Командир разведбатальона отправил меня на 40 км в тыл и назначил начальником тыла.
— Там четыре мужика. Я боюсь, они будут водку жрать. Вот тебе ключ от кладовой, выдавай по 100 грамм. Больше не давай.
Я выдавал по 100 грамм, а сам не пил. Они удивлялись:
— Ну ты самостоятельный.
Сначала было все спокойно. В декабре 1941 года танки противника ворвались в штаб дивизии. Был разгромлен весь узел связи. В это время я со своей радиостанцией, которая была на двуколке, был в разведбатальоне. Финны прорвали фронт в районе Медвежьегорска, двигались к Повенцу со страшной силой. Прибежал заместитель командира батальона, сказал немедленно уходить, противник скоро будет здесь. Мы помчались с двуколкой и влились в общий обоз. Какой-то грузовик опрокинул нашу двуколку, и все развалилось. Одна лошадь убежала, другая осталась. Бежит заместитель командира батальона, дает команду:
— Радиостанцию уничтожить и уходить.
Я должен был бросить гранату, но не сделал этого. Мы с Шишиным подняли двуколку на колеса, запрягли оставшуюся лошадь. Несмотря на невероятные трудности, радиостанцию мы спасли. Кругом рвутся снаряды, а мы пронесли ее. Приходим к командиру дивизии, а он без связи. Он даже не знает, где его полки. Я его связал с полками, дивизия начала воевать.
Заместитель начальника оперативного отдела сказал:
— Ну, Гюннинен, ты армию спас! Тебе самое малое орден Боевого Красного Знамени.
Но мне ничего не дали. Приказ Сталина. Если операция неудачная — никого не награждать. Вместо награды я получил повышение. Во время этой операции был убит Ильин — командир взвода. В него и его радиостанцию выстрелил танк прямой наводкой. Меня назначили вместо него, и я получил офицерское звание.
Осипов Владимир Сергеевич
22 июня во время обеда нам сообщили о нападении Германии. И уже 24-го, как только танки пришли из учебного похода, мы начали грузиться в эшелоны. Танки поставили на платформы, нас — в теплушки. Товарные вагоны, нары сколочены, на них солома. На следующий день выехали, ехали долго, была остановка в Свердловске, там сходили в баню. В пути население подкармливало, бросали в вагоны папиросы, еду, кто что мог. Приехали в Москву в середине июля, там наш стрелковый полк был придан 148-й танковой бригаде. Две недели мы располагались на Красной Пресне и видели, как немцы бомбят Москву, в том числе и Пресню. Каждую ночь над городом стоял гул немецких бомбардировщиков. Нашей авиации в воздухе не было. Люди дежурили на крышах, а в небе шарили лучи прожекторов. Наши зенитчики редко, но сбивали немецкие самолеты, это я тоже видел.
26-го июля нашу роту посадили десантом на танки, и мы выехали в направлении Смоленска. По большим дорогам старались не идти, чтобы не попадать под бомбежки. Впереди, напрямик через лес, пробивая просеку, шли тяжелые танки КВ. Идем вперед, а слева, справа, впереди — зарево. Деревни горят. Было неясно, где проходит линия фронта, поэтому, конечно, чувствовали себя неуверенно. Было впечатление, что немцы уже у нас за спиной, а нам еще километров 30 идти. Я уже потом узнал, что наши там тоже сжигали чего-то, чтобы немцам не досталось, но ощущения были неприятные.
Первый бой наша рота приняла у деревни Крапивино. Танки ушли на какой-то другой участок, а роте была поставлена задача: форсировать небольшую речушку, приток Угры, и выбить немецкое охранение с того берега. После небольшой артподготовки мы пошли в атаку в первом эшелоне. Немцы вели снайперский огонь, и одним из первых погиб наш командир, старший лейтенант Аблетифов, татарин. У офицеров петлицы с ярким кантом, и кубики блестят на солнце, вот их в первую очередь и выбивали. Погиб политрук и многие другие мои товарищи, но реку мы перешли, немцев выбили. Их было около взвода, и ни одного пленного мы не взяли. Так были возбуждены боем и огорчены гибелью товарищей, что перебили всех. Что меня удивило, немцы уютно обустроили свои окопы. Из фанерок сделаны полочки, открытки, фотографии стоят. Война идет, до Москвы всего ничего, а они устроились, как дома. Там взял трофеи: опасную бритву и фотоаппарат «Лейка», потом где-то в госпитале его потерял.
Дальше, за окопами располагалась немецкая батарея. Небольшие пушки, вроде наших «сорокапяток». Наши танки откуда-то подошли и батарею передавили. Я разочаровался в своем пулемете, в бою в него попало немного грязи, и диск стало заедать.
Ельня уже была у немцев, а нас перебрасывали с места на место в районе Дорогобуж, Юхнов, Спас-Деменск. Начальство, наверное, не могло определиться с направлением немецкого удара. Противогазы мы побросали сразу, а многие бросали даже скатки, жара была, чего их таскать.
В то время нас постоянно бомбили, господство немцев в воздухе было полным. Я заметил, что, заходя на первый круг, немцы обычно бомбы не сбрасывают, видимо, сначала определяют цели.
В октябре наша часть остановилась в одной деревне. Подошли наши кухни и встали в полукилометре от окраины. Меня послали туда узнать, когда будет готов обед. Я дошел до края деревни, когда прилетели немецкие самолеты. Метрах в 100 от домов были вырыты большие окопы с аппарелями для автомобилей, глубиной больше метра, в один из них я успел спрыгнуть. Немцы начали бомбить, меня здорово тряхнуло, и провал в памяти. Очнулся я уже в санчасти. Оказывается, одна бомба попала в ближайший дом или баню, и бревна полетели во все стороны, как щепки. Меня засыпало землей и, видимо, крепко ударило бревном. Хорошо, что наши потом пошли из деревни через это место. Увидели меня, заваленного, откопали, передали санитарам. В этой бомбежке погиб замполит полка, я видел нашу радиомашину, лежащую вверх колесами. Многие погибли. Воронки от бомб были размером с большую комнату. Все-таки, наверное, мне повезло. Наша санчасть смогла случайно выйти из окружения. Все дороги немцы пристреляли и постоянно бомбили, а мы двигались лесом и по новым просекам, проложенным нашими танками. Остальные части бригады были в основном уничтожены или попали в плен. Очень немногим удалось пробиться из окружения.
Биренберг Иосиф Самойлович
22 июня я встретил в санчасти. Лежал с первым приступом малярии, температура зашкаливала за 41 градус. Здесь я по радио услышал речь Молотова, а 24 июня вернулся в свою эскадрилью. В полку царили оживление и воодушевление, составлялись списки добровольцев для немедленной отправки на фронт. В те же дни наш полк реорганизовали. Из состава 84-го ИАП выделился новый 348-й истребительный авиационный полк. В него вошла 3-я эскадрилья капитана Кантеева, а из техсостава в новый полк вместе со мной попали Петя Кравчук и Петр Сазонов. В начале июля наш 348-й ИАП был перебазирован в Мильскую степь, это близко к советско-иранской границе. Мы сидели в глухой и голой степи на полевом аэродроме и только изредка по трубке телефона возле КП полка слышали невнятные обрывки радиосводок. Радисты говорили, что в сводках Информбюро сообщают об успехах наших войск, о сотнях сбитых самолетов и подбитых танках противника, но где проходит линия фронта — мы абсолютно не представляли. Ни газет, ни писем. Даже политработники ничего не могли нам прояснить. Знали, что немцы взяли Минск и Львов, и все… И тут в один из июльских дней полк получил приказ ударить по аэродрому противника и уничтожить находящиеся на нем самолеты. Название аэродрома в приказе не указывалось, но по координатам цели и по времени полета «Чаек» летчики сразу догадались, что речь идет об иранском городе Тебризе. И спустя несколько дней уже весь наш полк разместился на этом тебризском аэродроме. Из Мильской степи до границы с Ираном, до города Джульфа я вместе с другими ребятами из техсостава добирался на грузовой машине с боеприпасами. А из Джульфы в Тебриз летел на старом самолете «ПР-5». Со мной рядом сидел наш солдат, тяжеловес, украинец Попадюк, который советовал, успокаивая меня и себя: «Если начнем падать, ты упрись ногой в стенку, авось поможет». На Тебризском аэродроме не было никаких следов нашей бомбежки, за исключением неразорвавшейся бомбы ФАБ-50. Наш полк частично расположился на поле, где только что был убран урожай зерновых. Ровная и твердая поверхность, и большая площадь поля подходили для взлета и посадки наших истребителей. Стали смотреть, куда нас нелегкая занесла. Иран произвел на нас удручающее впечатление. Нищая страна. Женщины ходили в чадрах, и было немало таких, которые приходили к нам торговать своим телом за несколько туманов. Крыши над нашими головами не было, но ночи были теплыми, а днем мы прятались от жары под крыльями «Чаек». Совсем близко от нас находился огромный виноградник, хозяин которого сбежал, видимо опасаясь, что «коммунисты его арестуют как буржуя». Там созревали разные сорта винограда, стояли на стеллажах ящики с изюмом, и мы вскоре стали разбираться в сортах винограда, как специалисты. Провели мы под Тебризом несколько месяцев, никто из моих земляков не имел от близких никаких вестей. Я почти ежедневно писал письма на адреса сестер в Овруч и Коростень, и в октябре 1941 года на мой старый адрес в 84-й ИАП пришло письмо с Урала, со станции Халилово, от моей сестры Зины. Она удивлялась, почему я продолжаю писать в Коростень, разве я не знаю, что город давно оккупирован немцами? Она сообщила, что почти вся наша семья — мама и четыре сестры с детьми — успела убежать на восток, и только одна сестра, Малка, осталась с мужем и двумя дочками в оккупации и, как я узнал уже в конце войны, погибла от рук местных полицаев.
И еще два мужа моих сестер — Абрам Цимберг и Миша Лорман, — ушли на фронт и погибли на полях сражений… Только одна сестра, Эсфирь, дождалась своего супруга Саню Яновского живым с войны. В ноябре 1941 года наш полк вывели из Ирана в СССР, отправили на Кубань, разместили рядом с городом Армавир. Техсостав перебросили на Кубань на транспортных самолетах. Но долго там засидеться нам не пришлось.