В июне Genesis начали записывать свой второй альбом – Trespass, – в Soho’s Trident Studios с продюсером Джоном Энтони. Но в июле, до выхода альбома, Энтони Филлипс объявил о своем уходе. У него начались проблемы со здоровьем из-за большого количества работы, и он также боялся сцены.
Это было большим ударом для Пита, Майка и Тони. Энтони был одним из основателей группы, хорошим музыкантом и их старым другом. Позже Майк вспоминал: «Это был момент, когда мы были наиболее близки к распаду группы. Мы чувствовали такую тесную связь, что почему-то думали, что если кто-то из нас уйдет, то мы не сможем продолжать. Из всех перестановок в группе, что мы пережили, потеря Энтони была самой тяжелой для нас».
Но они решили не отступать и найти нового гитариста, но с одним условием Тони – если быть до конца честными, Мэйхью был не лучшим барабанщиком, и Тони хотел его заменить. Искать новых ударников стало привычным делом для них. По крайней мере, они не были очень вспыльчивыми и нетерпеливыми – насколько я мог судить тогда.
Вспомните то объявление в Melody Maker в июле 1970-го – к тому времени они, Тони, Майк и Пит, прошли через многое в течение семи лет своей дружбы и совместной творческой работы. У них были определенные методы, определенные ожидания и – абсолютно точно – особые отношения друг с другом.
Мне понадобилось время, чтобы разобраться в них. Например, Тони и Питер были лучшими друзьями и одновременно худшими врагами. Тони был довольно вспыльчив, но это стало заметно позже – в те дни, когда Тони и Питер поочередно начали в гневе выбегать из студии. Майк тонко держал баланс между ними обоими. Но все они втроем оставались теми, кем они были изначально: бывшими учащимися престижного заведения со всеми привилегиями и возможностями, которые благодаря этому могут быть предоставлены. Безукоризненное воспитание, как у офицеров и джентльменов прошлых столетий, было, возможно, наименее очевидной подоплекой рок-группы, появившейся во времена беспорядка и суматохи «свингующих шестидесятых».
Тогда я не знал, насколько близки они были к распаду и какую решающую роль играли эти прослушивания. Также я понятия не имел, что творческая гармония в группе была разрушена. До этого в Genesis были две пары авторов текстов – Майк и Энтони, Пит и Тони. Но затем их осталось трое.
Таким образом, атмосфера в доме Гэбриелов была тогда очень напряженной, тревожной, натянутой до предела. В общем, у них не было ничего общего с моей жизнью, с тем, какой творческий путь прошел я. Казалось, что у меня не получится присоединиться к ним.
Но у нас было одно сходство: мы все были хорошими музыкантами.
Однако в тот момент мы с Ронни не знали всех тонкостей и подводных течений. Мы сидели рядом с другими такими же потерянными в жизни перспективными ребятами в огромной гостиной, которая стала даже еще более просторной после того, как оттуда убрали пианино. А затем пришли на террасу около бассейна, спрятанного под гигантским зонтом. Это был настоящий натюрморт, как Дали на одной из обложек, нарисованных Стормом Торгерсоном.
Зашел Пит, размахивая еще не выпущенным альбомом Trespass. Он сыграл оттуда три песни: Stagnation, Looking for Someone и The Knife. Если по-честному, я не особо понимал, что мог с ними сделать. Я не считаю барабаны первостепенным инструментом – они немного неуклюжие, в них мало грува. В песнях была какая-то мягкая гармония, напоминавшая мне Crosby, Stills & Nash. Но вся музыка казалась мне… бланманже. Как будто ее можно было потрогать пальцем, а она каким-то образом не потеряла бы форму.
Ронни пошел с Майком попытать счастья на двенадцатиструнной гитаре. Затем, когда Майк вернулся, настала моя очередь. Мы перешли на террасу. Услышав один раз некоторые из песен Trespass – альбома, в котором было всего шесть песен, каждая из которых длилась в среднем семь минут, – я должен был прочувствовать музыку Genesis. Тони начал играть на клавишах, Майк – на гитаре, Пит – на бас-барабанах (он считал себя барабанщиком, что будет казаться довольно рискованным спустя месяцы и годы), и я должен был вступить так, как я считал нужным и подходящим в тот момент.
Мы сыграли три или четыре песни, включая эпичную завершающую песню альбома The Knife, и несколько акустических ритмов, чтобы понять, насколько я хорошо чувствую акустику.
Я был последним барабанщиком в тот день и попытался узнать, достойно или нет я справился. Без толку. Это были непростые ученики привилегированной школы, главным оружием которых были осторожность и вежливость. Они серьезно ответили: «Мы позвоним».
Мы с Ронни забрали гитары и барабаны, закинули в Morris Minor и выехали обратно в Лондон, обратно в реальный мир.
«Я думаю, ты не попадешь в группу, – дружелюбно предположил Ронни. – Думаю, я сыграл хорошо, но ты не использовал свой шанс».
«Думаешь? – ответил я. – Нет, мне кажется, я нормально сыграл». Мы уже начинали спорить.
Но, когда мы подъезжали к пригороду Лондона, я уже не был так уверен, что хорошо проявил себя. Я не мог понять, что было в голове у тех ребят. Ни Питер, ни Тони, ни Майк не сказали: «Это было блестяще!» Никто не собирался выражать свое мнение – это было не в их стиле. Они серьезно обсудят это позднее. Тогда, когда посчитают нужным, не обращая внимания на чье-либо давление (тем более – какого-то нетерпеливого барабанщика из Хаунслоу), они примут решение.
Позже мне рассказали: Питер понял, что я тот, кто им нужен, как только я сел за установку; по-видимому, то, как я уверенно настраивал барабаны, сразу же рассказало ему о многом. Тони был согласен с Питером. Майк не стал за меня ручаться. История умалчивает о том, что думала миссис Гэбриел.
8 августа 1970 года в моем доме на подставке из белого железа и красной искусственной кожи зазвонил телефон. Голос, который я привыкну часто слышать в течение следующих нескольких лет, искаженный плохой связью, произнес: «О, эм, мм, алло, это Фил? Это Питер Гэбриел. Из Genesis. Ты принят в группу, если ты хочешь этого».
«Да, Питер, спасибо огромное».
Я пытался казаться крутым, но в душе я прыгал от счастья. Наконец-то я нашел группу; или группа нашла меня. Наконец, я буду играть на барабанах перед публикой. Лучше и быть не может.
Но прежде всего другое: я позвонил Ронни.
«Кажется, я получил работу в Genesis».
«О, классно. А они что-нибудь сказали обо мне?»
«Ммм, нет…»
«Черт! А, хм, я играл, наверное, чересчур для них в стиле блюза».
Было очевидно, что Ронни расстроен, и это будет длиться очень долго. Он будет прилежно, согласно долгу, приходить на все концерты Genesis в Лондоне, но и так же прилежно будет поливать нас грязью. Это стало традицией на вечеринке после шоу: выпивка, злые крики, критика, проявления давней дружбы.
Через несколько дней после звонка Genesis и его новый, пятый барабанщик встретились в офисе Стрэта в Сохо, в Charisma. Я уже чувствовал, что сделал большой шаг вперед, а то и два. Встреча группы, в Сохо, в офисе нашего менеджера, который также работает с Van Der Graf Generator и Lindisfarne. Я так долго смотрел на все это со стороны, а теперь сразу попал в гущу событий. Я был в группе, у которой подписан контракт на запись музыкального альбома, которая работала в музыкальной индустрии. У них даже был специальный фургон для туров. Точнее, доступ к фургону для туров. Арендованный фургон.
Встреча прошла отлично. Особенно меня порадовала новость о том, что участники группы получали десять фунтов стерлингов в неделю, что было в два раза больше того, к чему я привык. Затем Тони, Майк и Питер шокировали меня: «Нам нужно две недели выходных перед тем, как начать работу». У меня челюсть отвисла. Я хотел работать. И что самое главное: на что я должен был жить эти две недели?
Итак, моя рок-н-ролльная мечта трещала по швам, как только начала сбываться. У меня не было выбора, кроме как решиться на отвратительную вещь – обычную дневную работу.
На тот момент я мог в очередной раз считать Лавинию своей девушкой. Она решила, что на этой неделе я ей нравлюсь, хотя к субботе все могло измениться. Ее родители – впрочем, как и всегда – любили меня и даже пытались уговорить ее хотя бы на отношения без обязательств со мной. Я бы отлично справился с отношениями без обязательств.
У меня совсем не было денег даже на себя, не говоря уже о том, чтобы сводить куда-нибудь Лавинию, поэтому я не нашел ничего лучше, как использовать то, что мы с ней снова были вместе: я спросил у ее отца, была ли у него какая-нибудь работа для меня. Фред Лэнг был строителем и мастером на все руки, окрашивавшим на тот момент большое количество домов в Уэмбли[27]. Чувствуя благодарность и одновременно некоторую подавленность, я променял барабанные палочки на малярную кисть. Рок-н-ролл и мое в нем участие в будущем пришлось ненадолго отложить.
Эта работа включала в себя покраску всех окон и деревянной поверхности дома безобидной, немного зарабатывавшей пары. Сама покраска – это самая легкая часть. Но подготовка к этому – снятие старой краски и обработка дерева – просто убивает тебя. А так как старая краска обычно на свинцовой основе, то эта работа в прямом смысле слова может тебя убить.
Будучи легковозбудимым и недовольным подростком, отчаявшимся достичь успеха музыкантом, я совсем не обладал терпением для такой методичной и нудной работы, как снятие старой краски, особенно на улице, посреди холодного, сырого английского лета. Старательная и кропотливая ловкость, с которым я позже буду работать над своими демоверсиями и даже собирать игрушечные поезда, здесь никак не проявлялась. Это было некстати, так как именно ловкость требовалась для такой работы. Но каким-то образом я сумел пустить пыли в глаза Фреду и заставить его поверить, что идеально подготовил поверхность для того, чтобы начать ее красить.
Что касалось разбрызгивания краски, это я делал превосходно: на замок садовой изгороди, на замки в дверях, на оконные рамы – как получится, кое-как, лишь бы поскорей. Единственное, что было не так плохо, – это, конечно, прямые линии вокруг окон. Но к тому времени, как будут замечены все дефекты моей работы, я уже буду очень далеко. Мне даже в голову не пришло, что валять дурака на рабочем месте отца своей девушки – не самое лучш