Периодичность выездов на боевые была разной, бывало, что и в неделю по несколько выездов, бывало, и месяц в части безвылазно сидели. В зимнее время боевых действий было мало, в основном воевали летом, когда в горах тепло.
Я помню, как мы поднимались на перевал Саланг, так там и летом в горах лежал снег и было довольно холодно. Самые бои у перевала шли летом 84-го года. Вспоминается одна дивизионная операция. Мы поднялись по боевой тревоге, бронетехника подвезла нас к горам. Нас выстроили офицеры и сказали, что где-то здесь недалеко должен собраться Исламский комитет, который мы должны уничтожить. Вечером нас где-то высадили, всю ночь мы шли в горы, под утро все выбились из сил, на рассвете ротный дал команду отдыхать. Помню, что мы были на вершине какой-то горы, и поднялись туда, не оставив караула, и все уснули мертвецким сном вместе с ротным. Проснувшись, наш офицер сам перепугался, закричал: «Подъем!» Убедившись, что все бойцы на месте и все в порядке, и устроив нам небольшую взбучку, он успокоился.
Вдруг мы увидели, как по ущелью под нами передвигаются два человека. Ротный дал команду их уничтожить, через несколько секунд в ущелье полетели гранаты. Но душманы успели стать за выступ скалы, и взрывы гранат их не достали. Выскочив из укрытия, душманы побежали прочь, мы начали стрелять по ним очередями, снова кинули несколько гранат, но безрезультатно — они опять укрылись за скалой. Ротный приказал захватить этих душманов живыми. Группа солдат спустилась вниз и без особого труда взяла обоих в плен: убегая, «духи» бросили оружие. Оба кричали, что они пастухи. После короткого допроса с пристрастием их позиция изменилась — теперь они называли себя «пионерами». Так ничего из этих «пионеров» мы толком и не выбили, потом мы сдали их местным властям. Но это было после, а пока, оставив с пленными охранение, мы, в соответствии с полученным по рации приказом, выдвинулись к одной из высот.
До заданной точки мы шли еще день. А когда поднялись на эту высоту, то встретились с занявшими ее раньше нас десантниками, которых было человек тридцать. Мы успели отдохнуть на гребне вершины несколько часов, и поступила команда пройти обратно тем же маршрутом, которым пришли, и выйти оттуда к новой точке. Мне было все равно, а дембеля взбунтовались — снова целый день идти по горам им не хотелось, поступило предложение спуститься и вернуться назад ущельем. Ротный опасался, что в ущелье мы попадем под обстрел с господствующих высот, но его все же удалось переубедить, и мы пошли ущельем, под обстрел, к счастью, не попали. На выходе из ущелья мы увидели в бинокли целое стадо перебитых овец, там было примерно 20–30 голов, скорее всего, их расстреляла какая-то наша часть. Взять мясо, к сожалению, было некогда: нам еще предстояло выйти на дорогу, которая и вела к нашей бронетехнике. Немного не дойдя до дороги, мы увидели два выбитых в скале дота. Все были уставшие, и идти проверять эти доты никто добровольно не хотел. Ротный взял с собой одного парня с РПК и отправился осматривать сооружения. Мы тем временем поднялись на небольшую вершину и километрах в полутора увидели дорогу, по которой в тот момент как раз шел БТР с сидевшими на броне бойцами. Мы принялись кричать, свистеть, но нас не видели, тогда дали очередь перед броней из автомата. БТР остановился и развернул в нашу сторону пулемет. Мы замахали руками, дав понять, что мы свои. Позабыв про ротного и пулеметчика, мы побежали к бэтээру. Вся наша группа в 30 человек вскарабкалась на броню. Оказавшись в расположении, сразу накинулись на воду, за минуту 20 человек осушили 36-литровый армейский бак, отдыхать упали на землю там же, рядом с баком.
Потом, когда кто-то из нашей роты подъехал на броне, мы попросили ребят забрать ротного с пулеметчиком, сказав, что они отстали километрах в двух позади. Скоро еле живой от усталости ротный выгружался с брони и плелся к баку с водой.
— Ваша рота несла боевые потери?
— Ребята погибали, не очень часто, но погибали. Большинство гибло по своей глупости или неопытности. Гибли и в бою, подрывались на минах. Рота все время делилась на боевые группы, действовавшие самостоятельно, поэтому погибших ребят я видел только тогда, когда их привозили в расположение; на моих глазах не погибал никто.
Бывали случаи, когда ребята сами в себя стреляли и специально подрывались. Попал к нам парень после института. Он не выдержал издевательств, написал записку о том, кто во всем виновен, вышел и сам себя взорвал гранатой. Другого молодого парня избили «деды» и выкинули с автоматом в караул, а он вскоре заскочил в палатку и стал долбить по обидчикам из автомата. Говорили, что человек двадцать он убил.
Были самострелы, в основном стреляли себе в ноги. Одного такого самострельщика я знал: он надеялся, что его вернут в Союз, и в карауле прострелил себе ногу. Однако по выходе из госпиталя его вернули обратно в часть.
— Можете вспомнить какие-нибудь нестандартные задачи, которые приходилось выполнять?
— Зимой мы охраняли шедший на Кабул трубопровод. Протяженность нашего охранного участка была примерно 70 километров. Каждую ночь мы курсировали на бронетехнике вдоль трассы, в нескольких десятках метров от которой был проложен трубопровод, доезжая до конца зоны ответственности, где стояли насосные станции с датчиками давления. Проезжали с включенными фарами и останавливались на постах охранения, гарнизон которых был всего несколько человек, и отправлялись обратно. Охранение осуществляли только ночью — днем по дороге ходила наша техника, и душманы опасались к ней подходить.
В основном мы боролись с кражами топлива местными. Нередко ловили их на запряженных парой верблюдов телеге, на которой лежала двухсотлитровая бочка с горючим. Афганцы пробивали трубопровод, набрасывали на него скобу со шлангом, закрепляли всю эту конструкцию на болты, протягивали около 200 метров шланга до спрятанной за барханами повозки с бочкой и маскировали врезку песком. Однако со временем солярка проступала сквозь песок, демаскируя врезку. Обычно на базе нам сообщали, что на отрезке упало давление, и мы отправлялись на поиски повреждения трубопровода. Если обнаруживали прорыв или труба была прострелена из автомата, то докладывали об этом по рации, и на устранение прорыва выезжали специалисты.
Однажды мы стояли у ребят на посту охранения, как вдруг резко упало давление в трубе. Мы не спеша поехали на бэтээре по трассе, пытаясь рассмотреть повреждение. В одном месте мы увидели проступившую сквозь песок солярку, сразу остановились, выключив фары. Нас было всего четверо: водитель, сержант и я с сослуживцем. Обойдя сбоку бархан, мы поймали двух афганцев при двух верблюдах и десятке бочек, часть из которых уже была наполнена. Связав афганцев, мы привязали их верблюдов к бэтээру и, доложив по рации о повреждении трубы, медленно поехали во 2-й батальон. К разбирательству подключился Цурандой, и местные власти принялись вычислять, кто и для чего воровал солярку.
— Какой была экипировка при выходе на боевые?
— Когда уходили на несколько дней, то с собой брали пять «эфок», пять «эргэдэшек» — в рюкзаке, помимо того, две гранаты на ремне, 20 пачек патронов плюс четыре магазина в разгрузке; часто помогали гранатометчикам нести выстрелы к гранатомету, привязывавшиеся на ремень, тащили на себе и резиновые бурдюки с водой. В последнюю очередь нам выдавали сухпаек на трое суток, который уже не вмещался в рюкзак, единственным выходом было выкинуть невмещавшийся хлебец, взять тушенку и входившие в горный паек сгущенку, баночку с салом и вкусный овощной суп. Само собой, еще были фляжка, котелок и ложка. Обязательно было надевать бронежилет, на ноги в летнее время обували берцы, а зимой — сапоги.
— Расположение обст реливали?
— Обстрелы случались, но горы от нас были далековато, и прямое попадание было маловероятным.
— Как принимали молодое пополнение?
— Когда из Союза приходила молодежь, то наши дембели еще на какое-то время задерживались, молодым давали поучаствовать в бою, попасть под обстрел и немного привыкнуть к обстановке, и только после этого отпускали домой дембелей.
— Жили в палатках?
— Да, жили в прорезиненных палатках на взвод в 30–40 человек. Численность роты, кстати, колебалась в пределах 80–90 человек. В палатке стояли две печки-буржуйки, в зимнее время топившиеся привозимым из СССР углем, дров не было.
— Что можете сказать о питьевой воде?
— С водой была проблема — она вся была привозная. Из арыков воду старались не пить: она была зеленая, и в ней плавало столько гадости, что пить эту воду было невозможно. Воду набирали по возможности в горных речках, но бывало так, что по несколько дней мы были без воды, и, чтобы не умирать от жажды, бросали в грязную воду обеззараживающие таблетки. Кидаешь две такие таблетки во фляжку, взбалтываешь, они убивают всю заразу в воде, и можно пить, но так делали редко, лучше попить из речушки, когда ходили по горам.
Проблема с водой была всегда. В части привозная вода была с хлоркой и ужасно соленая. Колодец в расположении было выкопать невозможно — несколько сотен метров пришлось бы копать. Километрах в трех от полка была охраняемая скважина с соленой водой, пробуренная нашими специалистами. Дежурные повара в полку кипятили эту воду с верблюжьей колючкой, которая также немного обеззараживала воду. Офицеры следили за тем, чтобы в наших фляжках была именно кипяченая вода с верблюжьей колючкой. Еды всегда хватало: было много тушенки, на рыбные консервы спустя несколько месяцев многие смотреть не могли.
Вода была настолько плохая, что очень плохо получалось печатать фотографии. Мы много раз пытались сделать фото, но, видимо, из-за высокого содержания в воде хлорки они получались очень невысокого качества, а на сегодняшний день ужасно пожелтели. Фотографироваться по общему правилу не запрещали, да и провезти домой фото можно было без особого труда. И у меня была книжечка с фотографиями, адресами сослуживцев и песнями, но когда я ехал на дембель, она где-то потерялась.