— Мишель! — рявкнул Маэстро Корвин. — Что ты там изображаешь? Танец лебедей?
Я вздрогнула. Все взгляды снова обратились ко мне. Я попыталась исправить стойку, расставив ноги пошире и подняв меч выше. Получилось что-то среднее между чучелом на огороде и пугалом в музее восковых фигур.
Снаряжение натирало нещадно. Кожаные наручи были слишком жёсткими и царапали запястья. Дышать было тяжело — не только от волнения, но и от тугих бинтов под рубашкой, которые давили на рёбра при каждом вдохе. Бинты под рубашкой создавали ощущение, что меня сдавили в тисках. Волосы под шапкой зудели и липли от пота так, что хотелось сорвать с головы всё и дать коже головы подышать.
И тут — кульминация моего позора — я наступила себе на ногу. Да, именно так. Сама себе. На свою собственную ногу. Как такое вообще возможно? Не спрашивайте. Возможно, в какой-то момент мой мозг решил, что мои ноги — это две отдельные сущности, которые должны конкурировать за право находиться на земле. А возможно, просто координация окончательно покинула меня, гордо воскликнув: «Мне стыдно быть частью этого балагана!»
Меч, не выдержав такого циркового номера, со звоном выпал из рук. Упал на землю, предательски громко, подняв облачко пыли. Звук разнёсся по плацу, как погребальный колокол по моей репутации.
И все головы, которые до этого были заняты своими тренировками, собственными упражнениями и мыслями о завтраке, разом повернулись ко мне. И — как по команде невидимого дирижёра — раздался смех. Густой, колючий, наполненный снисхождением и плохо скрываемой насмешкой. Как если бы римский сенат увидел, как их величественный император надел розовые панталоны и начал танцевать канкан.
— Ой-ой-ой, — протянул кто-то из задних рядов. — Мишель сегодня особенно грациозен.
— Береги ноги, нежинка, — прошипел голос справа от меня. Я обернулась и увидела усмехающееся лицо Гарета, рыжего парня с веснушками и злорадным блеском в глазах. — А то синяки будут видны сквозь стыд.
Ещё несколько оруженосцев подхватили смех. Кто-то свистнул. Кто-то изобразил реверанс. Лукас, стоявший неподалёку, покачал головой с видом человека, которому жаль тратить время на такое зрелище.
Я не знала, кто именно сказал про нежинку, и, наверное, это было к лучшему. Потому что если бы узнала, могла бы попытаться что-то сделать в ответ. Правда, убить у меня бы не получилось. Максимум — поцарапать. Или случайно уронить на обидчика тяжёлый шлем. Или попытаться съязвить в ответ и окончательно выдать себя голосом, который становился выше при волнении.
Маэстро Корвин — огромный мужчина с руками, как дубовые корни, и голосом, от которого дрожали лавки у стены — посмотрел на меня так, будто хотел предложить мне пересдать жизнь заново, но с самого начала и более внимательно. Он не кричал. Он даже не ругался, хотя я видела, как у него дёргался левый глаз — верный признак внутренней борьбы между профессиональным долгом и желанием послать все к чертям.
Он просто закатил глаза. Медленно. Величественно. Театрально. Так, как закатывают глаза только люди, которые были свидетелями всех возможных катастроф человечества — от всемирного потопа до вот этой трагикомической сцены с падающим оруженосцем, который умудрился подставить подножку самому себе.
— Поднимай, — сказал он устало. — И попробуй не убить себя в процессе.
Снорри, как всегда, не подвёл и не упустил возможность прокомментировать происходящее. Его голос, насыщенный едкой иронией, донёсся откуда-то снизу, как совесть, принявшая форму пушистого шарика на коротких лапках.
— Ну, хоть не укусила себя за меч. Можно считать это прогрессом, — философски заметил он. — Хотя день ещё только начался.
Я зажмурилась. Не для того, чтобы не видеть реакцию остальных оруженосцев. А чтобы не видеть себя. Потому что в этот момент я больше всего на свете хотела исчезнуть. Раствориться в утреннем воздухе. Стать тенью. Или хотя бы грязным носком в углу казармы — главное, чтобы никто, ни один человек в этом проклятом замке, не вспомнил, что я существую.
Но, к великому сожалению, я не исчезла. Я стояла. Сгорбленная от стыда, красная как варёный рак, вся в пыли и поту, с мечом, валяющимся у ног, и с лицом, пылающим от позора. А впереди была ещё вся тренировка. Целых два часа упражнений, ошибок, насмешек и унижений.
И, возможно, в конце ещё и разбор полётов. Или, если совсем повезёт, быстрая смерть от разрыва сердца. Почётная. Без дополнительных вопросов о том, почему оруженосец принца Арно вдруг разучился ходить по земле, не спотыкаясь о собственные конечности.
А жалости в глазах Маэстро Корвина я точно не переживу. В его взгляде было всё: разочарование, неверие в то, что он видит, и даже крупица сочувствия к тому, кто так нелепо позорится перед товарищами.
Жалости я не выдержу. Лучше пусть снова наступлю себе на ногу — по крайней мере, это будет честно.
— Все по местам! — рявкнул Маэстро Корвин. — Следующее упражнение. И Мишель — попробуй держать меч так, будто он не кусается!
Я подняла меч, стараясь не смотреть в глаза окружающим. День только начинался, а я уже чувствовала себя полностью разбитой.
Но что-то внутри, какая-то маленькая, упрямая часть меня, прошептала: «Не сдавайся. Даже если ты выглядишь как полный идиот — не сдавайся.»
Я сжала зубы, крепче взялась за рукоять меча и приготовилась к следующему раунду унижений.
Глава 4
Если бы существовала профессия «подслушиватель дворцовых тайн», я бы стала лучшим специалистом в королевстве. Не потому, что у меня особый талант к шпионажу — просто когда твоя жизнь висит на волоске тоньше паутины, а любое неосторожное слово может превратить тебя в украшение виселицы, поневоле развиваешь слух до уровня летучей мыши.
Прошло три дня с тех пор, как я превратилась из Татьяны-парикмахера в Мишеля-недоразумение. Три дня, полных мелких катастроф, нервных срывов и постоянного ощущения, что я актриса в спектакле, где забыла все реплики, а суфлёр умер от смеха. Снорри неустанно поправлял мою походку («Ты идёшь, как девчонка на свидании с королём»), осанку («Плечи шире, но не забывай про бинты — а то вываливается то, чего у парня быть не должно!») и вообще всё моё существование. А принц… принц смотрел. Часто. Пристально. С таким выражением лица, будто пытался решить сложную математическую задачу, где неизвестным была я.
Бинты под рубашкой натирали кожу, как напоминание о том, что я живу двойной ложью: не только притворяюсь парнем, но ещё и не та девушка, которой должна быть. Каждое утро я вставала с мыслью, что сегодня точно провалюсь. Каждый вечер ложилась с удивлением, что ещё дышу.
Но сегодня утром судьба решила проверить мои нервы на прочность с особым садизмом. Всё началось с того, что я проснулась в холодном поту от кошмаров, где король в маске палача гонялся за мной по бесконечным коридорам замка. Снорри уже не спал — сидел у окна и задумчиво смотрел на рассвет.
— Опять кошмары? — спросил он, не поворачивая головы.
— А ты откуда знаешь?
— Потому что ты всю ночь мычала во сне, как корова, которую ведут на бойню. И ещё потому, что у тебя такое лицо, будто ты увидела собственную могилу.
Вот за это я и любила Снорри — за деликатность уровня кувалды по черепу. Но он был прав. Кошмары становились всё отчётливее, а чувство опасности росло с каждым днём.
Я встала, кое-как привела себя в порядок и отправилась к кухне — стащить хотя бы корку хлеба. Аппетит у меня был волчий, видимо, от постоянного стресса, а официальная еда полагалась только во время общих трапез, когда все оруженосцы собирались в большом зале и пожирали друг друга взглядами поверх тарелок с похлёбкой.
Я крадучись пробиралась по коридору, стараясь не наступать на скрипучие камни, когда услышала голоса из-за приоткрытой двери кабинета. Остановилась, как вкопанная. Не из любопытства — из инстинкта самосохранения. Потому что один из голосов принадлежал магистру допросов Гервасию де Морк — человеку, чьё имя произносили шёпотом, а внешность описывали только в кошмарах.
Говорили, Гервасий был тощий, как скелет в сушильном шкафу, с глазами цвета старой крови и руками, которые, казалось, были созданы специально для того, чтобы выкручивать правду из самых упрямых губ. Он служил королю верой и правдой уже тридцать лет и за это время ни разу не ошибся в подозрениях. Если Гервасий считал кого-то виновным, тот оказывался виновным. А если не был — становился им в процессе допроса.
— Слухи множатся, как крысы в амбаре, ваше величество, — его голос был похож на шелест сухих листьев по могильным плитам. — Наследница Ленуаров. Живая. Скрывается где-то в наших землях.
Моё сердце споткнулось, как человек на скользких ступенях, а потом рванулось галопом, словно решив устроить собственные скачки прямо в грудной клетке. Наследница Ленуаров. Это же про настоящую Мэйрин — ту девушку, в чьё тело я каким-то образом попала. Ту, которая была здесь до меня и которая теперь… где? Что случилось с её душой, когда моя заняла её место?
— Гервасий, — отвечал король голосом, холодным, как лёд в январе, — ты слишком доверяешь сплетням кухарок и конюхов.
— Не только их, сире. Есть свидетель. Торговец из приграничного города клянётся, что видел девицу с глазами цвета Ленуарского изумруда и волосами, что горят огнём заката. Точь-в-точь как у покойной герцогини.
Я прижалась к стене так плотно, что могла бы стать её частью. Глаза цвета изумруда? Волосы цвета заката? А какие у меня теперь? Мэйрин пряталась под видом парня, но кто-то мог её видеть без маскировки? Или это были слухи о ком-то другом?
— Торговцы видят то, за что им платят, — проворчал король, но в его голосе я услышала нотку беспокойства. — Но если она действительно жива…
— Приказы, ваше величество?
Наступила пауза. Тишина, которая звенела в ушах, как колокольный звон на похоронах моих надежд на спокойную жизнь.
— Найти. И уничтожить. Род Ленуаров должен прерваться окончательно. Никаких свидетелей. Никаких наследников. Никаких угроз моему трону.