Однажды на ургентной операции по поводу кишечной непроходимости произошел курьезный случай, который знатно пощекотал мне нервы.
Конец операции, я объявляю, что мы будем ушивать брюшину, операционная медсестра начинает подсчет салфеток.
— Рустам… у нас проблема. Одной салфетки не хватает, — встревоженным голосом остановила меня медсестра.
— Как это? У меня все чисто вроде… — Я снова начал смотреть в брюшной полости, проверяя все сверху донизу.
Сначала проверил я, потом еще раз ассистент, что бы уж точно все было наверняка. Санитарка еще раз пересчитала использованные салфетки. Все равно не сходится… Отодвинули все столы, заглянули под простынями — нигде нет. Анестезиолог уже начал нервничать, ведь, пока мы ищем, наркоз идет, а он уже планировал начинать выводить пациента. Мы перевернули всю операционную вверх дном, но эту маленькую салфеточку так и не нашли. Зашили, перевели в реанимацию, что уж делать. А пациентка была милая старушка 68 лет. Бегали мы вокруг нее трое суток, бесконечно меряя температуру и набирая анализы. Бабушка, конечно, была довольна таким вниманием, но спокойный сон на эти несколько дней я потерял. После операции мы сделали бабушке рентген, УЗИ, никаких признаков инородной салфетки не было. Через 10 дней стабилизированную и почти здоровую бабушку мы отправили домой. Больше пациентка не обращалась.
Как мы потом рассудили с операционной сестрой, скорее всего, изначально вместо 10 салфеток в упаковке было 9, заводской брак, а она просто на автомате посчитала их как 10.
Когда я еще учился в университете, у меня была возможность немного окунуться в мир пластической хирургии. Преподаватель по хирургии решила начать специализироваться в пластике и искала себе помощников. Как известно, студенты — это самая благодарная и почти бесплатная рабочая сила, которая с энтузиазмом и диким рвением отдается любой работе. Правда, они почти ничего не умеют, но сильно жаждут научиться. Хирургию я любил, подружился с преподавателем, и она меня пригласила ассистировать ей в частной клинике, в которой работала. Я трудился там и как операционная сестра, и как ассистент хирурга — два в одном. Пластическая хирургия меня никогда не привлекала, но как студенту мне был интересен любой опыт.
Был у нее пациент, которого она долго перевязывала и лечила гнойные осложнения после абдоминопластики[48]. Я как раз попал в один из таких приемов. Когда хирург сняла раневую повязку, в перевязочной сразу повис сладковатый запах гноя. Из анамнеза пациента я узнал, что у него в течение двух недель держалась субфебрильная температура и беспокоили боли в области послеоперационного рубца. Для того чтобы разобраться в ситуации, доктор направила пациента на УЗИ брюшной полости. На мониторе визуализировалось гипоэхогенное образование[49] в проекции послеоперационного рубца. Доктор начала нервничать и решила взять пациента на ревизию, сделать небольшой разрез в том месте и посмотреть, в чем проблема. Под местной анестезией был сделан разрез длиной около одного сантиметра.
Из разреза сразу показался багрово-красный кусочек чего-то. Это была марлевая салфетка.
Увидев марлевую салфетку, стоящая вокруг бригада побледнела. Доктор быстро выкинула салфетку в таз под столом, отвлекая пациента разговорами.
— Да-да, вижу, в чем проблема, это нитки от швов вас беспокоят. Сейчас я их уберу и думаю, что все будет теперь у вас хорошо, — лепетала она без умолку.
После того случая я перестал ходить к ней на дежурства. Не то чтобы я осудил то, что она не сказала пациенту правду о своей ошибке, но такой непрофессионализм сыграл определенную роль.
Мир эстетической хирургии немного другой, не такой, как вся остальная медицина. В пластике у тебя не пациенты, а клиенты, что накладывает определенный отпечаток на поведение врача, а в большей степени на поведение пациента и степень его нахальства. А я все-таки пришел в медицину с надеждой спасать людей, а не корректировать их недостатки, выплясывая на задних лапках. Но это был мой юношеский максимализм в далекие 20 лет.
Не так давно мне позвонил коллега-рентгенолог с просьбой принять одну старушку без полиса, аргументируя тем, что бабушка старая, живет далеко в деревне, полиса нет, а в больнице была последний раз лет 50 назад, но это его какая-то дальняя родственница. Посмотреть пациента, тем более пожилого, мне никогда несложно, а по просьбе коллеги — вообще святое дело.
Пришла милая бабулечка со своей, видимо, дочкой ко мне уже под конец смены, но я в тот день никуда не торопился, поэтому мог уделить ей достаточно времени. Бабушку мучали постоянные запоры, что в ее почтенном возрасте, в принципе, неудивительно, и мигрирующие боли в животе, что насторожило меня немного больше. Температуры не было, симптомы раздражения брюшины отсутствовали — словом, неясная клиническая картина.
— Смотрите, Тамара Ивановна, я вас понял, но для того, чтобы поставить диагноз и помочь вам, мне надо бы посмотреть для начала на ваш рентген, — сказал я, направив бабулю к коллеге-рентгенологу, который, собственно, за нее и просил.
Через 10 минут у меня зазвонил стационарный телефон.
— Привет, сделал я рентген. Слушай, я, конечно, уже довольно долго работаю и много повидал, но такое в первый раз, иди ко мне, глянешь, — взволнованным голосом затараторил коллега.
— Не пугай меня, что там?
— Приходи, сам глянешь.
Честно говоря, я занервничал. Накинул халат поверх обычной одежды и полетел в рентген-кабинет.
— О, гляди. — И протянул мне еще мокрый рентгеновский снимок.
И правда, такого в своей практике я еще не видел. Аккурат посередине брюшной полости визуализировался зажим. На первый взгляд, Кохера.
— Откуда он там взялся? У нее были оперативные вмешательства? — обратился ко мне коллега.
— Есть рубец от аппендицита — наверное, забыли тогда. Но, правда, она говорила, что аппендикс ее удаляли примерно при Брежневе, а может, и еще при Сталине. Она точно не помнит, — смеясь, ответил я.
— Обалдеть! И она с ним всю жизнь жила? — Коллега все никак не мог перестать удивляться, а я тем временем внимательно рассматривал снимок.
Скорее всего, бабушка действительно всю жизнь прожила с зажимом, который вообще никак не давал о себе знать, но что делать с ним сейчас, было непонятно.
Женщина преклонного возраста, признаков непроходимости на снимке нет, да и боли не ярко выраженные, скорее всего вызванные скопившимися газами в кишечнике. Но в то же время нехорошо, когда в человеке валяется забытый инструмент, даже если он прожил с ним много лет.
Бабушку я направил на госпитализацию в стационар, в котором дежурил, и в срочном порядке вместе с заведующим нашего отделения мы прооперировали бабулю. Достать инструмент у нас получилось довольно быстро, уж очень удачно он расположился между петлями кишечника. Через пять дней мы выписали бабушку из стационара, и, я надеюсь, она до сих пор живет счастливо. А инструмент отправился удивлять коллег в «музей инородных тел» — так сказать, в личную коллекцию заведующего нашего отделения.
Турист-пациент
Если в США или Канаде врач — это человек, который может позволить купить себе новенький «Порш» или «Теслу», то врач в России — это бедный, уставший, загнанный человек в белом халате, скромно отдыхающий в каком-нибудь старом отеле Египта раз в пару лет или вообще по-студенчески с палатками в Крыму.
Но, как ни странно, врачи тоже люди, и у них есть жены, которые уходят в декрет и временно не работают, и иногда у врачей заводятся даже дети, которых надо кормить, одевать, учить — словом, тратить на них уйму денег. Поэтому высокая моральная миссия врача спасать человеческие жизни — это прелестно, но на зарплату 20 тысяч рублей очень сложно спасать жизни, не угробив при этом свою.
Зарплата врача — это удивительная вещь: она вроде бы есть, но по факту ее вроде бы нет.
Когда я учился в интернатуре — к слову, учился я там на контрактной основе, — я не то что не зарабатывал денег, я еще и платил за то, чтобы меня учили. Короче говоря, времена для моего кармана были крайне тяжелыми, но я был полон энтузиазма и рвения, плюс, надо отдать должное, меня действительно учили, давая возможность приобретать специальность. В конце интернатуры я посчитал, что за год я сделал 10 аппендэктомий, четыре холецистэктомии, вскрыл множество абсцессов, выполнил одну ампутацию бедра и пять ампутаций пальцев — очень даже престижное резюме для молодого хирурга. Но с шикарного хирургического «стола» мне перепадало крайне мало, в лучшем случае «на кофе», но и на том спасибо.
Весеннее дежурство было в самом разгаре, я улегся на диван в надежде, что смогу полежать на нем хотя бы полчаса, и под монотонный шум телевизора начал дремать, но мои мечты о спокойном ничегонеделанье прервал телефонный звонок. Звонила, на удивление, не приемное, а хорошая знакомая, с который мы дружили уже много лет, иногда разбавляя наши беседы легким флитром.
— Алло, Рустам, привет, ты на работе? — Девушка затараторила очень быстро. Голос был встревоженным.
— Привет, да, на работе. Что случилось? — ответил я, понимая, что просто так друзьям-хирургам с такими озабоченными голосами не звонят.
— Слушай, тут такое дело. У меня молодой человек из Великобритании приехал ко мне в Питер, но вчера ему резко стало плохо. Рвет, тошнит, болит живот, и, кажется, у него температура, у нас дома нет градусника. Может, ты его посмотришь? Пожалуйста… — буквально взмолилась девушка.
— Конечно, посмотрю. Записывай адрес.
Я продиктовал ей адрес и рухнул головой на подушку, прикидывая, что у меня приблизительно есть еще минут 30 спокойного лежания, если никто срочно не начнет умирать. И я погрузился в спасительную дрему…
Из царства Морфея меня быстро вернул звонок уже из приемного отделения. Я ответил, что спускаюсь, и начал стягивать себя с дивана.