Дверь только закрылась, он со мной так спокойно: «Посиди немножко, я чуть-чуть не дописал еще». Когда дописал, отдает 17 листов доклада об оперативной обстановке, какие, по его мнению и по мнению товарища Микояна, нужно принимать меры. Заставил меня перечитать, все ли ясно, нет ли чего непонятного. «Все ясно!» – «Надо сейчас же, как можно быстрее все передать. Но предупреждаю, чтобы ни одна душа ничего не знала! Особенно твой начальник, потому что я знаю на сто процентов, что он будет интересоваться. Понял? Ну, вы последствия знаете, если не выполните указания».
Дали мне охрану, а свободного помещения нигде нет. У меня закрытый ящик с шифрами, тогда еще ручные шифры были. В итоге посадили меня под лестницей среди швабр и метелок. Дали две упаковки сухого спирта для освещения. Потом у меня из носа с неделю, наверное, чернота шла от этого спирта…
Сидел, шифровал эти 17 листов примерно четыре часа. Все сделал с двумя проверками. Можно ведь и ошибиться, я же понимаю. И на телеграф. Туда прибегаю: людей куча. Вижу начальника штаба корпуса, полковника, всех прогоняет. Меня увидел: «А ты чего?» Говорю: «Мне серию «Г»!» А серия «Г» – это вне очереди, правительственная. Принимающий посмотрел: «Какая еще серия «Г»?» А начальник штаба глянул: «Юра, если хочешь, чтобы у тебя осталась папаха на голове, то лучше вот сейчас послушай лейтенанта и обеспечь. Как можно быстрее надо передать! Ты же знаешь, что такое серия «Г».
Через день опять вызывают. Еще… В общей сложности я зашифровал 42 листа. Первая ушла в Политбюро ЦК КПСС, а вторая – в Политбюро лично Хрущеву. Все планы мероприятий, где Янош Кадар и насколько он дееспособен и надежен, где оппозиция. А оппозиция вся собралась в югославском посольстве. В югославском, не в американском! Югославы, кстати сказать, нам там пакостили больше, чем американцы. Тогда Тито и этот наш поругались, сложная создалась обстановка.
Они там просидели восемь дней. Потом вдруг ночью выехали оттуда колонной на машинах. Но тут по дороге сразу приняли: впереди встал наш бронетранспортер, по бокам машины, сзади… Всех, конечно же, арестовали.
В третий раз, опять ночью, меня разбудили. Смотрю, мой преподаватель из Москвы, который меня учил шифровальному делу: «Ну, что, Дима, как дела?» – «Да ничего». – «Молодец! Там было немножко неясно, но мы разобрались. Все хорошо сделал. Не твои ошибки, телеграф подвел. Из-за связи где-то».
Когда закончились венгерские события, мне позвонили из Москвы с 8-го отдела, предложили на выбор несколько мест. Но я отказался: «Нет, все, перехожу на оперативную работу». У меня от этих бумажек глаза уже стали болеть.
А ведь знаешь как делают бесчеловечно? Мы работали тогда до полуночи. Днем на четыре часа перерыв. Потом опять приходишь до полуночи. Так они только под самый занавес все у начальника подпишут. Да еще майор Безродный ехидный такой был: «Дима, я тебе вот на закусочку принес!» Пачку дает и пошел спать. А мне эти шифровки надо в срочном порядке делать. И вместо того чтоб спать ночью, я их шифрую.
Хорошо потом на меня начальник другого отделения внимание обратил. «Ты, – говорит, – что-то плохо выглядишь». – «Да глаза вот подводят, и все». – «А с чего это?» – «Так без перерыва же…»
Он к начальнику. Тот меня вызывает: «Что там у тебя? Обстановка такая?» – «Да». – «Да ты что, милый, с ума, что ли, сошел? Мне бы сказал. Или ложился бы спать, а утром все сделал». – «По инструкции обязан! Как поступает, я сразу должен». Тогда он это дело поломал. А мне уже все равно, думаю – нет, это всегда так будет. И потом, шифровальщики, вы знаете, в органах и везде – это бесперспективно, там роста нет никакого. Как-то встретил во Львове возле УКГБ знакомого капитана. Мы с ним вместе учились в Москве, я в звании лейтенанта, он – в звании капитана. А тут я уже майор на оперативной работе, а он так капитаном и ходит.
– В Интернете есть фотографии по Венгрии, где венгры на улицах убивают людей в венгерской форме…
– Было дело. На столбах вешали мертвых вверх ногами, а лицо обливали кислотой. Венгры те еще ребята!
У нас только по Будапешту почти тысячу убитых и около 10 тысяч раненых. Эти цифры я знаю из шифровки. Серов давал объективную информацию.
Когда все началось, у нас сразу же они обрезали ВЧ-связь. Наши отцы-командиры, недолго думая, послали 28 солдат и офицера с прапорщиком. Те пошли по линии, стали проверять. И попали в засаду. Всех до единого венгры убили! Хотя вроде бы какое они отношение имеют к этой политике? Могли бы прогнать их, сказать: «Уходите отсюда и никакой связи вы не получите!»
– В чем заключалась оперативная работа в войсках?
– А зачем вам это? Главная задача – ограждение войск от проникновения агентуры противника в войска. А также защита секретов в войсках и вопросы боеготовности. Вот это три главных кита. Расскажу немного – что можно.
Когда я обслуживал Львовский аэропорт, выявил заранее обусловленную связь установленного разведчика западного… ладно, скажу… израильского с неизвестным… э… В общем, мы его установили, этого неизвестного. В самолете… Мое мнение, что израильская разведка самая сильная в мире. Евреев-то везде полно, и все работают…
И вроде сидел он постоянно в синагоге во Львове по восемь часов безвылазно, и вроде УКГБ никаких контактов не выявил. А тут в самолете этот контакт проявился. И сразу возникли проблемы.
Меня сразу к начальнику: «Вот сиди и думай, как легализовать это дело и чтобы мы вышли с предложением в Москву». Сидел, сидел, придумал. Им очень понравилось, позвонили в Москву, доложили.
А в Москве как раз намечалось всесоюзное совещание работников, обслуживающих аэропорт. Тогда военная контрразведка всех обслуживала. Это сейчас гражданские специалисты. Я туда поехал. Мне зашили тезисы выступлений, какие вопросы там поднять и все такое прочее.
В Москву приехал, сижу, не записываю, слушаю выступления других. Совещание проводит начальник главка. Он тоже выступил с докладом, потом встает и говорит: «А из Львова кто-то есть, кто обслуживает аэропорт?» Я встал: «Старший лейтенант Капранов». – «Вот меня генерал Горянинов уже замучил. Оттуда звонит и все просит, чтобы я дал вам возможность выступить. Есть хороший материал».
Я вышел, его в глаза не вижу, начальства вокруг много. Вышел, и объявляют: «Слово имеет старший оперуполномоченный, старший лейтенант Капранов». А я говорю: «Товарищ генерал, прошу извинения. Я не старший оперуполномоченный, я оперуполномоченный». Он сначала ко мне: «А что, по штату оперуполномоченный или должность у вас там кадровики хитрые украли и кому-то по блату дали?» – «Не знаю, товарищ генерал, мне это неизвестно». Он кадровика подполковника дернул. Тот говорит: «Да нет, там по штату положен старший уполномоченный». – «Немедленно дать телеграмму туда, что с этой минуты вы старший уполномоченный!» И потом начали слушать мой доклад, мои предложения. Вот так я там засветился.
– Когда умер Сталин, как это восприняли в органах?
– Конечно, с сожалением. Я в то время в Австрии служил, помню. А вот когда Берию посадили, пошли шифровки… Были даны ориентировка и указание, чтобы мы уничтожили все руководящие документы за его подписью. В Австрии у нас условий для сжигания не имелось, а документов лежала целая кипа. Так мы на улице сделали из кроватей клетки и жгли костры. Как раз я возглавлял это дело. К нам приходили австрийские коммунисты, выражали соболезнования.
С высоты сегодняшнего дня мне кажется, что тогда в государстве был порядок. Я как сотрудник госбезопасности, конечно, по долгу службы часто обращался в архивы. Там такая мура была до войны…
– В смысле мура?!
– Столько в этой системе МВД-МГБ и вообще в советских органах работало неучей, безграмотных людей, что сам черт ногу сломит. А потом ведь смотрите, в то время, когда шли массовые аресты, работали тройки. А во главе этой тройки сидел первый секретарь обкома партии. А почему на КГБ это валят, если основные виновники они?
– Исполнители.
– Не только. Так вот, я поднимал иногда архивные дела и как человек с высшим юридическим образованием просто ужасался. Это страшное дело! Два слова где-то человек сказал, пишут ему – «Антисоветская агитация и пропаганда» или просто «Враг народа». А там везде расстрельная статья…
В позапрошлый год мы похоронили нашего ветерана на 102-м году жизни. Как раз в тот период он был старшим следователем МГБ, еще при Берии. Рассказывал нам: «Дел было полно. Нас вызывали раз в неделю, все время по субботам. Вот приволокут целую стопку таких дел, а нас сидит всего шесть следователей. И вот по три, по четыре дела я должен к следующей субботе рассмотреть и дать по ним свое заключение». А у всех одна и та же «окраска», как мы тогда выражались. Антисоветская агитация, пропаганда и прочее. Один следователь – подхалим, другой – карьерист, третий – равнодушный, и знай себе подмахивают. Доходит до меня – у одного есть состав преступления, а другой чист перед советской властью. И нет тут никакого состава преступления».
Так что ты думаешь? Видно, не захотели его держать. «Меня, – говорит, – отправили в Горький, помочь там. А то, мол, там завал что-то, плохо работают. Через полгода из командировки возвращаюсь, узнаю, что мою должность сократили. Отправили на фронт».
– По Польше какие впечатления остались?
– Поляки любят с комфортом жить. К примеру, я захожу к полковнику Шиманскому. В углу сидит секретарша, уже меня знает. Первое ее движение какое? Вилку в розетку всунуть, чтобы вода грелась. Знает, что надо угощать – чайку, кофейку. Если есть настроение, Шиманский скажет: «По килиху махнем, товарищ Капранов?»
– Где вы служили в 68-м году?
– Во Львове, в аэропорту. Я так понимаю, что ваш вопрос связан с чешскими событиями. Меня они задели косвенно…
К нам в округ неожиданно прибыл заместитель председателя КГБ. Никуда не поехал, остался на аэродроме. Ко мне бегут: «Дмитрий Федорович, вас вызывают!» Иду, ловлю на себе любопытные взгляды окружающих. Обстановка заметно накалена…