Как сейчас помню, когда, уезжая из Львова, я знакомил ее со своим сменщиком, она расплакалась. Стал ее успокаивать: «Да что ж, ты, милая моя? Еще подумают, что у нас с тобой какие-то амурные связи были». А она говорит: «Дмитрий Федорович, я так любила вас. Вы меня ни разу ничем не обидели. Ведь остальные меня все время только упрекали. А в чем я виновата? Меня вовлекли в 14 лет, заставили быть связной. Что я понимала? Только одни угрозы кругом, никто слова хорошего не скажет…»
– Как же она на вас вышла? Сама, добровольно?
– Нет, мы на нее сами вышли… Тут стоп, больше нельзя рассказывать. Из наших кто-нибудь прочитает, скажут: «Что-то Капранов разболтался про такие вещи». Это связано уже непосредственно с…
– Я так понял, вы и в лесу ночевали.
– В лесу-то? Конечно! Да еще сколько раз. Это считалось нормальным явлением. Спали прямо на земле… Соломы можно подстелить или веток.
А хата что? Ведь если у нас группа 8–10 человек, то надо еще такую хату найти, чтоб все влезли. Да еще охрану обязательно надо поставить. И вот мучаешься сутки, проверяешь, чтобы на посту не спали – постовые менялись примерно через час. Тяжело, конечно, было, тяжело, что уж говорить… И потом, вечно эти вещмешки за спиной, на поясе гранаты, диски, автомат…
Зимой, бывало, зайдешь в помещение, оружие оттает. А на улицу выходишь, его на морозе сразу прихватывает. И знаешь, затвор отпустишь, а скоба ползет медленно так… Особенно, конечно, уязвим к холоду не столько автомат, сколько ручной пулемет. Если замерзнет, стрелять точно не будет. Но когда припрет, народ быстро учится. Не надо ни напоминаний, ни понуканий. Смотришь, у каждого тряпочки, щеточки… Мы тогда все смазывали не ружейным маслом, а щелочью. Она жидкая такая. Протрешь, и уже автомат или пулемет работает безотказно.
Я сначала таскал трехлинейную винтовку Мосина. До сих пор смеюсь – с примкнутым штыком она была выше меня на десять сантиметров. Потом выдали карабин. Считай, это та же винтовка, только укороченная. Их потому использовали, что такой же калибр патрона, как и у ручного пулемета. Очень удобно. Чтобы в случае чего патроны в пулеметном расчете были одинаковые у второго номера и у первого.
А вот интересный порядок был, когда ходили на стрельбище. Пока не расстреляем тысячу патронов, старшина никого не отпустит. Вообще, надо сказать, много стреляли. В зависимости от упражнений дают, допустим, десять патронов на автомат. И эти патроны нужно положить в цель короткими очередями. Я пристроился так, что кровь из носа, а пять очередей обязательно дам. По два патрона. Это величайшее искусство в стрельбе из автомата. А некоторые… Как только нажмет на курок, все десять и вылетят. Если раз попадет в мишень, то счастливый ходит.
Вспоминается занятный момент, связанный со стрельбой. Меня тогда уже взяли в органы, и я начал служить в особом отделе 70-го тяжелого бомбардировочного корпуса дальней авиации в Василькове Киевской области. Звания еще не присвоили, но форму офицерскую уже получил…
Начал осваиваться потихоньку, вдруг появляется старший уполномоченный, секретарь парторганизации, майор Хиля: «Дима, в субботу соревнования по стрельбе из пистолета. Готовься!» – «Товарищ майор, так я из пистолета-то ни разу не стрелял. Из винтовки, из ручного пулемета, из автомата – пожалуйста». – «Ничего-ничего, что-нибудь придумаем».
Часа через два приходит, кладет мне на стол мешочек с патронами и какой-то немецкий пистолет. Спрашиваю: «Это что?» – «Да вот сейчас у начальника штаба корпуса отобрал. Мне позвонили, сообщили, что он там буянит. В кабинете ляпнул прямо в стену…» А личное оружие уже стали запрещать, хотя его после войны у всех еще было навалом.
Покрутили этот пистолет: «Вот завтра с этой штукой и пойдем тренироваться. Есть тут один карьер». Постреляли. Выяснилось, что он неплохо стреляет. «Ну, – говорит, – все у тебя нормально пойдет!»
В воскресенье провели стрельбы. Первое место обычно брал начальник политотдела полковник Павловец. Хорошо, конечно, стрелял. Хотя… возможно, ему могли и подсуживать.
Выдали по три патрона, и мне удалось выбить 29 очков! Две «десятки» и «девятка». Никто и близко не подошел! М-да… И вроде перед стрельбой обещали денежную премию тому, кто 1-е место займет. Видимо, рассчитывали, что начальник политотдела, как обычно, не будет иметь конкурентов.
– Подпортили вы ему малину…
– Мне потом рассказывали ребята знакомые, как орал командир корпуса… На втором этаже вывесили газету, в которой сообщалось о результатах стрельб. Возле нее встретились кто-то из генералов и командир корпуса. Посмотрели, конечно. И начали обмениваться мнениями – матом: «Как вам не стыдно? Столько офицеров, и какого-то сопляка из Особого отдела не сумели перестрелять!»
– Чем вы занимались в бомбардировочном полку?
– Я тогда стажером был. Кто куда пошлет. Секретарше помогал пакеты делать, и еще по мелочи. Потому что, как обычно, секретарь то в отпуск, то заболела. Все время оперативный работник кого-то подменяет. Я тоже ей помогал, как был свободен. В общем-то, полк был неплохой. Он тогда летал на Ту-4.
А вскоре меня отправили в Москву учиться на 5-месячные курсы шифровальщиков. После их окончания и присвоения звания младшего лейтенанта получил направление в Австрию, в воздушную армию.
Вот если бы мне предлагали путевку куда-то поехать, то я выбрал бы только Австрию. Очень хороший народ, очень добрый, чистый и честный. Все аккуратно, все выглажено. За детьми хорошо присматривают. У каждого мальчонки прическа с косым пробором, рубашечка.
Мне запомнилось, что все они носили шорты из белой кожи. Но до того засаленные! Я еще поинтересовался: «Что это такое? Все чистое, опрятное, а шорты какие-то странные». А у них, оказывается, такая традиция – из поколения в поколение передавать эти штаны. И чем старше они, тем считается престижнее. О чистоплотности австрийцев можно говорить бесконечно. Я просто опишу пару ситуаций.
В 1955 году в выходной день я сидел дежурным. Мы готовились к окончательному выводу наших войск. Всем уже выдали окончательный расчет. Моя жена с машинисткой пошли по магазинам. И вдруг она прибегает вся в слезах: «Дима, я сумку или где-то оставила, или кто-то у меня украл!» А у нее в сумке кроме денег и паспорт, и комсомольский билет, и пропуск через границу!
Ну, оставил помощника дежурить и начал разбираться: «Давай-ка сейчас распишем. С чего вы начали?» – «С этого магазина». – «Что покупала?» – «Здесь ничего».
В другой магазин: «А вот здесь где-то покупала». Значит, этот уже отбрасываем. И таким образом дошли до нашего дома, у которого был внизу магазин. Его хозяйка нас хорошо знала, потому что мы ходили по одной лестнице. И только открываю дверь, а она к жене: «Фрау Нина, вы забыли сумку!» А моя «фрау Нина» в эту сумку положила 5100 шиллингов. Целый капитал!
Так мы ей вроде денег предложили, она аж вспыхнула: «Что вы, да как можно? У нас так не принято. Нет-нет, даже не думайте!»
Потом мы перед отъездом поехали в Баден. На вокзале зашли перекусить. После ресторана с магазинами, сытые и довольные, уселись в вагон. Поезд тронулся. Вдруг из здания вокзала выскакивает австриец, бежит вдоль состава и машет руками. Я посмотрел, говорю: «Видать, какой-то ротозей что-то оставил. Глянь, австриец чешет». А у жены глаза на лоб: «Дима, так это же моя сумка». Я соскакиваю, и тот ко мне бежит. Схватил сумку и успел заскочить в один из последних вагонов…
Честный народ. Наш бы разве кто-нибудь побежал? Скорее от поезда бы рванул. А из Австрии в 55-м меня перевели в Венгрию.
– Как раз назревали события?
– Да, напряжение уже висело в воздухе. Мне казалось, что мадьяры к нам неплохо относились. Нет, конечно, хуже, чем те же австрийцы. Но все-таки… Австрийцы, может быть, в душе что-то держали, но чтобы это продемонстрировать, ни в коем случае. А эти могли. И в магазине могли нахамить, и соврать, что какой-то товар, который ты покажешь, отсутствует: «У нас этого нет, это осталось только для рекламы».
Жили мы тогда в городе, в одном доме. Одним словом, там раньше был «бардак». Каждый из нас жил в маленькой комнатке размером три на четыре метра. Из мебели – одна железная кровать стоит, из удобств – кран с холодной водой. Потом большой коридор – хоть в футбол играй. В коридоре две такие большие ниши, в которых установили по три плитки, чтобы готовить. А с торца здания, справа, забегаловка. Одним словом, вечером начиналось веселье. Утром выходишь – у нас вся стена уписана…
Жена приехала в Секешфехервар, когда нашей дочери было два месяца и 13 дней. Только она появилась, нас подняли по тревоге. Хорошо еще меня отпустили, я их кое-как собрал, посадил на поезд до Львова. Там всех выбросили на стадион и забыли об их существовании.
А мы в этом здании забаррикадировались, на окна – мешки с песком. Помню, как обучали женщин бросать гранаты. Потом всех по тревоге бросили на окраину Будапешта. Там мне довелось увидеть Серова, который тогда был председателем КГБ.
Мы располагались на складе авиатехнического имущества на окраине Будапешта. Восемнадцать офицеров нашего отдела спали вповалку прямо на бетонном полу. Приблизительно в 12 часов ночи меня кто-то растолкал. Открываю глаза, смотрю, какой-то незнакомый майор и наш полковник Смирнов. Оба в шинелях, с портупеями, на боку противогазы и пистолеты.
И на меня с матом: «Ты что натворил?» Я говорю: «Что, товарищ полковник, я натворил?» – «Ты что, пьяный, что ли был?» – «Никак нет. Я не пью, товарищ полковник. У меня с печенью проблемы». – «Ничего не понимаю. Он приказал тебя сейчас же притащить к нему. Давай быстро умойся!» Подходим к комнате Серова. Постучались, заходим: «Товарищ председатель, начальник особого отдела особого корпуса полковник Смирнов по вашему приказанию прибыл!» Я сзади стою. Кабинет длинный, Серов за столом сидит: «Я вас, полковник, не вызывал. Я лейтенанта вызывал». Наш начальник опешил. А тот мне: «Шифровать умеете?» – «Так точно!» – «А в Москву сумеете?» – «Так точно!» – «А в Политбюро?» – «Так точно!» – «А лично товарищу Хрущеву?» – «Так точно!» – «Садитесь! Полковник, идите. Вы мне не нужны».