Бам!
До невозможности громко. Просто невыносимо. Это было не просто оглушительно – моя голова разрывалась на части. Звук вырывался из наушников и бил по моим ушам, как будто это была взрывная волна ядерной бомбы. Я оглох на одно ухо. Очень просто и очень быстро. Своим левым ухом я не слышал ничего. Абсолютно ничего.
Я довольно спокойно сказал звукоинженеру: «Пожалуйста, не делай так больше».
Оглушенный, я отправился обратно в отель в Беверли-Хиллз. Лили, которой тогда было уже девять, ждала меня в номере, и это скрасило мое состояние. Мы с ней начали играть в Spyro the Dragon – компьютерные игры были нашим новым увлечением. Я любил их, любил Spyro, но если бы меня спросили напрямую, я бы заявил, что обожаю Crash Bandicoot. Как по взмаху волшебной палочки, левое ухо вновь заработало. Как будто я был под водой, но давление в ушах исчезло. Господи, спасибо.
В тот вечер мы ужинали в небольшом итальянском местечке напротив отеля. Как только я с удовольствием начал есть свою пасту, мой слух снова исчез. С того момента до сих пор я плохо слышу левым ухом. Конец игры, такие дела.
Я ходил к десяткам отоларингологов. Они все делали аудиограмму и все приходили так или иначе к одному выводу: у меня было заболевание уха из-за того, что туда попала инфекция. Никакого отношения к музыке она не имела. Просто не повезло. Даже если ты работаешь кассиром в магазине конфет, ты не застрахован от этого.
Я понял в общих чертах, что нервные клетки, соединяющие мозг с ухом, были атакованы вирусом. В результате я потерял способность слышать на средних и низких частотах. Если бы я сразу предпринял меры – старый добрый кортизон мог помочь клеткам регенерировать, – то ситуация была бы иной. Но я слишком затянул с этим, как это любят делать Коллинзы. Именно это и убило моего папу – он совсем не лечил свой диабет и болезнь сердца.
Итак, узнав, что это была вирусная инфекция, я подумал, что ударная звуковая волна в наушниках, видимо, не имела к этому отношения. Однако на протяжении последующих месяцев и лет со мной не произошло ни одного подобного опыта, выходившего за рамки обычного, поэтому я не мог избавиться от ощущения, что тот случай отчасти тоже сыграл свою отрицательную роль.
По совету Криса Монтана из Disney, чей сын страдал от хронической тугоухости, я отправился на прием в Институт уха Хауса в Лос-Анджелесе. Специалист спросил меня: «Вам нужно будет снова ехать в тур?»
«Не думаю».
«Что ж, может, и не стоит? Потому что может случиться все, что угодно, и вы можете полностью лишиться слуха. Никто не знает, как появилась эта вирусная инфекция, поэтому вам не стоит снова подвергать свои уши опасности».
Был ли я испуган? Не особо, что было довольно странно. Сначала я подумал: «В конце концов все закончится хорошо». Но затем у меня появилась более глубокая мысль: «Если все не будет хорошо, то я смогу это пережить».
Я не был глухим – только на пол-уха, – поэтому я мог продолжить работать дома. Но если я соберусь в тур с рок-группой или захочу организовать со своей группой какое-нибудь фантастическое поп-представление, то это уже будет проблематично. Но у меня все равно не было желания делать это в обозримом будущем.
Я был счастлив у себя в саду на швейцарских холмах. Я писал музыку для фильмов. У меня был свой биг-бенд, который играл только на небольших площадках, в котором я почти ничего не пел. Я мог хоть всю оставшуюся жизнь не торопясь писать новый сольный альбом. Поэтому я решил перестать быть Филом Коллинзом из заголовков газет с сомнительной репутацией из-за этих же газет; с меня хватит. Ухудшение слуха стало тому причиной.
Я с оптимизмом смотрел на свою новую жизнь без одного уха, хотя моим родным и близким было тяжело ее принять. Но суть в том, что частичная потеря слуха дала мне кое-что важное в жизни – контроль. Да, я получил этот контроль благодаря своему недугу, но я смирился с этим. Кто платит за музыку, тот и девушку танцует, но я только спустя три десятка лет смог наконец вырвать штурвал и начал сам управлять своей судьбой.
Я поборол свое второе «я» – двойника Фила Коллинза, который выступал на сцене, рисовался перед публикой, радостно принимал аплодисменты и покорно проглатывал (нараставшую) критику. Вокруг шеи этого «Фила Коллинза» сжималась петля раздражения, ожиданий, обязательств и слухов. Он разрушал семьи, причинял боль своим женам и детям, от которых он был так далеко. Мне не нравился этот двойник. Я не хотел быть им. Я был сыт по горло самим собой.
Вы хотите, чтобы я вышел из тени и опять отправился в тур, снова стал поп/рок-звездой? Простите, не в этот раз. Доктор запретил мне это.
Я потерял слух, но нашел самого себя. Или то, что осталось от меня.
На самом деле у меня уже был неплохой запасной план. В 1999 году «Тарзан» появился на сценах театров, и в день премьеры Том Шумахер предложил мне снова поработать вместе над новым диснеевским фильмом. «Братец медвежонок» представлял собой рассказ о коренных жителях Америки, гармонии между человеком и природой в древние времена, о жизнерадостности животных и, конечно же, о медведях. Для этого фильма мне предстояло написать песни и, что было еще интереснее, музыкальное сопровождение. Это было новым вызовом для меня, который я с готовностью принял. Также немаловажную роль сыграло то, что мне не нужно было петь свои песни в этом фильме.
Производство «Братца медвежонка» было очень трудоемким и длительным творческим процессом, что, в общем-то, можно было ожидать от фильма, основой которого была история из «Короля Лира».
Прежде всего Disney настоял на том, чтобы я познакомился с компьютером. До этого я работал с магнитофонными лентами. Во время работы над «Тарзаном» каждый раз, когда в фильме что-то менялось, это влияло и на песни, поэтому мне приходилось идти и перезаписывать всю композицию заново. На это уходило много времени, но я не знал иного выхода. С помощью компьютера можно было менять музыку как угодно.
Один из помощников Марка Манчины Чак Чой обучал меня в течение недели. Я сделал множество записей, и сначала мне казалось, что освоить компьютер за короткий срок невозможно. Но вскоре я стал настоящим поклонником компьютера. Я разработал свою собственную методику работы в студии; к тому же рядом со мной сидели ребята, для которых вся эта техника была важнейшей частью жизни. Марк был молодым и энергичным человеком, имевшим огромный опыт в написании саундтреков к фильмам, и, кроме того, он уже много лет был фанатом Genesis. Мы с ним хорошо поладили, разделили между собой зоны ответственности, и я – очень взволнованный и наполовину глухой – начал писать музыку для диснеевской картины.
Сейчас представьте один из тех старых черно-белых фильмов, в котором показывают висящий на стене календарь и с которого быстро слетают листы – один за другим, месяц за месяцем. Несчетное количество видеозвонков с режиссерами, сценаристами и мультипликаторами. Множество ночных разговоров по телефону с Бербанком, Беньеном и Орландо (там находится одна из студий Disney), из-за которых мое правое (рабочее) ухо было плотно прижато к трубке на протяжении многих часов. Долгие споры вокруг сырых вариантов музыки, использованных в процессе производства фильма, – я все пытался понять, оставить ли их, немного переделать или улучшить.
Споры разгорелись еще яростнее, когда Марк попробовал превратить некоторые части моей музыки в настоящую оркестровую аранжировку. Мы понимали в процессе работы, что партии, которые я написал для флейты, не подходили под ее диапазон или что мои партии для тромбона на самом деле – партии для валторны. Я понял (и понял очень быстро), что, несмотря на весь мой опыт в музыке, когда дело касается музыкального сопровождения к фильму, я не могу отличить свою задницу от гобоя.
Тем временем написание песен протекало довольно неплохо. Я оживленно работал. Но мне было безумно интересно, кто же будет петь от лица рыбы, медвежонка и всех остальных животных? В конце концов, это не моя ответственность, а Disney, хотя я и участвовал во всех обсуждениях.
Фильм начинался с песни Great Spirits, и для ее исполнения мы позвали Ричи Хейвенса – моего давнего кумира. Он прекрасно спел ее, но команде Disney этого было недостаточно. После нескольких попыток с другими артистами мы решили позвать Тину Тёрнер. Но она как раз объявила о завершении своей карьеры, поэтому уговорить ее будет не так легко. К счастью, я был знаком с ней; мы встретились, когда я работал с Эриком над August – она спела с ним в дуэте песню Tearing Us Apart. Кроме того, она жила в Швейцарии, что также было на руку домоседу Филу Коллинзу.
Тина согласилась, и мы полетели в Цюрих, чтобы записать ее. Будучи профессионалом высочайшего уровня и настоящим артистом, она выучила песню по кассете, которую я ей прислал. Она выкладывалась по максимуму, и после нескольких попыток у нас все получилось. Тина была истинным воплощением музыкальности и таланта.
Еще одной важной песней фильма была Transformation, которая сопровождала превращение героя из человека в медведя. Она была переведена на инуитский язык, и в итоге ее исполнил болгарский женский хор. На бумаге верилось с трудом, что это будет звучать на должном уровне. Наш выбор мог показаться странным. Но на деле все было великолепно.
Я все-таки спел шесть песен в качестве дополнения к основному альбому, поэтому я в какой-то степени остался доволен. Но для Welcome – одной из лучших моих песен к фильму – было хорошей идеей, как мы полагали, пригласить The Blind Boys of Alabama. Эта песня предназначалась для сцены охоты, во время которой медведи принимали главного героя в свою семью, приглашая его на ритуальную ловлю лосося. Но кажется, что лосося это совсем не тревожит.
Это была единственная песня из фильма, которая, по моему мнению, не совсем получилась: The Blind Boys of Alabama немного растеряли свою лучшую форму и не смогли дать тот грув, который я задумывал в этой песне в стиле Motown.