Я был назначен заместителем командира взвода управления, мне дали пакет и направили в училище. Со мной еще один солдат был, и вот мы едем через Киево-Печерскую Лавру, полк через город ушел на позиции, а нам налево надо, в здание училища, оно было на запад от Лавры, километрах в трех, наверное. Заходим с солдатом в трамвай, оба краснощекие, кормили нас в училище прекрасно, и вдруг две старушки, лет по 65–70: «Внучки, садитесь, садитесь». Мы говорим: «Да, что вы, бабушки!» «Садитесь, вам еще очень много придется испытать». Это я на всю жизнь запомнил.
Приехал с пакетом в училище, в пакете был приказ: «Выделить мне пять или шесть машин, требования, накладные для получения боеприпасов и там-то получить боеприпасы». Мы получили боеприпасы и привезли их на огневые позиции. Когда приехали на огневые позиции, они были почти оборудованы.
С 5 по 25 или по 28 июля мы были на позициях около Киева. И вот там случай был. Вместе с нами на оборудовании позиций работали женщины, и вот как-то смотрим — летит 5 самолетов. Мы таких самолетов еще и не видели — зеленая окраска, брюхо желтоватое, на крыльях красные звезда, все, как положено. Летят и помахивают крылышками. Мы бросаем пилотки, приветствуем: «Ура! Наша авиация появилась!» Мы первый раз увидел эти новые самолеты. А они полетели к Днепру, развернулись, из пулеметов по женщинам. Прочесали все. Много было раненых женщин, подростков, они тоже там копали. Их моментально с этих рубежей сняли, и больше они там не появлялись. Оказалось, немцы эти самолеты захватили и использовали.
В конце июля нас вернули в лагеря и там присвоили звание лейтенантов и направили по частям. Я попал в город Прилуки, в 76-й запасной полк. Там мы по две-три недели готовили ребят и направляли их в части. Несколько раз наш полк бросали то на север, то на юг от Прилук.
У нас в батарее была одна 107-мм пушка с огромными деревянными колесами, она только для обучения годилась. Потом все орудия нашего полка свели в одну батарею, а остальной личной состав, человек 250, в дивизион. Командира батареи, Власенко, назначили старшим, а меня — его заместителем. Нам приказали отходить на Лохвицу. Подошли к Лохвице, а там уже немецкие танки. Стали дальше пробиваться на восток. На второй день нас страшно долго бомбили «юнкерсы-87». Было много жертв, но не у нас, а в пехоте, они, как правило, располагались в деревне, а мы старались на окраине. У нас потери тоже были, но очень мало. В конце концов мы вышли к Гадячу, а там уже наши танкисты были. Мы с ними обменялись информацией. Там небольшая речушка была, и танкисты нам сказали, что им приказано здесь задержать немцев, а мы должны идти дальше на восток. Это было в сентябре 1941 года. Через два или три дня там, где мы прошли, погиб Кирпонос.
Нас направили в Старобельск, потом в Михайловку, а потом в глубокий тыл, в Оренбургскую область.
Смирнов Александр ильич
22 июня 1941 года я был дежурным, стоял на посту в ночь с субботы на воскресенье. Наши курсанты пошли во двор казарм батальона, где показывали кинофильм, а я оставался на своем посту. И услышал одним из первых по телефону о том, что перебежчики из Румынии заявляют — немцы готовят на нас нападение. Этому и верили, и не верили, но на всякий случай командир 17-го стрелкового корпуса генерал-майор Иван Васильевич Галанин дал распоряжение вывести в боевые порядки запасные пункты управления. Так что ночью показ кинофильма прекратили, батальон был поднят по тревоге, личный состав нашей школы распущен по своим подразделениям, я вместе с радистами и радиостанцией выехал на подготовленные позиции примерно в 20 километрах от города Черновцы. Там уже были заготовленные нами при различных учениях траншеи и окопы, укрытия для машин. Мы сразу же ощутили облегчение, что не пришлось все это делать заново, а все было приготовлено. Здесь мы и узнали о начале войны с Германией. Развернули как телефонно-телеграфную проводную связь, так и беспроводную радиосвязь. Но в то время к радиосредствам командование дивизии и частей относились с опаской, боясь, что враги все это смогут подслушать и рассекретить. Или будет запеленговано положение радиостанции, и немцы накроют артобстрелом штаб. Поэтому в первые дни войны мы больше пользовались средствами телефонной и телеграфной связи. Впоследствии, когда поняли, что такой вид связи не успевает за передвижениями войск, перешли без опаски к большим секретным шифровальным радиограммам. Тогда радиостанции стали активно использоваться в управлении войсками.
Вскоре наши части начали отступать. Наш 72-й отдельный батальон связи влился в состав 88-го отдельного полка связи 12-й армии. Мы оказывали помощь окруженным войскам в районе Умани, где врагами было захвачено множество вооружения и наших людей. Деблокировать никого не сумели, сами стали отступать, в это время я был ранен. И здесь произошел случай, когда личный состав специальных подразделений радиосвязи занимал круговую оборону для отражения контратак противника. Вначале августа 1941 года в районе города Первомайска Николаевской области наш 17-й стрелковый корпус выходил из окружения к переправе на реке Южный Буг. И вот 4 августа мы подошли к реке в районе села Чаусово. У спецмашин были оставлены только водители и по одному сопровождающему, а личный состав батальона занял оборону для сдерживания противника. Отбив несколько атак, под артиллерийским и минометным обстрелом мы были выведены к понтонам, среди наших связистов были убитые и раненые. В это время я не стал бросать свою радиостанцию, которая оставалась для связи в наших отступающих порядках, вывел машину к понтону и переправился на тот берег под обстрелом. Меня отметили высшей солдатской наградой — медалью «За отвагу». Это был крайне редкий случай в начале войны. Сама медаль имеет начальный номер, и я ею дорожу больше всего.
Лесина (Друзьякина) Мария Степановна
О начале войны я узнала из выступления Молотова по радио, но о том, что будет война с немцами, в Черновицах, в «народе», поговаривали шепотом задолго до войны. Особенно такие разговоры шли среди немцев, мадьяр, евреев и даже среди местных гуцулов и других старожилов. Я думаю, что это было связано с тем, что эти люди до прихода Красной армии жили в Румынии, стране, которая сама готовилась к войне и в которой о приготовлении Германии к войне знали даже обыватели. С первых дней войны в университете началась запись добровольцев в армию и я, желая всем сердцем быть полезной, добровольно вступила в ряды санитарных дружиниц, тем более что в университете были до войны организованы курсы, на которых обучали оказанию медицинской помощи и противохимической защите. Сдавали зачеты по знанию этих навыков, за которые выдавались нагрудные знаки ГСО («Готов к санитарной обороне») и ПВХО («Готов к противохимической обороне») и удостоверения к ним. Так что девушек с такими знаниями охотно принимали в медицинские подразделения на различные должности. После выступления В. М. Молотова по радио события в городе начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой.
Среди профессорско-преподавательского состава университета, студентов и гражданского населения появились группы людей, которые с нетерпением ждали прихода немцев и говорили об этом открыто, с угрозой. Многие начали покидать город, началась стихийная эвакуация и, естественно, начались грабежи. Налеты авиации на город были, но не очень интенсивные. В основном бомбили дороги и отходившие армейские части. Появились первые раненые, среди которых были наскоро перевязанные и с примитивно наложенными шинами красноармейцы и командиры.
Я по собственной инициативе пошла на станцию, в стоявшую на путях санитарную летучку (возможно, это был поезд), и обратилась к первому попавшемуся мне навстречу военнослужащему с просьбой принять меня на работу в этот поезд в качестве медицинской сестры. Поговорив со мною еще несколько минут, он мне сказал, что он и есть тот начальник, кого я ищу, и тут же отдал распоряжение рядом стоящему военнослужащему зачислить меня медицинской сестрой в перевязочный блок. Так я оказалась одной из первых медсестер в этом поезде. Вскоре стали поступать раненые и больные, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Но поезд продолжал стоять и принимать раненых. Наша операционная, в которой работал один врач и мы, две девушки-сандружиницы, была настолько перегружена работой, что не оставалось времени даже перекусить, не говоря уже об отдыхе. Когда места в поезде уж не осталось, раненых стали укладывать прямо в здании вокзала.
Где-то в последних числах июня меня и еще двух девушек-сандружиниц направили в качестве сопровождающих особо тяжелых раненых в 376-й гарнизонный госпиталь, который в то время находился в Черновицах. Когда мы пешком возвратились на вокзал, поезда уже не было. Мы кинулись расспрашивать, куда и когда отошел поезд, и с ужасом узнали, что он два часа тому назад отправился в тыл. Ничего не оставалось, как вернуться в госпиталь, который пока еще был на месте. В первых числах июля 1941 года госпиталь начал готовиться к эвакуации. В момент, когда госпиталь выезжал из города, с другой стороны в город уже вступали немцы. Самым печальным было то, что часть наиболее тяжелых раненых вместе с двумя красноармейцами пришлось оставить на попечении привокзальных местных жителей в надежде, что им удастся примкнуть к отходившим воинским частям. Их судьбу я не знаю до сих пор.
Какой был штат госпиталя?
Точно я сказать не могу, но, наверное, как и во всех эвакуационных госпиталях в его штате было 18–20 врачей и столько же среднего медицинского персонала.
Наш госпиталь в основном на подводах, на оставшихся полуторках и, как мне помнится, на одном каком-то дряхлом автобусе все дальше и дальше уходил на восток. Мы видели, как по дороге и не только по ней вразброд отходят воинские части, движется поток людей, по обочинам гонят скот.