ился с танка. Командир танка это увидел и приказал: «К танку не допускать!» Меня назначили поваром. Я им борщи, кулеши готовил, а потом и говорю:
– Я же механик-водитель.
– К танку не допускать, пока не придешь в себя после этой тупости.
Но потом все-таки начали меня готовить на механика-водителя. Натаскали хорошо, сдал на механика-водителя третьего класса танка КВ, но на должность не назначили – как был младшим механиком, так и остался. И потом вдруг пришел приказ набрать курсантов в Казанскую танко-техническую школу, которая готовила танкистов на иностранные марки, мы там «Валентайн», «Матильду» изучали… В основном готовили на «Валентайн». Выучился и попал с ним под Прохоровку в 170-ю танковую бригаду 18-го танкового корпуса, зампотехом роты. Там на базе МТС организовали починку танков, ремонтниками были пацаны с МТС, а мы руководили ими – вроде инженеров по ремонту. В бригаде были и «Валентайны», и Т-34. Я сперва на «Валентайне» был, а потом перешел на Т-34.
– Как вам «Валентайн»?
По-разному. Были бензиновые, английские – их мы не любили. На нем стояла слабая 45-мм пушка. А вот на танках канадского производства и «Дженерал моторс» 57-мм пушка стояла. Она хорошо пробивала броню и могла бороться с немецкими танками. Опять же, у английских бензин – они горели, а канадские – дизельные и очень хитро устроены были. У них топливные баки были в полу, так что попасть в них было почти невозможно. В то же время запчастей для них практически не было. Приходилось брать запчасти с подбитых танков. Помню, после форсирования Днепра сделал пять «Валентайнов» из десяти. Остальные пошли на запчасти. Составили дефектную ведомость: какие сняты детали, какие танки ушли на разборку. Я ее предоставил в штаб батальона, а оттуда в штаб бригады. В бригаде их списывают. За восстановление танков на Днепре мне дали орден Красной Звезды.
Еще одна особенность – они были очень ремонтопригодные. А какой у них дизель замечательный! Очень тихий, очень экономичный и удобный в эксплуатации. Единственный недостаток – он тихоходный. Максимальная скорость – 28 километров в час. Ну и очень были капризные бортовые фрикционы – все время их нужно было регулировать.
Кроме «Валентайнов» у нас были еще «Матильды». Их не любили. Помимо всего прочего, в боекомплекте были только болванки, осколочно-фугасных не было, а для борьбы с пехотой был только пулемет.
– Вам удалось поездить на «Пантере»?
Да, она очень легкая в управлении, но ремонтировать невозможно. У них стояли 8-вальные коробки передач по 16 скоростей. Планетарная механика поворота – тоже сложная в ремонте. Немцам приходилось танки для ремонта в Германию отправлять, а мы текущий ремонт силами экипажей организовывали. У нас в батальоне была летучка типа А. Так мы с ее помощью слезки делали для коробки передач или для бортовых фрикционов! А что говорить о бригаде РТО?! Там были и машины с фрезерным станком, летучка типа Б, токарный станок, походное зарядное устройство для аккумуляторов, все необходимое для ремонта электрооборудования машин, кузнечная летучка – у нас было все для ремонта! Подвижная танкоремонтная база в корпусе была. Они уже могли капремонт делать, а уж про фронтовой подвижный танкоагрегатный ремонтный завод я и не говорю. Так что мы если отправляли танк на завод, то только на переплавку.
Под Яссами был ранен, попал в госпиталь. После госпиталя начал догонять свой корпус. По дороге я заболел малярией, и меня отправили в медсанбат. Там жена заместителя начальника разведотдела корпуса служила, говорит: «Витя, ты полежи». Когда немного поправился, приехал замначальника разведотдела корпуса, говорит: «Должностей нет, давай в разведку зампотехом». В разведбате была танковая, мотоциклетная и бронетранспортная роты, и я сперва попал зампотехом в мотоциклетную роту.
18-й танковый корпус в то время входил в состав 6-й танковой армии, которая практически вся на иностранных танках была. Там ребята были, с которыми я в Казани учился, они меня знали – я вратарем футбольной команды был, чемпионом училища по фехтованию. На танках 6-й армии вошел в Бухарест, дошел до Болгарии, а потом нашу армию развернули в Трансильванию. Форсировали Тису.
Потом наш корпус вывели из состава 2-го Украинского фронта и перевели в состав 3-го Украинского. Из мотоциклетной роты меня перевели в бронетранспортерную роту, но я же танкист! Там я был мало, но успел получить из 4-го мехкорпуса бронетранспортеры М-17 и бронеавтомобили (4-й мехкорпус в другое место переводился, и там они должны были получить другую технику, так что он технику оставлял, а людей перекидывал). Потом меня наконец-то перевели в танковую роту на Т-34 того же разведбата. В ней я провоевал почти до конца войны. Вдруг мне говорят: «Витька, давай на батальон трофейных «Пантер». Хорошо. Надо сказать, что «Пантеры» в атаку не бросали – их свои бы побили. А вот заткнуть дыры, в засаду поставить, прикрыть фланг – это их задача. Фактически этот батальон выполнял функции охраны штаба корпуса. «Пантеры» были перекрашены в обычный наш зеленый цвет, на башне была большая красная звезда с окантовкой и еще красный флажок.
Ранений у меня больше не было, но было ДТП. Я ехал на своем мотоцикле «БМВ» с коляской, в которой сидел ординарец. По дороге вели колонну пленных мадьяр. Они расступились, а тут мне навстречу «ЗИС-5» с боеприпасами. Он меня крылом как рубанет по левому борту, мотоцикл вдребезги, а у меня выбита коленка. Мне вставили чашечку на место, перевязали, но мотоцикл пришлось бросить.
Вскоре меня с трофейных танков вернули на должность зампотеха танковой роты разведбатальона. От Вены наш разведбат пошел в наступление в полном составе, обычно-то мы группками действовали. Разведгруппа – один-три танка, пара бронетранспортеров или броневик и пять мотоциклов – так тыкались. Корпус своими разведгруппами как бы распускал щупальца. А тут впервые батальон в полном составе наступает! Встретились с американцами на реке Энс, выпили. 8 мая поймали по танковым радиостанциям сообщение Би-би-си о том, что немцы капитулировали. Такое было состояние! Ликование! Я остался жив! Начало войны, тяжелый 1941 год, отступление – все это промелькнуло перед глазами. Мы победили, я остался жив! Все ошалевшие! Мы сначала стреляли из ракетницы. Потом вытащили пулеметы. Стреляли с рук трассирующими пулями вверх, салютовали. Развернули пушки в сторону Альп и начали лупить из танковых пушек по лесу.
Мы с американцами пьянствуем, и вдруг из леса выходят немецкие танки. А наш батальон стоит машина к машине, никакой маскировки. Авиации нет. Хорошо, что еще не все патроны расстреляли. Тут подходит немецкий генерал о сдаче в плен договариваться. На сердце отлегло! Мы-то сначала думали, чем стрелять, а немцы сдаются. Немцы построились, мы выделили два броневика и одного офицера, чтобы он сопровождал эту дивизию в плен, а сами вперед! У нас приказ: «На запад!» Мы смотрим – подразделения американской армии стоят по обочинам. Оказывается, их предупредили, чтобы они нам освободили шоссе. Мы так летели – мотоциклы, бронетранспортеры, автомобили и танки с одной и той же скоростью – 60–65 километров в час. А потом, когда закончилось горючее, мы встали и думаем: «Чего дальше-то делать?»
А американцы, когда нас пропускали, они смотрели на нас с изумлением: куда прутся эти русские? Там же все остановились, а мы перли. Два дня стояли без горючего, потом нам подвезли горючее, мы заправились, и нам приказали возвращаться. Мы вернулись.
– Ваши родные так и оставались на оккупированной территории?
Мама и брат. Отец нет. Он был инженером, начальником производства на заводе «Коммунар», военнообязанный, капитан. Был призван в армию в 1941 году. Воевал на Каховке. Вскоре вышел приказ о том, что всех инженеров-производственников, которые были мобилизованы, вернуть на производство, на заводы. И его демобилизовали в районе Сталинграда – отправили в Горький на завод. Он был главным механиком завода. Позже я его встретил в Австрии. Он руководил разборкой технологических линий заводов «Штейр». Все станки они нумеровали. Грузили и отправляли эшелон за эшелонами.
Мама осталась с бабушкой в оккупации, поскольку та не могла ходить. Мама ходила с тачкой, в которой была швейная машинка, по селам, шила, зарабатывала деньги. Кормила бабушку и маленького брата, ему было всего 3 года. Мой средний брат, политрук роты автоматчиков, погиб на Донбассе летом 1942 года.
– Вы говорили про ненависть к немцам. С какого времени она появилась?
Она появилась практически сразу. Мы же разведчики, мы видели, что делали немцы. В Латвии они не жгли ни деревень, ни хуторов, ни городов. Они старались привлечь население на свою сторону. А на нашей территории они жгли деревни – повсюду был пламень пожаров. Одни пепелища от деревень. А где жители? Никого нет. Вот откуда ненависть. Когда видишь мертвого солдата – это тяжело, но понятно – он воевал, защищался. Но когда лежат мирные жители, то вопрос «За что?» перерастает в ненависть. Это было внутреннее чувство – если я не убью немца, то он убьет меня. И была вроде как жажда еще убить, убить немца в бою, когда он мишень. Мы стреляли по немцам, как по мишеням. Были случаи, когда мы их захватывали в плен. Один раз мне даже жалко стало – раненый, окровавленный, причем француз. По-человечески было его жалко, но все равно мы знали, что это враг.
Но нужно стрелять в вооруженного врага, а вот в пленного – такого никогда не было. Кроме тех случаев, когда захватывали власовцев. После войны сказали, что 10 тысяч пленных власовцев находились в лагерях в Сибири. Я удивился – кто же их оставил в живых, когда в плен брал?! Мы их не оставляли. Но они и дрались не так, как немцы. Они дрались насмерть – на танки шли с автоматами.
Но нужно сказать, что немцы – неплохие солдаты. В 1941 году редко одного-двух удавалось захватить, да и то они с усмешкой воспринимали плен – тогда они не сдавались. Только после Курской битвы стали в плен попадать, а уже в 1944 году они просто шли и поднимали лапки кверху, сдавались подразделениями.