Затем враг применил против соседней роты грязную хитрость. Немцы собрали из ближних деревень женщин, стариков и детей, погнали их впереди своей наступающей цепи на позиции наших соседей, я видел, как майор Сабуров кричал в рупор, который мы называли «матюгальник», мирным жителям, чтобы они убегали. Тем удалось попрятаться в какие-то овраги, а наши курсанты ударили по врагу.
Но больше всего в ходе боев перепало роте ускоренников, они очень хорошо дрались, ведь оказались на направлении главного удара немцев, и когда у них дело пошло к прорыву, то они отходили не назад, а на фланг нашей роты, и мы перевязывали ребят и относили их до санчасти. Они вели даже тогда, когда у нас немцы затихли. Когда ускоренники отошли, то мы раненых всех вынесли, а вот убитые остались, их очень много полегло, и похоронили ребят местные жители уже после ухода немцев.
И тут враг наконец-то нашел слабое место нашей обороны. Справа от нас стояли пограничники и какой-то учебный отряд, а вот слева до моря вообще никого не было, стоял только один наш курсантский взвод в качестве дозора и два взвода в резерве. И все. Наш сводный курсантский батальон выдержал удар врага, а вот пограничники и учебный отряд дрогнули и отошли, а слева немцы прорвались до самой Николаевки. Оставаться на месте не имело смысла, создавалась угроза окружения, и по приказу командования Черноморским флотом в ночь на 4 ноября 1941 года мы начали отходить. Всего мы похоронили более ста товарищей, в нашей роте потери составили 11 курсантов убитыми.
Закрепились на Мекензиевых горах, там еще до начала обороны севастопольцы вырыли окопы и все подготовили для долговременной обороны. Все, что осталось от нашего батальона, свели в три роты, из 1111 курсантов на передовой находилось около пятисот человек. Раненые были увезены, убитые похоронены. И тут училище получил приказ наркома Военно-морского флота СССР Николая Герасимовича Кузнецова убыть в г. Ленкорань. Из состава трех рот был в срочном порядке создан курсантский взвод погрузки и упаковки, человек сорок сняли с позиций, все преподаватели и командование также получили приказ об эвакуации. С собой они забрали всю материальную часть, в том числе минометную и артиллерийскую батареи. Встал вопрос о том, что же делать с нами. Приехали крепкие дяди из 25-й стрелковой Чапаевской дивизии, первое время они говорили, что их за пацанами прислали, но когда увидели наш молодцеватый строй, тут же между собой переругались, каждый хотел курсантов к себе в часть забрать. И тогда комдив генерал-майор Коломиец Трофим Калинович приказал направить нас на усиление 105-го отдельного саперного батальона, понесшего большие потери в боях. Нас всех скопом туда направили, меня назначили командиром отделения, ведь раньше у нас командирами отделений были ребята со второго курса, а их досрочно выпустили младшими лейтенантами. И уже из своих первокурсников назначали командиров отделений. Прибыли мы в долину Кара-Коба, где на сопке, нависающей над долиной, были расположены наши позиции. И здесь мы снова начали нести потери, преимущественно от минометного огня, потому что близких огневых контактов с противником не происходило. Только я укрепил оборону своего отделения, как на передовую прибыли кадровики и начали отбирать претендентов на курсы младших лейтенантов на мысе Фиолент. Я не просился, ничего не говорил, но командир пришел за мной лично в окопы и сказал, что из нашего взвода меня забирают. Куда, что, я не хочу, но мне ответ был один: «Заткнись, парень!» И нас на Фиолент отправили. Здесь первым делом я сбрил усы и бороду, так как с момента первого боя ни разу не брился, а у меня еще с юных лет здорово растет борода.
Привели себя в порядок и проучились ровно шесть дней. И числа 5 декабря, как я хорошо помню, приехал к нам генерал-майор Иван Ефимович Петров и говорит: «Ребята, немцы вплотную вышли к Севастополю. Дело не до учебы». Нам присвоили звание младших лейтенантов, выдали кирзовые сапоги, форму, только брюк не было, я черные флотские брюки запихал в новенькие сапоги. И попал в 1-й стрелковый батальон 1163-го стрелкового полка 345-й дагестанской стрелковой дивизии. Стал командиром взвода, только хотел его принимать, как тут пришел старший лейтенант Сережа Хомутецкий, начальник штаба батальона, и забрал меня к себе. Так что с 1 января 1942 года стал помощником начальника штаба, наш комбат, капитан Касым Мухамедьяров, когда я попробовал отпроситься обратно во взвод, сказал мне, что у него взводами сержанты командуют, а офицер должен быть в штабе.
Мы начали готовить батальон к наступлению, я, что мог, помогал, у меня уже был кое-какой боевой опыт. За несколько дней до нашей атаки я познакомился с Александром Хамаданом, талантливым корреспондентом. Хотя немножко громко сказано, что познакомился, он тогда был известнейшим репортером, а я салажонком, младшим лейтенантом. Хамадан пришел к нам ночью, когда мы отрабатывали захват пленного. Дело в том, что в батальоне подготовили семь разведчиков. Сам я никогда в жизни не брал пленных, но некоторые уроки передал мне офицер на курсах, который брал двух пленных. И я его опыт отрабатывал с ребятами. Хамадан посмотрел на нашу работу, усмехнулся, пожал нам руки и сказал: «Желаю вам взять много пленных». После чего ушел. Вот такое состоялось короткое знакомство.
Рано утром 27 февраля 1942 года мы начали наступление, в ходе которого мощной атакой прорвали оборону противника и к полудню продвинулись более чем на два километра. Особенно успешно действовала рота Семена Шварца. Этот молодой лейтенант-танкист начал воевать с первых дней войны, участвовал в знаменитом контрударе 9-го механизированного корпуса, которым командовал генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский, под Луцком, после чего был ранен и лежал в госпитале в Елабуге. Из-за отсутствия танков Шварца назначили командиром стрелковой роты. Окружив в ходе наступления немецкий дзот, бойцы роты Семена забросали вражеское укрепление гранатами. Когда рухнула входная дверь, Семен первым ворвался в дзот, но уцелевший фашист взорвал гранату, и Шварц погиб. Потом я был в этом дзоте, у входа лежало пять или шесть наших убитых. У фашистов тоже имелись свои герои, иначе они бы никогда не дошли до Сталинграда. А Шварц мне как раз перед боем рассказывал о том, как он лежал в Елабуге в госпитале, это Татарская ССР. К ним в палату приходила Марина Цветаева, которая читала раненым свои стихи.
К большому сожалению, наши соседи слева и справа в том бою успеха почти не имели. Ни 3-й батальон нашего полка слева, ни 79-я морская стрелковая бригада справа прорвать оборону противника не смогли. Ребята отважно бились, но враг сильно укрепился. Поэтому, когда мы выдвинулись слишком далеко, немцы сомкнули вокруг нас клещи и устроили небольшой «мешочек». Потери были очень и очень большими. Потеряли половину рядового состава и две трети офицеров, а командиров взводов, так тех полегло 95 %. Сталинский устав, он знаете, какой был? Наступает рота, первый взвод, впереди идет командир взвода, за ним командиры отделений, и только дальше цепь бойцов. Взводный кричит: «За мной! Вперед!» Он бежит, несколько командиров отделений следом, а бойцы перекуривают. Так что в результате командиры погибали. Если во второй раз в атаку идет командир взвода – это счастливчик. Ему крупно повезло.
Я был ранен первый раз 28 февраля 1942 года. Бежал мимо окопа, и немец с пяти метров выстрелил в меня. Я его прикладом ударил, он упал, не знаю, погиб или нет, но факт тот, что завалился. И вдруг раз, я сильную боль почувствовал, мне стало страшно. Но эвакуироваться в госпиталь сразу же я не смог, ведь несколько дней наш батальон бился в окружении, пришлось весьма и весьма тяжело.
Затем к нам каким-то чудом пробрался совсем еще молоденький пацан, сержант-связист от командира полка майора Мажулы. Он передал нам приказ выбираться всеми путями из окружения. Мы пошли на прорыв двумя группами. И соседняя с нами группа напоролась на румынский батальон, в результате почти вся погибла, ее возглавлял командир пулеметной роты Коля Музыкин. Геройский парень, солдаты называли его «Чапай», потому что он носил красивый чуб и был похож на легендарного героя Гражданской войны. Перед началом наступления Коля свои пулеметные взводы раздал в три стрелковые роты, каждой по взводу. Так что он очень хотел возглавить отряд прорыва, но в итоге попал в немецкий плен. Мы с Музыкиным встретились в Дербенте в 1989 году на встрече с ветеранами дивизии, и он мне несколько часов рассказывал об ужасах немецкого плена и своей послевоенной судьбе.
После удачного для нашей группы прорыва я решил по дурости остаться в строю, но меня одним из первых на передовой встретил врач, молодой такой парень, он мне так сказал по поводу желания быть на передовой: «Да ты что, спятил? Без руки хочешь остаться? Немедленно в госпиталь!» В итоге меня и еще нескольких раненых отвезли в корпусы Черноморского высшего военно-морского училища, где располагался госпиталь. Все палаты были битком набиты ранеными после тяжелейших боев по прорыву блокады Севастополя. Пролежал дня два, и тут заходит врач, как оказалось, начальник хирургического отделения. У них в операционной закончился наркоз, поэтому он спросил нас: «Ни обезболивающих, ни наркоза нет. Кто будет терпеть, того стану оперировать». Я тут же попросился на стол, а он меня осмотрел и в ответ говорит: «Тебя, хочешь не хочешь, все равно буду резать, иначе правую руку надо ампутировать». Оказалось, что у меня пулей раздробило все, появилось семь трещин, к счастью, кости не разошлись.
Температура сорок, сам идти не могу, тогда подошла медсестра и взяла меня, просит положить руку ей на шею, а я не могу, стесняюсь, все-таки девушка. Та заметила мое замешательство и сказала: «Клади руку мне на шею! Чего ты боишься!» Вынесла меня из палаты и сразу на операционный стол положила. Дали два стакана крепленого вина, вот и весь наркоз, привязали руки и ноги к операционному столу и начали делать операцию. От боли я прокусил губу, след до сих пор остался. Рядом лежали другие раненые, те матерились, но я все время молчал. Наложили шину из алюминия, как лодочку, а потом гипс. И косынку через шею для фиксации натянули. Всего операция продлилась минут двадцать, температура у меня снова поднялась, а медсестра, которая помогла мне добраться до койки, сказала соседям: «Он ни разу не закричал!» Там же в госпитале лежали и другие офицеры из нашего полка, в том числе майор Мажула и мой начштаба Сережа Хомутецкий. Многие из них впоследствии погибли, обороняя Севастополь.