рень, слова чужие, отвечать не тебе. Подлый приёмчик! Меня и самого уже тошнит от цитат. Дотошнит, и стану я совершенно нормальным. Ты ещё соскучишься. А видал, парень, какой у меня чугунный чайник? Это, парень, настоящий инопланетный артефакт! А какая на мне курточка? - Он хохотал, горстями бросая в чайник чайный порошок из хорошо мне знакомой стандартной упаковки, хохотал, понимая неведомый мне смысл своих слов, хохотал, наливая в чайник какую-то тягучую жидкость из зелёной бутылки. - Ты видел "Звёздные войны"? Нет? Был такой трёхсерийный фильм-сказка на моей великой старой доброй Земле, планете непростой… Чего ты, что я сказал? "Планета непростая"? Экзюпери, мой мальенький друг, - (Он так произнёс - "мальенький"), - да, да, у нас с тобой общие знакомые, о счастье. "Мне всегда казалось, что в наших песнях и в этой книге… хм-хм, скорее наоборот, в этой книге и в наших песнях… очень много общего… - И он хохотал непонятной мне шутке, отводя в стороны чайник и только что налитую большую чашку.
- Жаль, что ты не видел "Звёздные войны", - говорил он, помогая мне выпростать из-под ткани одну руку и вставляя мне в неё чашку. - Я, парень, уже тысячу лет играю в Оби-Ван Кеноби, - доверительно сообщал он, придвигая большой лакированный ящик с расчётом, чтобы, когда он, Янис Порохов, на ящик сядет, мне бы не пришлось скашивать глаза. - Тысячу лет: с тех пор как кончилась первая тысяча. И это не смешно! - (А я и не думал смеяться.) - Ты, может быть, сейчас вообразил, что это метафора - "тысяча лет"? Ошибаешься. Смею вас уверить.
- Пей! "Не пей. - Почему? - Вино отравлено! - Что придумал, подлец!" Чего ты дёргаешься, это опять цитата! Пей, это, во-первых, чай, а во-вторых, не ядовитый, - сообщал он. - Сахара нет, налил сиропа… Ты не должен считать меня праздным болтуном, - говорил он мне с упрёком. - Я просто рад, рад я, ну все мы люди, все мы человеки, каждый в своём роде, но - все. Ну что, Марк Байно, парень - "чокнемся чаем"? "На поцелуй"? Ну вот ещё, с тобой цаловаться!
- Ты согрелся? - спрашивал он, отхлебнув из своей чашки в очередной раз. - Чай, парень! Жаль, что сейчас не пять часов. А помнишь: "С тех пор у нас всё время файф-о-клок!" - Он хохотал. - Я хотел плеснуть тебе спирта, но поверь мне! - Он делал трагическое лицо. - Рано пить спирт! Слишком рано! Или тебе ничто не слишком? Я тебя не утомил? - Он прыскал в свою чашку, совершенно как будто только что вылупившийся из секвенсора девственник. - Выпить мне, конечно, хочется с тобой… Прямо-таки патологически. Ты знаешь, что такое "патологически"? - Тут я кивал, шептал: "Знаю…", чем приводил Яниса Порохова в восторг - совершеннейший, если не сказать - сумасшедший. Так продолжалось, наверное, час. Пока мне не понадобилось в туалет. Я дал ему это понять, он вскочил - он очень легко и красиво двигался, как хорошо отрегулированный робот, - он вскочил, схватил с печки ботинки и бросил их мне под ноги.
- Надеюсь, ты по-маленькому, - сказал он заботливо. - По большому тебе сейчас, хобо, нежелательно. Кстати, ты знаешь, что "по-маленькому" называлось у нас "сурлять"? Пойти посурлять… А по большому - поверзать… Так вот, верзать тебе сейчас будет не очень здорово. Ты давно ел?
- Нет, мне помочиться… - сказал я. - Я ел давно. - Я больше понимал его по его интонациям. У него был выразительный голос.
- Хорошо. Обувайся. И не сочти за жадность - есть тебе действительно нельзя. Пока грудь, как бы, не зарастёт побольше. Два дня. Запомни!
И он помрачнел. Пока я распутывался, попадал носками в ботинки, вставал, с трудом ловя вертикаль, он и помрачнел. И больше не шутил.
На вид ему тысячи лет не было. По меркам космача он, конечно, был стар, но за прошедшие сутки я успел насмотреться на стариков Рукинштейна и Мерсшайра, так что по изношенности кожи на лице, по каким-то ещё, ещё неотчётливо осознаваемым мной, признакам - Янис Порохов был где-то старше первого и моложе второго. Пока шутил и улыбался. А помрачнев разом стал старше, опередив и Мерсшайра…
В Космосе мы все из одной пробирки, отличия считает и разбрасывает вычислительная станция секвенсора. Я не раз слышал от старших, что как будто земляне нас между собой почти не различают. Не знаю. Если говорить о росте, то - правда: 172-170 у нас рост; но верно и обратное: когда стоял я над хорошо ухоженным унитазом в клубном гальюне (со штатно работающей сантехникой) и пытался вспомнить лицо моего гостеприимного хозяина, всего несколько секунд назад виденное, то собиралось передо мной нечто среднее из лиц Мерса, Бори-Бля, Хана, Порохова и актёров из земных фильмов. Когда я, опроставшись, вышел из туалета, сложившийся образ настолько окреп, что Янис Порохов, встретивший меня посередине клуба, показался мне незнакомцем. Да, Янис Порохов несомненно был землянином, и да, несомненно земляне были для нас, космачей, одинаковы в своей разности… Но я всё равно спросил его:
- Янис, вы из экипажа Марты Кигориу?
Он сразу кивнул, - но не на мой вопрос, а тому, что этого-то вопроса он и ждал, и дождался.
- Нет, парень Байно, - он ответил. - Я настолько не из экипажа Марты Кигориу, что мало того, что неотчётливо знаю, кто такая Марта Кигориу, так я вообще, как бы, ни из чьего экипажа, парень.
- Вы землянин, - сказал я.
- Да, я же говорил. - Он кивнул. - Я родился на Земле, в Москве, в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. И жил там, можно сказать, долго - до одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Ты сядь. Сядь, парень, на этот вот деревянный ящик. - Я оглянулся и сел на "этот" лакированный деревянный ящик. - Но очень давно я родился, - продолжал Янис Порохов, - очень много собственных лет назад. - Вот тут была усмешка. Последняя усмешка Судьи Яниса Порохова, которую я видел. - Очень много назад. Так что я вряд ли очень уж, как бы, землянин. Так… - Он показал пальцами когтистые "кавычки". - Немного.
- Видите ли, товарищ… - начал я.
- Как ты сказал?! - перебил он. - Как ты сказал?!
Я смешался.
- Ты сказал, - сказал он утвердительно. - Не я. Ты сказал: товарищ. О господи. Не я, не он, не они, не оне. Сказал ты. - Он откашлялся в кулак. У него блестели глаза. Он оскалился. У него были неровные, нездорового цвета зубы. - Ладно, Байно, парень. Ты сказал, и ты очень, как бы, хорошо сказал. Это - Рубикон, Рубик-джян…
- Не понимаю вас, - предупредил я.
- Это-то как раз понятно, - сказал он. - Но непонимание не оправдывает. - Он втянул сквозь зубы воздух и знакомо выругался. - Бля, три тысячи лет не могу отвыкнуть от этого дерьма. Слишком я стар для него: не отвыкнуть… Не понимаешь меня? А придётся. Знаешь почему? Потому что: "Дело сделано, сказал Чёрный Пёс".
- Стивенсон, - сказал я и засмеялся.
- А чему ты радуешься? - спросил он. - Разумеется, Стивенсон. Он же Роберт Льюис. Я всё помню. Никак, твою мать, не забуду… Ты не понимаешь меня, Байно, как Кельвин не понимал Снаута. Но, Байно, боюсь, с тобой будет так же, как с Кельвином. Потому что дело сделано, карты сданы, тронуто - хожено.
Повторяю, он больше не улыбался, не усмехался, - скалился нерадостно. Ему было муторно. И я чувствовал, что ему муторно оттого, что он испытывает какое-то огромное облегчение. Обрадован, свалив с больной головы на здоровую. Как я был прав! Первое ощущение - как первая любовь, всегда верна. Это цитата.
Итак, он сказал:
- Боюсь, с тобой будет как с Кельвином…
- Как? - спросил я, обмерев. Я читал. Все в Космосе читали.
- Ну, Кельвин понял Снаута в конце концов, - объяснил он.
- Я читал Станислава Лема, - сказал я.
- Ну вот видишь, как замечательно. Значит, мне с тобой будет легче, чем было Снауту с Кельвином. - Он помолчал. - Слова. Сло-ва, - сказал он. - В словах всё дело. Делают дело слова. Дело есть слова. Понимаешь, Марк Байно, я долго… я о-о-очень долго провёл в местах, где к словам относятся правильно. Не так, как на Земле. Не так, как люди относятся. Сказано и сделано там, в тех местах, - синонимы. Вот ты сказал - "товарищ", и дело было сделано. Как теперь ни крутись, как теперь ни старайся, ничего назад уже не вернёшь. - Он сморщился, взял себя за нос. - Скажи друг и войдёшь… - пробормотал он гнусаво.
- А это откуда? - спросил я. Мои чувства возвращались ко мне. Меня начинал увлекать разговор на цитатах. И про слова было интересно, и совсем недавно от кого-то очень знакомого я слышал нечто похожее - про слова…
- Толкиен. Писатель Толкиен. Джон Роналд, что характерно, Руэл Толкиен. Некоторые произносили как Толкин. Не знаю, как верно… и стоит ли чего-нибудь вообще этот нюанс. - Он оборвал себя. - Неважно. Ничего он не стоит. Извини, я, как бы, перебил тебя. Ты там начал спрашивать.
Я не сразу вспомнил.
- Как вы могли оказаться здесь? Вы ведь не с "Форварда"?
Он снова кивнул своей проницательности - если это была проницательность.
- Долгая история, - сказал он с удовольствием. - Очень, Марк. Долгая-предолгая. Я никак не успею тебе её рассказать в подробностях. Да и не хочу. Но коротко: я обещал. Я обещал побыть здесь. Обещал хорошему человеку. И я здесь был - и много дольше, чем должен был. У обещания был срок, тысяча лет, и она тысячу лет назад кончилась… но уж очень хорошему человеку я дал слово. Закрой рот, парень, и сделай то лицо обратно: у тебя неплохо получалась невозмутимость бывалого космического волка Язона дин Альта. Особенно если учитывать, что тебя отравили. Ах да, я, конечно, не с "Форварда", - добавил он.
Уж не знаю, чья и как там у меня до сих пор получалась невозмутимость, но рот я закрыл: он действительно был у меня разинут на полную, раззявлен.
- Но почему же ты не протестуешь? - спросил он. - Ведь я же не на тот вопрос тебе ответил?
Как мне было понять его? Я не понимал его - я его не понимал… Но я был молод тогда, не следует смеяться надо мной.
- Я тебе сказал, почему я тут, - объяснил он (объяснил! эченный вирусом в колбе растатарах квадратным в круглое Янис Порохов! объяснил!) - А ты спросил: откуда я тут. А я вывернулся. Ну и что ты мне на это предъявишь? Какие будут ваши доказательства?