Достойный поступок, надо отдать должное новому герцогу.
– А что стало теперь с лордом-про… с милордом Сомерсетом?
– Сейчас он в Тауэре, пока не будет принято решение о его будущем. Мой отец Нортумберленд и другие лорды не желают ему смерти. Они только стремятся к переменам…
– К переменам? К каким переменам? Его лицо озарилось.
– Они хотят предать больше власти туда, где ей положено быть, в руки короля. Его Величество уже готов к этому, как вам предстоит убедиться. – Его улыбка стала еще шире. – Ибо вас тоже ждут перемены, миледи. Новый герцог считает, что Его Величество может больше времени уделять своим сестрам – меня прислали просить вас явиться ко двору.
И мы прибыли ко двору незадолго до Рождества. Всю дорогу я мечтала о нашей встрече и молилась о ней. Я не видела Эдуарда с той самой ночи в Энфилде, когда нас собрали вместе, чтобы сообщить о смерти короля – нашего отца. Почти три года! Как сильно он мог измениться за это время!
И он увидит, что я тоже изменилась. Это будет мое первое появление при дворе после всех слухов о моем бесчестье и, о Господи, о моей беременности. Но время, по крайней мере, показало, какая это была грязная ложь! Но тем не менее я должна была воспользоваться этим случаем, чтобы заставить забыть все те мерзости, что обо мне говорили. Всю дорогу до Уайтхолла я планировала, что надену, как буду себя вести, что говорить.
Мы приехали поздно, измученные дорогой и промокшие под ноябрьским дождем со снегом, продрогшие до костей. Но, несмотря ни на что, еще до рассвета я была на ногах и уже начала волноваться.
Когда пришел приказ выступать и мы покинули свои покои, я была сама не своя от волнения. Как он примет меня после трех лет на троне? И что подумает о новой Елизавете, скромной, просто одетой девушке?
Ибо вместо моих любимых головных уборов, опоясанных двумя или тремя рядами золота и драгоценных камней, голову мою украшали лишь мои собственные волосы, убранные со лба и водопадом падавшие на спину. В ушах не было серег, а на пальцах – колец, нитка жемчуга больше не обвивала мою талию, и ожерелья не украшали шею. Я не пользовалась духами, аромат которых мог навеять мужчинам похотливые мысли. Мой наряд был целиком сшит из одной ткани – жемчужно-серого бархата, строгого, я бы сказала, пуританского, покроя, с вырезом почти под самое горло. Из-за этого казалось, что моя светлая кожа сияет, как фарфор, как сама чистота.
Однако моя бледность не была искусственной, ведь я все еще страдала. Медленно скользя через ряды вооруженных людей перед залом приемов, я чувствовала на себе взгляд тысяч глаз. В самом зале толпа была еще гуще, и я на мгновение замешкалась: где же тут мой брат? Я не видела даже балдахина, под которым он должен был сидеть.
– Дорогу! Дорогу ее высочеству, сестре короля. Дорогу!
Придворные кавалеры пришли мне на помощь и расчистили путь. Толпа растаяла. В конце комнаты я увидала лордов и леди, одетых в яркие, блестящие шелка и атлас – это было как красочная вспышка.
Все стало другим. Мода при дворе изменилась: я таких нарядов и не видывала. Волосы у женщин были завиты мелкими кудрями или свисали на спину, забранные в сетки из золотых нитей, украшенные жемчугами и опалами. Пара, что стояла рядом с троном, была особенно великолепна: дама в наряде, переливавшемся всеми цветами радуги, с плоеным воротником из прозрачной, как дымка, вуали, а рядом кавалер, сиявший, как солнечный луч после дождя, в парче, затканной золотом и серебром.
Господи, помоги мне! Мне хотелось провалиться сквозь землю. Как я ошиблась в оценке своей внешности! Я буду выглядеть не как скромная принцесса, а как деревенская девчонка, простолюдинка! Все будут меня презирать, и мой брат больше всех! Во мне закипали слезы бессильной ярости, но ничего не поделаешь – надо было идти дальше.
Я взглянула на трон и уже не отрывалась от него, пока шла вперед. Человек, что сидит на нем, должен быть моим братом. И все же… И все же? Я остановилась, как предписывал этикет, далеко от высокого помоста и, опустив голову, преклонила колени.
– Приблизься, мы тебе разрешаем, – услышала я его голос.
Я поднялась и, подойдя ближе, снова опустилась на колени.
Неужели это. Эдуард? Высокий мальчик, почти юноша, спускавшийся по ступенькам, чтобы поднять меня с колен и заключить в свои объятия? Его ноги в шелковых чулках, похоже, стали в два раза длиннее с тех пор, как мы виделись в последний раз. И неужели этот одетый в скромный черный костюм человек, больше похожий на писаря или дворецкого, и есть король?
Но ни с чем нельзя было спутать радость, светившуюся в его глазах.
– Сестрица! Как я рад! Как давно я мечтал об этой минуте! – Затем, повернувшись к придворным, он повелительно произнес:
– Приветствуйте принцессу, мою сестру. Мою милую сестрицу Умеренность, как я бы ее назвал, чей наряд и манеры служат примером для всех нас.
Он провел со мной весь день, а государство тем временем оставалось под присмотром Дадли, теперь именовавшегося Нортемберлендом, но в остальном оставшемся в точности таким, каким я его помнила: высоким, плотным, краснолицым, с глазами, как горящие уголья, – горячими, обшаривающими все вокруг. Среди такого множества народа мне постоянно приходилось отвечать на приветствия то одних, то других: лордов-советников моего отца, которые теперь служили моему брату, придворных дам, ранее входивших в свиту Екатерины, а теперь оставшихся не у дел до тех пор, пока король не женится. Среди толпы я заметила моего инквизитора – сэра Роберта Тиррита, но по взаимному согласию мы держались в стороне друг от друга. И все это время я молилась о том, чтобы остаться с братом наедине.
Однако я не забывала, что он – король. Когда пришел приказ удалиться, я задержалась на пороге его опочивальни и не вошла и не села до тех пор, пока он сам не позвал. Слуги суетились вокруг со свечами, засахаренными фруктами, вином и прочими радостями жизни, пока он не отпустил их и не приказал оставить нас одних. Теперь мы снова могли быть братом и сестрой и я могла ему рассказать, что у меня на сердце.
Выражение его лица изменилось, очевидно, ему тоже хотелось многим со мной поделиться.
– Елизавета, – начал он.
Я подалась вперед, готовая внимательно слушать.
– Скажите, мадам, каково, по-вашему, сегодня в Англии положение нашей веры?
Нашей веры?
Эдуард, братик мой, я хотела услышать, каково пришлось тебе, как ты пережил этот переход власти от одного герцога к другому, было ли тебе страшно во время того безумного полночного бегства, к которому тебя вынудил лорд-протектор?
– Сэр, живя затворницей в Хэтфилде, я не могла ничего узнать о положении нашей веры. Он кивнул.
– А мне от этого никуда не деться. Мой дядя, бывший лорд-протектор, – О, как холодно он о нем, говорит! – взбаламутил людей, навязывая им новые обряды. Его называли «антихристом», кое-где были даже беспорядки…
– Новые обряды? Разве мы не можем отправлять наши обряды так, как завещал нам отец? Его глаза сверкнули:
– Ни в коем случае! Нужны реформы! Но они должны пройти повсюду и опираться на силу. Всякое сопротивление будет подавляться.
Что тут можно было сказать? Я не находила слов. Но, как все ослепленные собственными суждениями, он принял мое молчание за согласие.
– Я вижу, Елизавета, что в этом вопросе ты со мною заодно. Я понял это по-твоему наряду и скромным манерам. Чистота – вот чего требует от нас наша вера, и эта чистота у тебя в душе.
В моей душе? Знал бы он, как она была запятнана грехом! Я покраснела, что он, без сомнения, принял за верный признак невинности.
– Теперь я вижу, что все слухи о бесчестье, на которое тебя склонил брат бывшего лорда-протектора, мой покойный дядя лорд Садли, – вздор.
Как спокойно он говорит «бывший тот-то», «покойный тот-то». Куда подевался тот Эдуард, которого я знала, – счастливый, улыбчивый мальчик?
Он помолчал немного, глядя на огонь, а затем продолжил свою речь:
– Я слыхал, что нашу кузину Джейн отличает та же добродетельность, та же чистота. Ее рвение в вере может служить образцом для всех приверженцев новой религии – новой волны верных протестантов, которые разгромят и уничтожат последние следы гнусного папизма!
Я не могла говорить.
Он обратил ко мне белые от исступленной веры глаза:
– Как, по-твоему, Елизавета, могу я на ней жениться?
Жениться на Джейн Грей? Я думала, этот план умер вместе с милордом. Его слова застали меня врасплох. Я с трудом обрела дар речи.
– Она вам нравится?
– Нравится?
Похоже, эта мысль ему и в голову не приходила.
– В ее пользу говорит очень многое. В ее жилах течет королевская кровь, кровь нашей династии. Покойный протектор из-за своей недальновидности упустил Марию, королеву Шотландскую, которая была обещана мне в жены. Ее послали во Францию, чтобы заключить союз с нашими католическими врагами. И в отличие от нее Джейн одной с нами веры, истинной веры. И этой вере угрожает опасность!
– Что, здесь, в Англии?
Он выпрямился и в ярости забарабанил по гнутой дубовой ручке тяжелого кресла.
– Да, здесь, в Англии, при нашем дворе!
– От кого же исходит угроза? Но, задав вопрос, я уже знала ответ.
– От мадам Марии. Тебе это известно?
– Прошу вас, расскажите, сэр.
– Наша сестрица Мария – первая леди королевства, пока я не женюсь. Хороший же пример подает она всем нашим людям. – Его лицо горело гневом. – Во всех ее владениях служба идет по католическому обряду, она дает приют священникам и укрывает тех, кто отказывается присутствовать на богослужениях по новому обряду, она изо всех сил подстрекает к расколу и неповиновению. Милорды из совета приказали ей явиться и ответить на эти обвинения. Мы встречаемся с ней завтра. И я вырву эту ересь с корнем во имя Божия силой его десницы! – Он повернулся ко мне и на мгновение снова превратился в мальчика. – Ты там будешь, Елизавета? Я хочу, чтобы ты пришла.
Всю ту ночь я проплакала в подушку, не находя утешения. Что же произошло? Кто превратил ласкового ребенка в этого фанатика, разговаривающего трескучими фразами? Он был игрушкой в руках Сомерсета, может, это и есть воспитание черного лорда? Или одинокий, способный мальчик, лишенный материнской любви, просто находил утешение в суровой дисциплине веры? Я не знала. Но теперь мне были известны его мысли. И я ясно видела, что, передав власть в руки Эдуарда, лорд Нортемберленд откупорил бутылку, таящую в себе страшную силу.