Немного угрожающе, с полным ртом, Эрл пробурчал что-то вроде:
– Просто такого никогда не будет.
Мы съели еще немного. Ритм-энд-блюзник счастливо пел, как девушка его «пьянила». Тхуэнь, кажется, пытался подпевать за шаткой стеклянной стойкой.
Почему-то я не мог «слезть» с киношкольной темы:
– А я, наверное, все-таки подам. Так что, наверное, придется сделать еще несколько фильмов.
Эрл сосредоточенно жевал.
– Не знаю, поможешь ли.
Эрл не смотрел в мою сторону. Помолчав, ответил, чуть печально:
– Я не могу больше этим заниматься.
И тут какой-то очень злой и/или глупый космический пришелец захватил мой мозг и заставил меня выдать нечто невероятно отвратное:
– А Рейчел бы, наверное, это понравилось, – услышал я свой голос, – если бы мы снова работали вместе.
Эрл с минуту глядел на меня.
– Ты ни хрена не понимаешь, чувак, – наконец пробурчал он, одновременно резко и грустно. – Не хочу наезжать на тебя за это. Я и не наезжаю, просто говорю. Это первое… горе в твоей жизни. Но не надо так на него реагировать и принимать всякие серьезные дурацкие решения, основываясь на нем. Я просто хочу сказать: люди умирают. Другие страдают всякой дурацкой фигней. Меня окружают члены семьи, страдающие дурацкой фигней. Я привык думать, что должен сделать им в ответ какую-нибудь хрень. И я все еще хочу ее сделать! Но, блин, надо жить своей собственной жизнью. Думать сначала о собственном дерьме, а уж потом делать что-то для других.
Я сидел тихо – для Эрла это была небывалая вспышка. В смысле: небывалая, потому что очень личная. А может, дело не в этом. Не знаю. Так или иначе, я молчал, и в итоге он заговорил снова.
– Я не хочу оставлять маму, – продолжал он тем же тоном, что и раньше. – Не в этом доме. Чтобы она там пила с утра до ночи, не вылезая из Сети и прочего дерьма. Я не хочу оставлять там Деррика и Девина, хоть они и пара козлов. Они тупые, как я не знаю что, чувак. Я смотрю по сторонам и, блин, не нахожу такой отстойной семейки, как моя. И никто, блин, не живет в таком дерьме, как наша халупа.
– Но я должен думать о своем собственном дерьме! – настаивал Эрл. Думаю, он говорил это больше себе, чем мне: отчасти убеждая себя, отчасти уговаривая. – Им нужно разобраться с кое-каким дерьмом, прежде чем я смогу им помочь. Я люблю маму, но некоторые ее проблемы я за нее не решу. Я люблю своих братьев, но им нужно понять, какого дерьма от жизни им надо, прежде чем я смогу помочь им. Иначе они просто утянут меня на дно вместе с собой.
Я мог месяцами не вспоминать, что у Эрла вообще-то есть мать. А когда слышал о ней, меня это жутко раздражало. Я даже толком не представлял себе, как она выглядит: какая-то невысокая, расплывающаяся в тумане женщина с большими глазами и странной заторможенной улыбкой, не слезающей с лица.
Однако Эрл, казалось, повеселел, высказав все это. Вдруг он переключился на меня, словно уже успел забыть, что я тут.
– Ровно то же самое можно сказать про тебя и Рейчел, кроме того, что она умерла, так что теперь уж точно не имеет никакого значения, что ты для нее сделаешь. Ты должен делать то, что хорошо тебе самому. Ты должен получить образование, сынок! Поступить в колледж, выучиться, найти работу. Мы больше не можем этим заниматься.
Это было одновременно захватывающе и угнетающе. Но, по крайней мере, Эрл пришел в хорошее расположение духа.
– Эти чертовы вьетнамцы додумались кинуть в суп даже это дерьмо, – воскликнул он. – Ты только глянь на эту гадость! Да это же чья-то мошонка!
Без предупреждения настроение моего друга сменилось Похабным. Я не чувствовал в себе сил подыгрывать ему, но сделал все, что мог.
– Это мошонка? Разве не жопа?
– Вот этот сморщенный кусок дерьма? Мошонка. Я так думаю. Позырь в меню.
– А это че за хрень с бахромой?
– Вот это, возможно, как раз таки жопа. Ты заказал побольше? Большую отыметую жопу, мошонку, э-э, жаренный в масле ослиный член и… э… возможно, тебе еще дали волосатые, как жопа, козьи сиськи – вон, смотри, плавают.
– Да, вот эта большая фигня.
– Козьи сиськи богаты антиоксидантами.
– А я вот ищу ослиный член. И не вижу никакого ослиного члена.
– По ходу, тебе его не засунули.
– Это возмутительно! Ни единого ослиного члена в супе! Я просто в ярости.
– А у меня явно есть пара кусочков настоящего, нежно обжаренного в масле ослиного членика.
Я уже выгорел и не мог ничего прибавить, молча глядя в тарелку.
– Не парься, сынок, – утешительно сказал Эрл, – бывало и лучше.
Эпилог
Короче, сейчас июнь, и я только что закончил писать обо всем этом. Во-первых: слава богу, эта книга закончилась! Вообще, я, наверное, могу писать на этой странице все что угодно – сомневаюсь, что вы дочитали досюда, потому что вся эта книга – оскорбление английского языка. Да и всех языков. Возможно, меня следовало бы лишить права пользоваться языком. Но пока этого не произошло, я могу писать о чем хочу. Например: у Уилла Каррузерса крошечный пенис. Отсоси, Уилл Каррузерс, дружба с тобой меня больше не интересует.
В общем, как вы, возможно, знаете, я поступил в Питт, но потом вылетел, завалив первый семестр по английскому, математике, биологии и физ-ре. Папа думал, все было бы иначе, объясни я администрации Питта, почему завалил эти предметы. Папа то и дело швырялся словами «тяжелая утрата»; мне при этом все время представлялась гиря, оброненная на ногу. Мама предложила мне показать вам фильм «Рейчел», и, наверное, можно считать признаком зрелости то, что в ответ я и пяти секунд не пропритворялся трупом. Потом мама с папой предложили, чтобы я сделал какой-нибудь фильм специально для вас, но после «Рейчел» и после того как Эрл отказался продолжать снимать, я тоже окончательно порвал с кино.
Но я тут подумал, что, возможно, стоит попытаться объяснить вам кое-что про себя. И потом, летом мне было нечего делать, кроме как заниматься с репетитором, чтобы все-таки получить аттестат. А еще я понял, что книгу может написать каждый. Вот я и написал книгу вам, уважаемые сотрудники администрации Питта. От нее будет хотя бы та польза, что она докажет: не каждый способен написать книгу, если, конечно, речь не идет о рекордно глупой книге.
Но теперь, написав ее, я понимаю: она не заставит вас изменить свое мнение. В смысле: если она и изменит ваше мнение и вы зачислите меня обратно, то придется уволить всех вас, господа, – уж я-то явно показал вам, какой я козел, не способный испытывать нормальные человеческие эмоции и жить нормальной человеческой жизнью.
Кроме того, кажется, я где-то оскорбил ваш универ, назвав его «более крупным и более тупым братом Карнеги – Меллона».
Однако в процессе написания этой страницы я осознал, что должен вернуться к съемке фильмов. Так что, если вы все еще хотите меня принять, то здорово. Но просто знайте: через год я, скорее всего, сам свалю, чтобы поступить в киношколу. Короче, я начну снова снимать фильмы прямо сейчас. Может быть, даже уговорю каких-нибудь настоящих актеров поучаствовать.
Кроме того, я кое-что понял насчет себя, и возможно, поделюсь этим с вами – все равно книгу никто не прочитает. Из книги может показаться, будто я ненавижу себя и все, что делаю. Но это не совсем так. Скорее, я ненавижу каждого себя, каким я был. Сейчас я себя вполне устраиваю. У меня даже такое чувство, будто я и вправду смогу снять по-настоящему хороший фильм. Однажды. Может, через полгода я изменю свое мнение, но пока все так. Просто в тупой езде на американских горках, каковой является жизнь Грега С. Гейнса, наступила такая полоса.
(Только позвольте мне еще заметить: из того, что я решил вернуться к кино, еще не следует, что я сниму фильм по этой книге. Ни за что на свете. Когда снимают фильм по хорошей книге, получаются глупости. И одному Богу известно, что случится, если попробовать снять фильм по этому непрерывному празднику блевоты. Возможно, вмешается ФБР: сочтет это попыткой совершить теракт.)
Расскажу здесь кратно о Мэдисон Хартнер. Как оказалось, она вовсе даже не встречалась ни с кем из «Питтсбург-Стилерз» или с каким-нибудь студентом. За две недели до окончания школы она стала встречаться с Алланом Маккормиком: тем самым долговязым толкиенутым готом, у которого кожа еще хуже моей, жутко короткие руки и ноги и большое осунувшееся лицо, не соответствующее остальному телу. Похоже, он на самом деле больше не гот. В феврале Аллан перестал играть по утрам в «Мэджик» со Скоттом Мэйхью и превратился в нормального умного парня. Но все равно. Выходит, у Мэдисон Хартнер не было никаких предварительных требований к парням.
И получается, я мог бы заполучить ее все это время, если бы проводил больше времени с нею в столовке и меньше отсиживался в кабинете Маккарти.
Хотя, если подумать, этого все равно не могло бы случиться.
Кстати, о мистере Маккарти – оказалось, он не был любителем травки и не подсыпал марихуану в суп. А удолбались мы тогда печеньками, которые принес Эрл. Их напекла тогдашняя девушка Максвелла, положив в тесто офигительное количество дури. Эрл узнал про это многие месяцы спустя, когда они с Максвеллом от души мутузили друг друга.
Сей факт утешает. И еще подтверждает все, что я знаю о наркотиках. Потому что, сказать по правде, учитель, находящийся под кайфом буквально все время, не мог бы быть таким интересным и непредсказуемым и «фактолюбивым», как мистер Маккарти. Он бы все время что-то жевал и не мог бы два слова связать.
Что до Эрла, мы пересекались несколько раз после Тхуэня. Он теперь в «Венди». С его ростом не получается работать за стойкой, и это его жутко бесит. Живет Эрл по-прежнему дома, но откладывает на собственную квартирку.
Странное это ощущение: встречаться вот так вот, не занимаясь съемками, сидеть и просто болтать «за жизнь». Я, пожалуй, лучше узнал его за эти несколько месяцев, чем за все те годы, что мы снимали совместные фильмы, и скажу вам откровенно: Эрл – охренительный безумец!