километра полтора до них. Команда: развернуться в цепь и окопаться. У нас был большой недостаток – не у всех были саперные лопатки. Было всего несколько лопаток. Потом мы их добыли на фронте. Чем рыть? Ножами-штыками от СВТ. Тонкий слой земли, а под ним – плитняк. Но окопались быстро. «Приготовить гранаты!» Противотанковых нет. Только РГД. Чем связывать? Ремнями. У нас были узкие ремни с бляхой, снимали с себя и три гранаты связывали. В одной гранате ручку на взвод. Все это заняло минут десять-пятнадцать. А танки там гудят, съезжаются. Тут прилетает наша авиация, она нас и спасла. Так бы эти танки передавили нас. Несколько СБ с Котловского аэродрома. Пробомбили этот лес, зажгли его. Короче говоря, атака танков была сорвана.
У нас первая потеря – Федотов, мой подчиненный, когда связки делал, наколол случайно запал, граната зашипела. Он испугался, вместо того чтобы гранату кинуть, выскочил из своего жалкого окопчика, граната разорвалась рядом с ним и всю задницу ему искорежило. Вот первая потеря вне боя.
Пошли дальше. Дошли к ночи на гороховое поле около Ивановского. Окопаться, ночевать. Мы на второй линии обороны. И вдруг ночью – бегут какие-то люди, по-русски орут! Один в кальсонах, почти все без винтовок. Что с ними делать? Не стрелять же в них, свои. Дошла команда по цепи: не стрелять, но задерживать. Я с своим отделением троих поймал. А как его задержать? Либо по ногам ему ударить винтовкой, или подставить подножку, чтобы упал. «Куда бежишь?» – «Там немцы!» – «Ты их видел?» – «Нет!» – «А где винтовка?» Это оказались ополченцы из какой-то дивизии, их немцы просто рассеяли. Без боя заняли эту Ивановскую. Таким образом, уже к утру мы оказались на передовой – эти пробежали мимо нас. Немцы, мотоциклист – прямо перед нашим отделением. Я не испугался, скорее удивился – живой немец, гад! Пока сообразили, что огонь открыть надо, он уже развернулся и уехал обратно. И не убили его, уехал.
Потом, 10 июля, пришел приказ: занять Ивановское, отбить его у немцев. Это была первая атака нашего батальона. Приехали два танка нас поддержать. Немцы этого не ожидали, мы пошли в атаку и отбили Ивановское. Бой был такой – вплоть до рукопашной. А немцы тогда были какие? Откормленные, в комбинезонах! Дивизия СС, все здоровенные. Конечно, они не ожидали такого – только что ополченцев гнали, а тут такое сопротивление. Ивановское заняли, примерно неделю держали, пока не пришел приказ отступить. Отступали мы только по приказу. Вплоть до Котлов, откуда начали. Потом я стал командиром взвода, а когда меня тяжело ранило, уже исполнял обязанности командира роты. До этого еще раз легко ранило. Один раз в рукопашной немец то ли гранатой, то ли прикладом по голове ударил – не пробил, но все равно, бык такой, двухметрового роста. Я успел нажать на курок, потом матросы с меня стащили второго, который на меня навалился. Алексеевка переходила из рук в руки, из рук в руки. А в бою за Войносолово ранило тяжело. Я остался на территории, контролируемой нашими. Немцы всех раненых достреливали, всех. А так меня вытащили на плащ-палатке на шоссейную дорогу, довезли до Котлов. От Котлов уходили последние дрезины, на дрезинах догнали санитарный поезд, меня перегрузили. Прибыл на Балтийский вокзал в Ленинград. Весь перрон заставлен ранеными. На палках, на ветках раненые. Утром обход – врачи, санитары. Сортируют раненых. Там прямо на Балтийском вокзале был развернут пункт, где раненых оперировали. Мне повезло, что одним из врачей, кто делал обход, была женщина-врач, которая до войны была у нас в казармах врачом, старший лейтенант. Она помнила меня. А у меня все лицо было обожжено, волдырь сплошной, я не видел ничего. Она узнала и говорит: на перевязку! Поэтому, может быть, и выжил.
Ранило меня так. Мы отступили от Алексеевки, планово. Вечером уже. И атака. Обычно немцы вечером в атаки не ходили, солнце уже заходило. Но пошли в атаку. Обстрел комбинированный – минометный, артиллерийский и штурмовка авиацией. И пошли они, строчат из пулемета. Одновременно меня и в руку ранило, и в голову. Снаряд или мина рядом рванула. Бушлат загорелся, я гранаты и патронташ с себя сбрасывать стал. Пока сбрасывал, весь обгорел. Волосы были как на барашке, подпаленные. Брови тоже сгорели. Волдырь был сплошной. И в спину осколки еще попали.
В сорок первом году в июле – августе немцы забрасывали нас листовками с призывами убивать своих командиров и переходить на их сторону. В листовках значилось: «Русский матрос (они знали, что мы матросы)! Хватит воевать, убивайте командиров и комиссаров и переходите к нам. У нас есть пища, у нас будете живы. Иначе через неделю придем в Ленинград и всех вас повесим». Потом включали пластинки, и «Катюшу» играли, гады. Вот такие бодрые немцы были в сорок первом году. Потом по громкоговорителю передавали – у нас таких не было. Листовки мы рвали, как правило. Читать их никто не запрещал, читай сколько влезет. Они забрасывали нас ими, как снег лежали эти листовки на брустверах окопов. Только один матрос убежал к немцам – мой связной.
Потом после госпиталя был на курсах переподготовки офицерского состава КБФ. Это отдельная история, как учили и чему учили. Поэтому я учился в группе комендантов.
Ройтенбурд Лазарь Наумович
(интервью Ю. Трифонова)
Я родился 1 января 1921 года в городе Алчевск Луганской области. Мой отец, Ройтенбурд Наум Иосифович, работал бухгалтером, мать, Феня Марковна, была домохозяйкой. До войны я окончил десять классов, то есть получил полное среднее образование, причем стал обладателем золотого аттестата. Решил продолжить учебу и поступил в Харьковский авиационный институт на факультет «самолетостроение» по специальности «технолог», нас учили подбирать детали для самолетостроения, от мелких деталей до крыла и прочее. Наш вуз был довольно-таки интересным учебным заведением, образование носило полувоенный характер. Мы имели повышенную стипендию, и хотя в целом ХАИ не являлся военно-авиационным училищем, но его в какой-то мере приравнивали к военным заведениям. Например, у нас не переводили студентов, даже успешно сдавших все экзамены, на третий курс, если ты не окончишь аэроклуб, планерную школу или не совершишь несколько прыжков с парашютом. Конечно же, большинство выбирало парашют, это интересно и увлекательно. Я совершил семь прыжков, за что получил знак парашютиста, выполненный в виде семерки.
После окончания двух полных курсов Харьковского авиационного института меня вместе с однокурсниками отправили в июне на практику в Сталинград. Стажировались в заводе «Красный октябрь», где работали в мартеновских цехах и у доменных печей, смотрели за тем, как происходит изготовление деталей для самолетов. Кстати, на этом заводе были закрытые цеха, где производили специальный металл для авиации. 22 июня 1941 года, находясь на одной из смен, мы услышали выступление по радио народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова о том, что началась война с Германией. Тут же вместе с товарищами по институту я написал заявление с просьбой об отправке на фронт. И в этот же день, в воскресенье, на завод пришла телеграмма из Харькова с предписанием всем студентам немедленно возвратиться в институт. По прибытии в ХАИ мы узнали о том, что в срочном порядке создается студенческий батальон, и к нам в класс пришел майор из военкомата, который сказал: «Ребята, я вас не принуждаю, но кто хочет, может записаться в батальон». Все мы написали заявления, у нас было несколько ребят, непригодных к военной службе по состоянию здоровья, но и они написали заявления. Им отказали. К тому времени муж моей сестры, мой зять, оканчивал пятый курс Харьковского государственного университета, и он уже записался в студенческий батальон, а тут я прибываю в эту часть. Лейтенанта упросили, и через день мы с ним уже находились в одном отделении. На следующий день нас уже везли в переполненных вагонах на фронт. Это был ужас какой-то, люди сидели на крышах, и в этой сутолоке я простудился. Стою в строю, лицо красное, старшина мимо идет и спрашивает меня: «Что такое, почему такой красный?» Ответил: «В детстве молока много пил!» Но шутка не сработала, отправили меня в санчасть, здесь обнаружили, что температура моего тела составляет 39 градусов. И меня направили в лазарет Харьковского авиационного института. Через пять дней я выздоровел, пришел в свой вуз и узнал о том, что студенческий батальон проследовал в Чугуев. По моей просьбе позвонили туда, оказалось, что часть уже убыла под Белую Церковь. И почти весь батальон там погиб, в том числе и мой зять. А я остался жив, по предписанию из военкомата попал в Севастопольское военно-морское артиллерийское училище береговой обороны имени Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины. Был зачислен на артиллерийский факультет курсантом первого курса.
В связи с началом войны срок обучения сильно сократили, и мы должны были учиться полтора года. Была еще ускоренная рота, или, как мы ее называли, рота ускоренников, здесь ребята обучались только один год, это были в основном выпускники Николаевского кораблестроительного института. По сути, они были инженерами-курсантами. Но собственно артиллерии нас не учили, а обучали штыковому бою, самообороне без оружия, рассказывали, как правильно рыть окопы, маскировать свои позиции, идти в атаку и обороняться, стрелять из всех видов оружия – пистолета, карабина, автоматов не было, зато в достатке имелись пулеметы «максим» и ручные пулеметы ДП-27.
В наряды по городу нас не отправляли, но мы ходили в караул на подземный командный пункт Черноморского флота, находившийся в Южной бухте, я лично стоял на часах у кабинета начальника штаба флота контр-адмирала Ивана Дмитриевича Елисеева. Но такая служба происходила редко, один или два раза в месяц, не больше. Больше никаких нарядов мы не несли, а все время упорно учились, были марш-броски, причем перед ними каждому курсанту выдавали хорошую соленую селедочку, отдавали приказ вылить воду из фляг, после чего мы бежали из училища на Малахов курган. В шесть утра подъем, а на улице уже 36–38 градусов тепла. Специально выдали зимние теплые тельняшки. После ежедневного марш-броска они промокнут от пота, до утра не высыхают, а матросская роба высыхает, поставишь штаны, и утром они стоят, уже высохшие, но просоленные от пота. Утром натягиваешь на тело влажную тельняшку, сверху сухую робу и вперед бегом. Вот так нас учили. Хорошо обучали, мичманы в училище были прекрасно подготовленными специалистами и сумели в короткое время сделать из нас неплохих бойцов.