сле допроса расстреливали. У нас быстро закончились сухие пайки, надо было доставать продовольствие, и Семак посылал меня, переодетого в гражданскую одежду, на разведку в ближайшие села. Если немцев не было, то мы заходили в такую деревню, крестьяне нас кормили, давали продукты с собой на дорогу, и мы шли дальше. На таких «привалах» некоторые преднамеренно отставали, предпочитая остаться «в примаках», чем рисковать быть убитым при прорыве из окружения или в стычке с немцами во вражеском тылу. Как ни крути и ни пытайся оправдать подобные поступки, но это было малодушие, если не сказать иначе — измена воинской присяге, но… в те дни, в окружении, каждый решал сам свою дальнейшую судьбу.
Идем ночью по полю, кукуруза высокая, соседа не видно, а на край поля выходят не все, те, кто хотел отколоться, специально отставали от отряда. Немецкие листовки повсюду: «Красная армия разбита… Москва взята…», голод, неизвестность, смертельная опасность… — и многие психологически ломались… деморализация…
В итоге к последнему рубежу из нашей группы вышло 17 человек, мы материли тех, кто смалодушничал и «откололся от отряда», но потом, уже в филтьрационном лагере, выяснилось, что немало людей из нашей группы — «потерявшиеся по дороге» — также вышли к своим, кто-то шел в составе малых групп из 3–5 человек, кто-то из артиллеристов 331-го ГАПа примкнул к другим окруженцам, но все же вырвался к своим… В одном из лесов мы столкнулись с местным партизанским отрядом, который еще до захвата немцами данного района уже вышел в лес на подготовленную базу.
Среди местных партизан мы видели немало окруженцев, которые влились в этот отряд.
У партизан было радио, мы услышали сводку Информбюро, узнали, что Москва наша, а армия продолжает сражаться на всех фронтах. Партизаны дали нам немного продуктов и помогли уточнить дальнейший маршрут нашего следования, указали, где находится кирпичное здание ГЭС на одном из притоков реки Псел, и посоветовали здесь, через речку, перейти линию фронта, двигаясь по разрушенной дамбе. Мы удачно прошли линию фронта, там не было сплошной передовой. За рекой стоял заслон из войск НКВД. Нас встретили сурово, сразу обезоружили, арестовали и под конвоем на грузовике отвезли на сборный пункт «окруженцев» в Ахтырке.
Мы увидели перед собой огромный лагерь, разделенный колючей проволокой на загоны, — сюда свозили на проверку вышедших из Киевского котла, и когда мы посмотрели, сколько же здесь собрали народа, то даже обрадовались, значит, многие смогли выйти из окружения, не все пропали без вести в немецком тылу. Проверку мы прошли быстро — выходили группой, вместе с командирами, свои и штабные документы сохранили, присяге остались верны. Каждый день из Ахтырского проверочного лагеря отправляли маршевые роты — группы по несколько сотен человек на сборный пункт в Харьков, а уже оттуда на фронт. В Харьков мы ехали на открытых железнодорожных платформах, и, по прибытии в город, я отправился на свою квартиру, где узнал от соседей, что мои родители уже эвакуировались на Восток, но куда именно — никто не знал. Переночевал в своем доме и вернулся на сборный пункт. На следующий день из Харькова в направлении железнодорожной станции Себряково двинулась в путь огромная колонна войск с автомашинами и полевыми кухнями. Тысячи людей, бывшие «киевские окруженцы», снова шли навстречу своей фронтовой судьбе. Шли долго и утомительно.
В Себряково нас распределяли по воинским специальностям и железнодорожным составам, но часть людей оставили на месте и отправили на пополнение передовых частей, а других — посадили в эшелоны и повезли куда-то в северном направлении.
Высадили нас в конце октября под Москвой, на станции Лихоборы, прямо в чистом поле. Здесь стояли большие железные бочки, служившие баней, нам приказали снять свое ветхое и завшивленное обмундирование, которое тут же сжигали, а взамен выдавали другую форму, теплое белье, меняли обувь, некоторым даже достались валенки.
Мне достался теплый кожух. Здесь нас вновь «сортировали» по принадлежности к родам войск и распределяли по новым частям. Я оказался в 789-м артиллерийском полку 251-й стрелковой дивизии. Меня направили служить командиром 76-мм орудия на батарею, которой командовал лейтенант Петя Босых. Батарея была оснащена старыми 76-мм орудиями на конной тяге. В зимних боях под Москвой дивизия входила в состав 52-й армии генерала Поленова. Наступали на Клин, Торжок, калининское направление.
В Вашей фронтовой биографии есть редкий случай даже для 41-го года. Старший сержант, командир орудия, через два месяца становится комбатом на своей батарее. Как такое получилось?
Это случилось по простой и понятной причине: из-за нехватки командного состава. На передовой комбат находится на НП и передает ориентиры на ведение огня старшему на огневой (старшему на батарее), который обрабатывает данные, делает расчеты для залпа и ведет стрельбу. Лейтенанта, старшего на огневой, перевели командовать соседней батареей, и его место занял я, поскольку мог быстро в уме делать все расчеты для стрельбы и потому что больше комсостава на батарее не осталось.
Огневыми взводами командовали сержанты. А потом ранило комбата Петю Босых, и я стал командовать батареей. Прошло какое-то время, и меня вызвали в штаб дивизии, где приказали явиться на курсы при штабе армии, который располагался на том месте, где начинается исток Волги. Здесь были собраны несколько десятков сержантов с передовой. С каждым из нас долго проводили какие-то собеседования, а через два дня объявили приказ о присвоении нам командирских званий, и я вернулся на батарею с двумя «кубиками» в петлицах вместо трех «треугольников», стал лейтенантом. За бои под Москвой меня отметили медалью «За боевые заслуги». В феврале 1942 года нашу дивизию в срочном порядке перебросили под Воронеж, где вскоре меня тяжело ранило.
Кирдякин Василий Данилович
22 июня мы находились в летних лагерях. Где-то в 4 часа утра объявили боевую тревогу, и нам сказали, что началась война… А мы сами видели, что над нами пролетали немецкие самолеты, но нас они почему-то не бомбили.
В этих полевых лагерях у нас боеприпасов не было совсем, поэтому мы свои прицепы погнали на склады в Яворов. И пока они туда съездили и загрузились, в общем, только часов в 9 или 10 утра мы согласно приказу поехали на наши огневые позиции.
Ведь все лето 1940 года мы занимались тем, что оборудовали себе огневые позиции прямо возле самой границы. Вернее с НП можно было видеть границу, а сами огневые позиции находились позади километрах в шести. Причем мы там все отлично сделали, по всем правилам инженерной науки. Например, для НП вырыли котлован глубиной четыре метра. Сделали и отличные блиндажи в шесть накатов, под землей проложили телефонные кабели.
И вот только по дороге туда по нам отбомбился один немецкий самолет. При этом, правда, никто не погиб, но был тяжело ранен командир дивизиона Кристалинский.
В общем, поехали туда, а толком никто ничего не знает… Дорога абсолютно чистая, никаких беженцев еще не было. И тут появились слухи, что обнаружены немецкие танки… А раз так, я сразу отдал приказ батарее развернуться в боевой порядок, но никаких танков не оказалось.
А когда до наших позиций оставалось всего километров 10, то в одном селе, которое располагалось у нас по дороге, поднялась какая-то стрельба… Как раз в этот момент мимо нас проезжал командующий артиллерией нашего 6-го корпуса, Варенцев, что ли, была его фамилия. Он сам тоже ничего не знал, но сказал нам: «Собственными силами ведите разведку».
Тогда встал вопрос, что нам делать. Вслепую стрелять по этой деревне, но так ведь можно и своих побить, ничего же точно не известно. Поэтому, чтобы не рисковать, я отдал приказ обстрелять ближайшие узлы дорог, которые находились за границей. Посчитал так, что раз началась война, то значит, на дорогах должны быть скопления войск противника. И, во всяком случае, своих за границей точно нет. А так как карта у меня была, поэтому быстро сделали расчеты и произвели стрельбу. А когда моя батарея отстрелялась, смотрю, и другие батареи успокоились и начали разворачиваться для стрельбы.
Но стрельба в этом селе не прекращалась, и тогда вызвался пойти в разведку командир взвода управления Сыроватко и командир отделения разведки помкомвзвода Васильев. Они поехали на полуторке и остановились недалеко от окраины села. Прошло какое-то время, но стрельба все никак не утихала, и даже взрывы гранат начали слышаться. И тут я смотрю, наша машина мчится назад, но только с водителем. И оказалось, что он просто испугался и фактически бросил разведчиков: «Они не пришли, а стрельба шла уже совсем близко…» Конечно, моим первым порывом было желание отдать его под суд, но что теперь поделать… Это были самые первые потери в моей батарее, но что самое неприятное, я так до сих пор и не знаю, что с ними случилось…
И тут к нам обратились какие-то пехотинцы: «С церкви бьет пулемет и мешает нашему продвижению». А там на отшибе действительно стояла какая-то то ли колокольня, то ли часовня, и уже какие-то люди по полю бегали… Я дал приказ развернуть одно орудие, и со второго снаряда мы этот пулемет накрыли… Понемногу стрельба в селе стихла, и мы продвинулись дальше.
А к вечеру командир полка отдал мне приказ выдвинуться на опушку леса. И тут прибегает ко мне какой-то старший политрук и просит: «Помогите, в этом селе штаб нашей дивизии атакуют немцы». Я посмотрел по карте, там было всего километра три-четыре, мы открыли огонь, насколько я понял, весьма удачно.
При этом мы расстреляли остаток своих снарядов, поэтому получили приказ командира полка о том, чтобы вернуться обратно. Но когда тронулись, в лесу начался какой-то шум и скандал. Оказывается командир дивизии застрелил одного солдата… И когда он увидел нас, то сразу же накинулся: «Вы тоже бежите с фронта?! Дезертиры!» — «Нет, я получил приказ командира полка вернуться». — «Так вы еще и людей с собой уводите?!» Но тут мне крупно повезло в том, что рядом оказался тот самый политрук, по чьей просьбе я стрелял по селу. А этот политрук был приметен тем, что у него был орден Красной Звезды за финскую компанию. Он этому генералу все подтвердил, и когда я сказал, что у нас закончились все снаряды, то этот комдив мне ответил: «Оставайтесь здесь, снаряды вам сейчас подвезут», хотя командиру особого отдела сказал: «Присмотрите за ними и разберитесь». Но тот даже не стал ни в чем разбираться, потому что с нами и так все было ясно.