«Ат верил в сны. Того дня бросил нам нехотя, что снилось ему вот такое дурное: он шел дорогою, как вдруг перед ним открылась глубокая яма. Появился какой-то незнакомый человек и затолкал его в ту яму.
Сон Ата, однако, не испортил всем настроения – чего нам только не снилось. Завтра Покров, а это же праздник УПА…
За полночь мы прибыли в Цуманский лес и в нем задержались, Иван да еще один пошли на встречу со связными с Цуманского р-на, а мы разложили огонь. Не то что бы огонь, а лишь разожгли несколько сухих кореньев, какие не давали ни пламени, ни дыму, только тлели да выделяли много тепла. Ночь была холодна, с хрустким заморозком. Чтоб хоть немного задержать тепло, мы развесили вокруг огнища на деревьях палатки и разлеглись погреться, зная, что связные вернутся не скорее чем через несколько часов. Было так тихо в лесу, что мы слышали, как на далекой от нас дороге поскрипывает воз…
…Согретая теплом, я скоро заснула. Пробудилась только, как вернулись связные со встречи. С ними пришли свежие связные, Дмитро и Чорный. Они принесли пакеты почты, что пришла с юга. «Утром поздороваюсь», – подумала я спросонья и, закутавшись еще крепче в фуфайку, снова заснула.
Недолго я спала, как вдруг меня разбудил пронзительный свист и одновременно острая боль в бедрах. Разлепила глаза и вижу, что хлопцы, согнувшись, отбегают в темень леса. Угли с костра раскиданы во все стороны, а я лежу в горячем пепле. Схватилась рукою за обожженное бедро, однако не почувствовала прикосновения. Тело было одеревеневшим, а ладонь мокра от теплой крови. Я была поранена.
Что тут происходит? Пробую встать, но в глазах почернело, и я снова сползла в пепел.
– О-о-о-х, я умираю, – услышала слабый стон Колодки. Вокруг темнота, ни души.
Воцарилась тишина, среди которой доносились чуть слышные хрипы за моею спиною… все тише, медленнее, потом все смолкло.
Осмотрелась уже привыкшими к темноте глазами. Клочки порванной бумаги снегом белели вокруг, а вместо развешанных палаток висело тряпье. Я поняла, что пока спала, тут случилось нечто ужасное, только не знала что.
Не знали также все остальные, что сидели около огня. В первый момент они подумали, что нас подстерегла опергруппа, которая здесь поблизости держала засаду и кинула промеж нас гранату. Потому все отбежали от огня, опасаясь нового нападения. Однако повсюду было тихо. Через несколько минут кто-то из хлопцев приблизился ко мне. Неподалеку от огня лежал пораненный Колодка.
– Где проводник? – спросил кто-то вдалеке шепотом. Двое вынесли меня из пепла, положили в сторону.
В лесу далее господствовала тишина, никто не стрелял. Тогда пришла мысль, что на том месте, где мы разложили костер, таилась в земле бомба со времен войны. Нагревшись, она могла взорваться. Проверили тщательно место, но не нашли никаких нарушений поверхности, лишь раскиданные угли. Мы далее стояли перед загадкою.
К тому моменту уже все вернулись. Каждый был тяжело или легко поранен, и всем заложило уши на какое-то время. Орлану осколок лишь поцарапал грудь. Только Чорный, что в критический момент отошел по дрова для огнища, остался невредимым. Двое были тяжело ранены: Колодка – в грудь, я – в ноги.
Взялись искать, кого не хватает. Выявилось, что Ата. Там, откуда доносилось до меня хрипение, нашли его разорванное тело, с оторванною головою, распаханной грудью, оторванными руками и ногами. На месте, где он сидел, чернела в земле яма. Теперь уже не было сомнения, что именно в том месте произошел взрыв. Ат распаковал пакет с литературой, что пришла связью, и в тот момент взорвалась бомба, вмонтированная в пакет…
…Тем временем мы, пораненные, дрожали от холода. Нас прикрыли кусками палаток, снова разложили огонь. Один пошел по воду, чтоб сделать перевязку…
Пока выкопали могилу, было уже ясное утро. Меня положили боком, и я с глубокой печалью смотрела, как хоронят Ата.
Бережно сложили оторванные части тела и обвили наиболее целою палаткою. А пока заворачивали его, Орлан вытащил из кармана мундира окровавленную записную книжечку, еще один блокнотик и два кружевных платочка – памятки по Оксане. Платочки вложил назад. Тогда опустили тело в могилу…
…Похоронили, сровняв могилу с землею. Еще и листьям дубовыми притрусили, чтоб найти ее не было можно, чтоб ворог и по смерти не бесчестил тело повстанца. А во мне душа бунтовала, раздираемая болью. «И на том конец? – не могла я согласиться. – Человек отдал жизнь за других и вот так пропадет бесследно. Даже ворог не запишет о его смерти, отмечая свой успех. Никто никогда не найдет его могилы, не склонит головы над нею, не произнесет молитвы за его душу. Какая жестокая несправедливость…» Досл. перевод. – Прим. С. С.)
А вот сцену гибели Апрельской в Карпатах я сочинил. На самом деле все было по-другому, она застрелилась.
Так что всякое случалось. Некоторые завербованные агенты уходили, и их подполье прощало. Выходил такой товарищ на своих руководителей и говорил им: «Меня завербовали. Простите». Прощали-прощали, было дело…
– Орлан и Маричка – это те самые, кто переиграл вас?
– Да. Эффектная пара. Там такая любовь была. Маричка – женщина привлекательной наружности, женственная, напористая. Ее я видел не один раз, а она меня, возможно к счастью, ни разу. Потому как дама была довольно жесткая и убила бы любого оппонента не моргнув глазом. У них с Орланом родилось двое детей. Первый остался у родственников как заложник. А второго она вынужденно бросила еще младенцем. Ее как-то во время облавы в монастыре прихватила польская «безпека». Но она их обманула, удрала по крышам. Ребенка, правда, пришлось бросить. Мы его отдали на воспитание польской семье. То есть людям той нации, которую она ненавидела еще больше нас, русских…
– Вы сказали, что видели ее не один раз. Можно пару моментов?
– Ну, например, когда решили выгулять ее на пляж, чтобы она немного пришла в себя после «боротьбы». Я «загорал» в пяти метрах от нее…
– К ним тоже применили «кнут и пряник»?
– Да, в тюрьме сразу же начали «обработку». Мы рассчитывали завербовать их и забросить на Запад. Казалось, нам удалось привлечь обоих на свою сторону. Но это только казалось. Мы не смогли проконтролировать семейный сговор – а она очень тонко сыграла свою роль. Женщина, что тут скажешь! Мы тогда были уверены, что, даже если что-то пойдет не так, она в любом случае вернется к нему, к детям… А она не вернулась. Никого не выдала, но и назад не вернулась. Слишком поздно пришло понимание, что надо было выводить на Запад Орлана. Он безумно любил ее и детей, и он бы точно вернулся. Мы потом вспоминали, как она перед разлукой на негласном свидании наблюдала за старшим сыном. Не проронила ни слезинки! А вот провожавший ее муж безудержно рыдал. Хорошо еще, что мы на Западе уже имели надежный источник, который через короткое время сообщил, что американцы поверили Маричке.
Используя Орлана, мы начали оперативную игру: через контролируемую линию связи было решено внедрить наших агентов в западные спецслужбы. Из всех оперативных игр провалилась только операция с Маричкой. Однако вместе с ней на Запад отбыл наш агент, которого американцы потом забросили в Западную Украину на специальном самолете. Мы уже знали об этом и ожидали их. Неожиданно в нашу комбинацию влез сам Хрущев – он приказал сбить самолет! Ему, видите ли, понадобился компромат на американцев для выступления в ООН. Большого труда стоило уговорить Никиту не делать этого.
В 64-м году во время первомайской демонстрации в Киеве я стоял на трибуне. Мимо шли колонны трудящихся. Вдруг в одном из рядов я увидел человека с транспарантом «Слава Труду!» в руках, чье лицо мне показалось очень знакомым. Это был Орлан. Потом спросил у него: «Помнишь, как ты?..» Он встрепенулся: «Не было такого! Я что-то не припомню».
Орлан умер в Киеве в 2002 году. Маричка эмигрировала в США, вышла замуж, родила детей. Умерла совсем недавно.
(Орлан и Маричка вместе с тем самым Чумаком были конспиративно захвачены группой агентов во главе с завербованным боевиком ОУН Скобом. Весьма интересно описаны ощущения и впечатления перед часом икс тех, на кого велась «Большая охота». Интересно также описание поведения агентов и непосредственно самого Скоба. Как потом писала Маричка в своей книге, Скоб сразу же не понравился ей:
«…ночью вернулись со связи Бурый и Олесь. Они привели с собою Скоба вместе с двумя боевиками из его охраны. Бурый имел наказ привести только самого Скоба и не хотел брать боевиков, однако Скоб уперся: контактирует, молвил, с новыми людьми и поэтому хочет иметь при себе свою охрану…
Отчитываясь Орлану о ходе встречи, Бурый высказал свои замечания о поведении группы Скоба. Встреча могла не состояться, потому что связные Скоба заспались и откликнулись, только когда Бурый подал последний сигнал. В дороге они вели себя неконспиративно. «Как мы дневали в хлебах, они легли спать все трое разом, как братья, и вытоптали такие проплешины, что в момент уборки комбайнер поймет, что там дневали повстанцы», – рассказал Бурый.
Мы подошли к новоприбывшим поздороваться, а они сбились в кучу, как гуси, смущенные, даже жаль было на них смотреть. Его боевики, Олесь да еще один, псевдо которого я не запомнила, были статные, красивые хлопцы, похожие больше на спортсменов, чем на повстанцев…
…Мы до этого момента уже знали про жизнь подпольщиков на востоке и встречались с людьми, что там работали. Приходил Роман, а в прошлом году виделись с Морозом. Они были исхудавшие, истощенные, в изношенных мундирах и не были так прилично одеты, как эти связные. Те, что приходили раньше, про свои контакты рассказывали только руководителям, а в разговорах с нами ничем их не проявляли…
…К вечеру мы все уже были добрыми знакомыми. Новоприбывшие – здоровые, веселые хлопцы – принесли с собою крохи радости, напевая под носом современные романсы. Какой контраст для нас, физически вкрай вымотанных. Мы тяжело переживали многочисленные потери наших друзей. Нас тут с каждой неделей, днем становилось все меньше, и не до романсов было нам…