челябинск получать машины и видим – отдельные танковые батальоны и полки получают танки и уезжают. А жили и спали мы тогда в одном большом ангаре на трехъярусных нарах. Если шинель или сапоги снял, утром встанешь – ни шинели, ни сапог не будет. Все это воровали, а на местном рынке бабки какие-то перепродавали. Нас ведь одевали во все новое.