Вперед, хрипя от возбуждения, рванула служебная собака Вентус, сзади на натянутом поводке повис младший сержант Сироткин, ее хозяин и наставник. За ними, развернувшись веером, побежали мы. Собака сразу взяла свежий след и перла как паровоз… Сколько мы так пробежали, не знаю.
В молодости я очень любил заниматься спортом и в свободное время постоянно тренировался, увеличивая физические нагрузки для развития общей выносливости организма. Бегал я здорово и, надо сказать, был достаточно вынослив.
Так вот, мы бежим, а мне все время Лева Сироткин кричит: «Дима, ты только не отставай! Дима, слышишь, не отставай от меня!» К тому времени я уже имел кое-какой опыт, поэтому бежал параллельно ему в стороне, примерно метрах так в двадцати, с тем расчетом, что если начнут стрелять, то сразу всех не уложат. А стрельба точно будет! Ведь группа идет в открытую, с шумом-треском. А где в первую очередь шум? Там, где собака. И особенно если бандиты близко, то она злится, рычит, лает. Конечно, Леве не позавидуешь. Но в таких делах у каждого своя задача и своя судьба…
Д.Ф. Капранов с сослужив
Бежим, только я в азарт вошел, оборачиваюсь, смотрю, ребята уже задыхаются. Еле бегут. Остановил всех: «Снимайте на фиг плащ-палатки, складывайте в них гранаты и все тяжелое. Оставить только комплект патронов, автомат и один запасной диск. Быстро, быстро, ребята. Ну же!»
Каждый из нас носил по две гранаты. Сложили их на плащ-палатку и одного оставили охранять. Посадил его и говорю: «Все, ты сиди, жди! Мы за тобой обязательно придем!» И снова в погоню! Собака беснуется, вперед, вперед… Еще перли по лесу в общей сложности, наверное, около десяти километров.
– И все бегом?
– Бегом, конечно. Они же наверняка нас слышали и время даром не теряли. А потом, кто его знает, какой у них был запас.
– А как по лесу идут? Прямо или петляют?
– Интересный вопрос… Нет, они не петляли. Собака шла по прямой… Сначала лес был не особенно густым, а потом начались заросли акации. На Западной Украине ее много. Да колючая еще такая! Потом я в госпиталь заехал, до того у меня все тело оказалось расцарапано.
И вот мы выскочили на такую зеленую стену из акаций, а за ней ничего не видно. Собака аж заходится. Видно, почувствовала их совсем рядом… Тут по Сироткину и, конечно, по собаке как ахнут… Он повалился на спину, закричал, чтобы я обратил внимание. А у Левы еще, как назло, в автомат что-то попало – стрелять не может. Он ППС носил, такой маленький, офицерский, поскольку ему с собакой тяжело.
Вот он лежит, и я его вижу, а бандеровцев – нет. Меня тоже не видно. Собака затихла… Вдруг смотрю, на Сироткина выскакивает такой здоровый детина, чуть ли под два метра ростом… Что было делать? В общем, срезал его из автомата…
Пока мы там разбирались, остальные, конечно же, ушли. Посмотрели вокруг по лесу – на дереве висит этого бандеровца шинель, боеприпасов много лежит на земле. Они, видно, посчитали, что уже оторвались, хотели передохнуть. Потом вдруг слышим, перед нами в лесу пальба! Это наши уже с той стороны оцепили. Ну, стрельбы так порядочно…
Вдруг выясняется, что у меня в группе ранен в ногу солдат Жариков. Самое странное, что он бежал позади нас, наверное, метрах в ста! Ситуация складывается так себе. Группа маленькая, и в наличии один раненый с простреленной ногой.
– А Лева, который с собакой был?
– С ним все нормально. И тут, знаете, как-то все скоротечно произошло. Уже слышу – машина гудит по дороге. Вроде только что стреляли, а уже другая группа к нам приехала, и ребята говорят: «Все в порядке, мы их перехватили!» В итоге получилось: одного тут я завалил, и еще трое выскочили прямо на цепь, которая шла нам навстречу.
– Как они были одеты?
– «Мой» был одет в новенькую офицерскую шинель, без погон. Насчет верхней одежды трудно сказать. Одевались по-разному. Бывало и пиджаки, и гимнастерки, френчи. Да кто как…
– Они ее «сняли» с кого-нибудь?
– Трудно сказать. Ему там такую шинель любой портной мог пошить. Помню, мы ее еще командиру взвода предлагали. А он так посмотрел, поморщился и говорит: «Да тут в пуговицу с края попала пуля. И здесь пуговицу надо перешивать…» А у самого шинель такая потрепанная. В общем, не взял.
Большинство из них, конечно, ходили в сапогах, потому что в ботинках на Западной Украине неудобно. Климат сырой, а бандеровцы же большей частью все по лесам да по полям. Мало того, они еще на обувь надевали самодельные войлочные чуни, чтобы при передвижении звука не было. Очень удобно… Когда мы за ними бежали, то уже знали, сколько их будет, потому что около того костра стояли эти чуни. Четыре пары.
– Оружие какое использовали?
– Автоматы, карабины, пистолеты – все советского производства. Заграничного оружия не довелось увидеть. Война прошла, поэтому нашего оружия на Украине осталось полно. Часто стрелять из него не приходилось, поэтому оружие у них долго хранилось.
– Примерный возраст погибших помните? Молодые люди?
– Все, наверное, до тридцати лет, не более 35. Если был кто-то старше, то это уже наверняка какой-то главарь.
– Как определяли главаря?
– Так знали уже. Оперативные работники предварительно сообщали. У нас была примерно такая система: за каждой разведывательно-поисковой группой закреплялся определенный населенный пункт. Вот за мной, например, закрепили Пищатинцы, а возле них еще три села. В итоге у меня их оказалось четыре.
Это делалось для того, чтоб мы хорошо знали обстановку, привыкали к местности, устанавливали контакт с живущими там людьми. Мало того что оперативные работники ходят, да еще и мы обстановку узнаем. И чтобы мы на ночлег устроились к родственникам или пособникам бандитов, такого уже быть не могло. Потому что мы хоть и вчерне, но обстановку знали и понимали. И по глупости куда не надо уже не влезем.
– Существовала ли какая-либо градация сел по степени лояльности к советской власти?
– Вы знаете, нет. Даже не могу сказать, какими считались мои «подшефные» села. Здесь трудно судить. Дело в том, что тех, кто бы с нами откровенничал, было очень мало. Но они были! Где-то, если уж в поле или в лесу наедине встретимся, то могли поговорить откровенно. Но даже и в этом случае сто раз оглянутся. И это понятно. Конечно же, люди очень боялись.
Особенно накалилась обстановка, когда началась массовая коллективизация. Вы знаете, они все говорили: «Я запишуся, але нэ перший!» И вот найди его, «першего». Кто на людях публично запишется? Приходилось уже нам кое в чем хитрить, обманывать… Говорили, мол, тебе бояться нечего. Записывайся, ты уже не «перший».
Львов, конечно, всегда отличался не только активностью оуновского, но и вообще националистического движения в целом. В основном тогда проблемными областями считались Львовская, Тернопольская и Станиславская, ныне Ивано-Франковская. Это, можно сказать, самые такие «отпетые» районы. Про Дрогобычскую область, когда я служил, особо не было слышно, чтобы там происходили какие-то серьезные события. В Ровненской и Волынской областях тоже долгое время сохранялась напряженная обстановка. Но главное, конечно, это Львов и Ивано-Франковск…
– В ваших четырех селах были «истребки»?
– А как же? Там почти в каждом селе были «истребки». Мы с ними периодически контактировали. Но среди них попадались довольно сомнительные личности. Честно признаться, мы не особенно это движение одобряли, потому что бандиты их часто грабили. Нападут на них, излупят, отберут все оружие и уйдут в лес.
– То есть бандеровцы не убивали их?
– Ну, если знали уже, что кто-то из них действительно за нас или в чем-то проявлял активность, то могли и убить. А так, обычно просто побьют… Эти «истребки», им горя никакого не приносили. В этом плане толку от них ни на грош. Их задача была проста: сторож в продуктовом магазине или охрана сельской рады, по-нашему сельсовета. Ну, в лучшем случае самозащита.
– А могло быть так, что «истребки» самостоятельно ввязались в бой, а вы подошли к ним на помощь? Или наоборот, они бы вам помогли?
– Нет. Максимум, что они могли, это только позвонить в район и сообщить о каком-то уже совершившемся бандпроявлении: «Этого убили, того избили, ограбили, магазин сожгли…» Телефон в селах уже появился, поэтому позвонить они могли.
– У вас были знакомые среди «истребков»?
– Нет. Нам такая задача не ставилась. И потом, это было почти невозможно. Хотя мы к ним нередко заходили домой, но на сближение они не шли. И мы местным не доверяли, и они особенно к нам не стремились.
– Убийства участковых часто происходили?
– Среди участковых уполномоченных большие потери были в основном в первоначальный период, после того как прошел фронт. Это 44-й год, начало 45-го. Когда я уже, будучи оперативным работником, после венгерских событий вернулся из-за границы в Прикарпатский военный округ и непосредственно в сам Львов, то там мне запомнился один момент.
Шел 1956-й год. Я работал в контрразведке во Львове и в числе других объектов обслуживал Львовский аэропорт. Он тогда считался международным. На линиях работали самолеты Ил-14, Ил-12. Дальность их полета по сегодняшним меркам была невысока, и им довольно часто приходилось заправляться. Допустим, идет борт Вена – Москва. Так он сначала в Праге посидит, потом у нас во Львове, дальше в Киеве, и таким образом до Москвы.
По служебным делам мне приходилось практически ежедневно встречаться с ребятами из 2-го отделения УКГБ. У них свои интересы, у меня свои. Поэтому приходилось часто контактировать… Каждую неделю я заезжал во Львовское управление КГБ, которое тогда размещалось в новом здании серого цвета.
В холле, возле дежурного, мне запомнилась такая высокая стена. Она вся была увешана небольшими портретами сотрудников оперативного состава, погибших в послевоенный период. Там этих портретов висело около сотни. И это не участковые, не милиция, а только сотрудники МГБ!